Странствующий Морф

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Уиллз ходил по пустым коридорам Ада в поисках кода. Он ходил по этим же самым коридорам каждый день, целый день, выискивая, думая, что должно быть какое–то место, которое он проглядел, и что в этот день он найдет его. Но он никогда не находил. И понимал в своей душе, что никогда не найдет.

Все было кончено. Для всех них. Не одним способом. Остальные давно уже были мертвы. Вся команда, уничтоженная каким–то вирусом, который пробрался сюда, проскользнув через воздушную вентиляцию мимо фильтров, очистителей, медицинских экранов и других охранных систем, которые годы назад установили строители. Конечно, они не все умерли сразу. Только восемь, и это было более двух лет назад. По крайней мере, именно столько прошло, как он считал. Время было неопределенным. Остальные умерли один за другим, одни заболевали сразу же, другие оставались здоровыми и питали ложную надежду, что кто–то сможет выжить.

Но никто не выжил. Кроме него. Он понятия не имел, почему. У него не было ощущения, что он отличался от остальных, но, видимо, отличался. Какой–нибудь небольшой генетический штрих. Какое–то антитело, свойственное только ему. Или, может быть, он ошибался и все это было самой обычной удачей. Он был жив; они были мертвы. Ни в том, ни в другом не было смысла. Никакого приза не присуждалось последнему оставшемуся в живых. Просто загадка без решения.

Эбрамсон и Перло ушли последними. Если не считать майора как–ее–там–звали.

Андерс, Эндрюс, что–то подобное. Больше он не мог вспомнить. Во всяком случае, особой надежды на ее счет не было. Она заболела и оставалась больной. К тому времени, как она умерла, она была мертвой уже четыре недели по всем канонам, ее мозг сгорел, память очистилась, изо рта текла слюна. Только лежит на полу, издает странные звуки и смотрит на них. Только невнятное бормотание ни о чем, широко распахнутые и выкатившиеся глаза, перекошенное лицо. Он бы мог это прекратить, если бы смог заставить себя. Но не смог. Это сделал Перло. Перло не прятался за эти отговорки, как он. Так или иначе она не нравилась ему, говорил он им. Даже не будучи больной, когда она была нормальной, она раздражала. Так что это оказалось легко, приставить пистолет к ее голове и нажать на курок. Наверное она бы поблагодарила его, если бы смогла, сказал он потом.

Две недели спустя Перло умер, застрелившись из того же пистолета. Он решил, что не выдержит ожидания и нажал на курок второй раз. Оставив пистолет с почти полным магазином для двух остальных, невысказанное предположение, что быть может они захотят последовать за ним.

Они не воспользовались этим намеком. Эбрамсон протянул почти на семь месяцев больше, и он с Уиллзом сдружились за это короткое время. Они оба были молодыми женатыми парнями со Среднего Запада, пошли на военную службу, прошли офицерскую подготовку, быстро продвинулись по службе, были наполнены патриотическим духом и чувством гордости от ношения униформы. Прежде, чем занять командные посты, они оба были пилотами. Все это умерло или исчезло, но им нравилось говорить о том, как это было, когда вещи были лучше. Им нравилось вспоминать, потому что это заставляло их почувствовать, что хотя все сложилось не так, как им хотелось, была причина принадлежать этому, был смысл в их жизнях..

Сейчас Уиллзу было трудно вспомнить, какой был в этом смысл. Однажды Эбрамсона не стало, не стало никого, с кем было это обсуждать, и с течением времени природа этой причины стерлась в тишине комплекса. Иногда он пел или разговаривал сам с собой, однако это было совсем не то, как разговаривать с кем–то еще. Вернее это заставило его задуматься об всех рассказах о заключенных, которые медленно сходили с ума в одиночных камерах, оставшись наедине с собой и звуком собственного голоса на очень много месяцев. Или очень много лет. Для него будут годы, если ничего не изменится, если он никого не найдет, если никто не придет.

Майор Адам Уиллз. Именно им он был, и, как говорят военные, все еще был, служа Отечеству глубоко в недрах земли, в четверти мили под землей, под тоннами камня и железобетона, где–то в сердце Скалистых Гор. Где он находился уже пять долгих лет, ожидая.

Он подумал об этом слове. Ожидая. Он перестал ходить и остановился в центре одного из бесконечных коридоров, и подумал об этом. Ожидая. Чего? Казалось, оно меняется с течением времени. Сначала, он ждал, что война закончится. Потом он ждал, что кто–нибудь придет, чтобы сменить тех, кто был на дежурстве в ракетном командном центре, тех, кто остался в живых. Затем он ждал, чтобы его выпустили, потому что он не мог найти никого из командного состава, кто бы сказал ему, что пора уходить, не было ключа к замкам лифтов с поверхности.

Спустя долгое время после того, как он понял, что никого из командного состава не осталось, он просто ждал, что получит ответ от какого–нибудь источника на сигналы своего передатчика. Он больше не использовал защищенный код. Он просто открыл все каналы и послал сигнал бедствия. Он знал, что произошло наверху. Камеры наблюдения рассказали ему многое из того. Мрачная, бесплодная местность, несколько блуждающих банд, которые оказались рейдерами, горстка существ, которых он никогда не видел прежде и надеялся, что никогда не увидит снова, и бесконечные солнечные дни без капли дождя. Колорадо всегда был засушливым, но не до такой степени. Рано или поздно должен пойти дождь, продолжал он твердить себе.

Правительство было практически полностью уничтожена еще до того, как его послали в Дип Рок, это название дали ракетному командному комплексу. Он еще был на поверхности тогда, дислоцирован на базе в Северной Дакоте, проживая в военном городке со своей семьей. Первый удар принял на себя Вашингтон, а вскоре после него и большинство городов Восточного побережья. Окружающая среда была уже перевернута, огромные районы страны стали необитаемыми. Террористы сделали свою работу. Начала распространяться чума. Последними приказами его отправили сюда, присоединиться к остальным, которых разместили в бункерах, редутах и защищенных комплексах, натыканных как пчелиные соты по всей стране. К тому времени генерал из Высшего Военно—Политического Руководства издал приказы, и не только им, но и всей стране. Приказы были мрачными и каждый понял, насколько все плохо, но они также поняли, что преодолеют это. Дух товарищества, чувство, что все разделяют катастрофу, когда каждый должен помогать друг другу. Никто не сомневался, что они выживут, что они могут выдержать и худшее.

Ведь американцы всегда выдерживают. Независимо от того, насколько все плохо, им удавалось найти выход. И на этот раз они тоже найдут. Они прониклись гордостью и уверенностью, верой, что они имели все, что нужно — подготовку, умения и решимость.

Они даже приняли без вопросов то, что должны покинуть свои семьи.

Уиллз улыбнулся против воли. Какими же слепыми дураками они были.

Он перестал верить, когда слушал последние радиопередачи, описания массовой истерии, и услышал последние мольбы и молитвы отчаяния от находящихся еще в эфире репортеров и дикторов. Разрушение было полным и по всему миру. Никто не избежал. Разбойные нападения, химическое заражение, нашествие чумы, экологическая катастрофа, террористические акты — перечень различных форм безумия, распространенных повсеместно. Миллионы погибших и миллионы умирающих. Сотни миллионов по всему миру. Уничтожены целые города. Правительства исчезли, армии исчезли, все, даже отдаленно представляющее порядок, исчезло. Он попытался связаться со своей семьей на базе в Северной Дакоте, но не получил никакого ответа.

Спустя какое–то время, он понял, что не получит его никогда. Они тоже исчезли — жена, два сына, родители, все его дяди, тети, кузины и кузены, а может и все, кого он знал.

Появилось ощущение, что те немногие, которые укрылись в Дип Рок, тоже ждут своей очереди исчезнуть.

Которая, конечно, подошла слишком быстро.

Уиллз ходил, ходил, ходил. У него не было определенной цели, определенного маршрута, не было плана. Он ходил, чтобы что–нибудь делать. Хотя комплекс имел всего восемь комнат, не считая кладовых шкафов и холодильника. Хотя всего было три коридора, длина которых, если сложить их вместе, была не больше сотни ярдов. Он носил карманный приемник, который был связан с центром связи, который в свою очередь связывался со спутниковой системой. Это было пустой тратой времени, но он носил его по привычке. Кто–нибудь мог позвонить. Никогда на знаешь этого.

Он остановился около холодильника и уставился на тяжелые железные двери. Он представил, что находится за ними, но лишь на мгновение, потому что это было все, что он мог вынести. Семнадцать мужчин и женщин, сложенные как дрова на площади восемь на десять. Вместе со скоропортящимися продуктами, которые давно испортились. Он не мог вынести мыслей о том, что происходило с этими телами, несмотря на температуру заморозки, которая поддерживалась системой охлаждения. Он не заходил туда с тех пор, как добавил в эту кучу Эбрамсона, и был вполне уверен, что никогда не зайдет снова. Какой в этом смысл?

Однако, он стоял у этих дверей и долго смотрел на них, вызывая в голове мрачные картины. В старые дни этого бы не случилось; они бы не собрались вместе тут, где вирус смог поразить их. Они были прикомандированы к дюжине различных командных центров. В любом из них не находилось более двух–трех из них, каждый центр отвечал всего за горстку пусковых установок. Но ближе к концу, когда кому–то в руководстве стало ясно, что вражеский удар неизбежен, они основали эту базу, считая необходимым центральный командный центр. Он стал домом дюжин команд, сменяющих друг друга по очереди. Его группа из девяти была последней, но команда перед ними, в которой служил Эбрамсон, не смогла уехать. Высшее Военно—Политическое Руководство решило запечатать их в качестве меры предосторожности.

Ротация персонала была временно приостановлена.

Только до тех пор, пока не улучшатся условия.

Когда он снова продолжил ходить, он сделал это уже не так целеустремленно, его голова поникла. Он должен что–то сделать, но не мог придумать, что именно. Он хотел выбраться отсюда, но сам справиться с этим не мог. Если только не найдет код, который он искал, код, который активирует лифты и откроет наружные двери. Именно таким образом был сконструирован этот комплекс — с защитными мерами против проникновения неавторизованных личностей. Военные подумали обо всем. Он усмехнулся. Конечно, они это сделали. Они лишь упустили из виду возможность того, что находящиеся внутри не смогут выбраться, если код будет утерян.

Или, может, не упустили. Может, они просто не позаботились об этом.

Как у командира группы, у Ароньеса был этот код, когда он прибыл сюда. Он единственный знал его, больше никто. После того, как они прибыли, все об этом забыли.

Кроме того, когда он схватил вирус, он не подумал передать его. Или, может быть, подумал, но решил этого не делать. Холодный и расчетливый Ароньес — вполне возможно. Он мог. В любом случае, он был мертв через двадцать четыре часа, и местонахождение секретного кода умерло вместе с ним.

Однако, Уиллз знал, что он должен быть где–то записан, как предосторожность, которую не должен был проигнорировать Ароньес.

Поэтому он искал. Каждый день, весь день. Бесконечно.

Он не был уверен, зачем. Даже если он выберется, что он будет делать? Он находился в милях от всего и не имел никакого понятия, где кто был. Его семья? Его дом? Его начальство в Высшем Военно—Политическом Руководстве? Исчезли. О, наверняка, где–то кто–то остался, но вряд ли они могли отдавать приказы, занять его место и знать, что нужно делать.

Вряд ли там был кто–то, кто взвалит на свои плечи бремя, которое он нес, кому он сможет передать пару красных ключей, которые он носил на цепочке на шее.

Он дотронулся пальцем до их неправильной формы под тканью своей рубашки.

Его и Эбрамсона. Ну, не совсем Эбрамсона. Эбрамсон принял его от Ричера, когда тот умер, потому что кто–то должен его носить, так на случай необходимости. Когда Эбрамсон скончался, Уиллз взял и его ключ.

Так на случай.

Да, так на случай.

Пока он вертел в пальцах эти ключи, он подумал о том, что когда–то казалось немыслимым. Хотя он понимал, что не должен. Хотя он считал это страшным и ужасным.

Он подумал о ракетах.

Он подумал об их запуске.

Он может так сделать. Как делал тогда, в самом начале, когда генерал правил страной. У этого генерала был код и право на запуски. Несколько точечных ударов по странам и базам, которые, в свою очередь, нацелились на них. Уиллз использовал свой ключ вместе с другим, которого не мог вспомнить. Как его звали — Грэхем или Грэйвз, кажется, капитан? Они вместе повернули свои ключи, чтобы открыть выключатели и активировать кнопки. Они подождали, пока не подтвердились траектории, и активировались механизмы запуска. С полным боекомплектом боеголовки были запущены из шахт, в милях от них, в тишине, которая внутри их подземного командного центра была оглушающей.

Но чем это кончилось. С тех пор ничего не было. Генерал никогда не выходил на контакт с ними снова. Никто не выходил. Панель связи стала безмолвной и безмолвной оставалась. Камеры наблюдения показывали им обрывки жизни на поверхности, в большинстве своем странные и пугающие, но связь прекратилась. Им оставалось ждать, скрытые в вакууме страха и сомнений, без информации и с пустой надеждой.

Но еще оставались активными дюжины ракет. Дюжины, снабженные ядерными боеголовками, некоторые здесь в горных шахтах, некоторые вдали, в той части, что осталась от побережья. Флот исчез, авиация исчезла с ним вместе. Никаких кораблей, никаких самолетов — по крайней мере, военных. Все, что осталось, что можно было использовать, находилось в этих шахтах. Но этого было достаточно, чтобы все уничтожить.

Все.

Он может запустить ракету просто, чтобы посмотреть. Он может выбрать собственную цель, что–то, что нужно уничтожить, стереть. У него была эта власть. У него были красные ключи и знания. Сканы сетчатки давно уже были модифицированы, чтобы принять единственного обладателя ключа, использующего оба ключа, именно для такой ситуации Судного дня. Все, что требовалось — активировать удаленное устройство, расположенное в Высшем Военно—Политическом Руководстве, а это давно было сделано. Машинная часть здесь больше не зависела от других командных центров, если таковые были. Комплекс был автономным и функционально независимым. Он делал то, что ему говорили дежурные, и для этого не нужно было ничего, кроме знания и ключей; у него было и то, и другое.

Но что же ему взорвать?

И зачем?

Он закрыл глаза от темноты этого предложения. Запуск этих ядерных боеголовок лишь подкормит безумие. Он не будет частью этого. Хотя это было заманчивым и у него были все средства для этого, он не будет.

Он был лучше этого.

Он вернулся в нервный центр командного комплекса, сел в свое кресло и уставился на мониторы и приборы. Хотя люди исчезли, машины работали, заряжаясь от солнечных батарей, расположенных на поверхности, делая то, для чего они были созданы. Он смотрел на мониторы, показывавшие пустые горы, и на приборы, показывающие, что погода и климат не изменились. Какое–то время он повозился с панелью связи, пробежав диапазоны частот в поисках сигналов, но ничего не обнаружил.

Он взглянул на фотографию в рамке: жена, мальчики и он сидит впереди них на узкой скамейке, она была видна с любого места его рабочей станции.

Затем вдруг он наклонился вперед, опустил голову, плотно закрыл глаза, сцепил руки перед собой и начал молиться, тихо произнося слова.

Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться.

Он покоит меня на злачных пажитях;

И водит меня к водам тихим.

Подкрепляет душу мою.

Направляет меня на стези правды ради имени Своего.

Да, если я пойду и долиною смертной тени,

Не убоюсь зла…{1}

Он резко остановился, слова застряли в горле, оставаясь там и отказываясь выйти наружу. Он не смог закончить.

— Прошу тебя, — прошептал он в темноте своих закрытых глаз. — Прошу тебя, не дай мне здесь умереть.