Странствующий Морф

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Еще один жаркий день, плотный воздух наполнен испарениями, ярко–голубое небо под непримиримо палящим белым шаром солнца.

Анжела Перес тащилась вперед, поднимая сапогами клубы пыли, двигаясь по равнине, простиравшейся на многие мили во всех направлениях. Травы было мало, ломкой от жары и обесцвеченной солнцем, а выжившие деревья напоминали иссохшие чучела с превратившимися в лохмотья листьями. Каскадные горы сзади них быстро исчезали в далекой дымке. Если впереди были горы, то они пока что были не видны невооруженным глазом. Скалы расчертили горизонт на севере, они протянулись так далеко, что не имели четкого окончания.

Нигде не было видно воды, и в полуденную жару чувствовалось, что ее никогда там и не было.

Караван растянулся почти на милю, сбор грузовиков и вездеходов, фургонов и трейлеров, а также идущих пешком людей. Припасы и оборудование были погружены в фургоны и трейлеры вместе с маленькими детьми, раненными и больными. Вездеходы везли тех немногих, кто требовал особого внимания или кому были поставлены особые задачи, которые требовали дополнительной мобильности: разведчики, медики, слесари и тому подобное. Один из таких вездеходов ехал позади нее, Лайтнинг S-150 Логана Тома, везущий Сову, Речку, Тессу, Свечку и пару маленьких детей из лагеря. Старшие дети и большинство воспитателей шли пешком, развернувшись среди машин. Впереди, в авангарде, Ястреб вел Чейни, Ягуара, Медведя, Воробышка и несколько групп вооруженных мужчин и женщин. Позади всех находилось скопление Ящериц, Пауков и других существ, пару из которых она не смогла опознать, хотя считала, что видела все, что можно было увидеть к нынешнему моменту.

Здесь находился весь лагерь беженцев, кроме тех, кого оставили защищать мост.

Караван двигался с самого восхода солнца, направляясь на северо–восток от реки Колумбии в страну, которая когда–то была житницей, а теперь стала высохшим цементом.

Сначала караван был единым целым, но в течение утра начал разрываться на части, которые разбрелись по всей равнине и так кусками и двигались.

Анжеле хотелось, чтобы все держались как можно ближе друг к другу. Такие разбросанные группы было невозможно защитить. Но уже давно она поняла, что это лучшее, на что она могла надеяться. Любая организация, кроме той, что она видела, была невозможна. Слишком много детей, слишком мало взрослых, слишком мало дисциплины. Они делали все, что было в их силах, и этого должно хватить. К ночи они будут вместе, а утром перегруппируются, чтобы вновь отправиться в путь. В то же время, ей оставалось надеяться, что вражеские силы не догонят их на открытом пространстве.

Она взглянула на Кирисина, шедшего рядом с ней, и почувствовала, как сжимается горло. Его лицо было таким печальным, что это разрывало ей сердце. Ей захотелось что–то сделать для него, что–то сказать ему. Но она понимала, что этого не нужно. Он должен пройти через это сам.

Он заметил ее взгляд и быстро улыбнулся:

— Я в порядке, — заверил он ее. — Действительно, со мной все хорошо.

Она кивнула, ничего не сказав. Она посмотрела вперед, где шагал Ястреб, двигаясь в постоянном темпе, здоровый и уверенный. Рядом с ним плелся Чейни, лохматый и наглый, его большая голова покачивалась из сторону в сторону во время ходьбы, масса растрепанных волос и мышц. Ей не нравился этот пес. Она не доверяла ему. Но он, казалось, был из той же породы, что и Призраки, независимо–мылящие и нахохлившиеся. Они казались одним куском, а она не та, кто может осуждать сложившееся устройство.

Кирисин, который до сих пор сказал едва ли пару слов, вдруг произнес:

— Как ты думаешь, она могла бы убежать, если бы не защищала Путеводную звезду?

Она покачала головой:

— Нет, Кирисин. Даже без этого Эльфийского камня она бы не убежала. Ответственность за Эльфийский камень не замедлила ее и не изменила ее привычки. Праксия была жесткой и умной, и она сделала все, что было в ее силах. Этого просто оказалось недостаточно.

— Но груз ответственности за Путеводную звезду мог повлиять на ее действия. — Он бросил на нее быстрый взгляд. — Извини. Я понимаю, что не должен так думать.

Анжела вздохнула. Тогда перестань это делать. Но она этого не сказала, хотя какая–то часть ее этого хотела. Она поняла, почему он так волнуется насчет Праксии.

Мальчик видел, как много людей умирают, стараясь ему помочь, и это все больше заставляло его винить себя. Он еще очень молод, напомнила она себе, и он не был достаточно хорошо подготовлен к тому, чтобы справляться со всем этим.

— Она говорила тебе, что завидовала тому, что ты сделал, не так ли? — осторожно спросила она. — Она сказала, что хотела бы оказаться на твоем месте. Ну, в каком–то смысле, она исполнила свое желание. Она умерла, зная, что сделала что–то для этого. Ты должен позволить ей гордиться этим, Кирисин, а не принижать ее жертву стенаниями, что бы ты смог сделать, чтобы этого избежать.

Она посмотрела куда–то вдаль, измеряя пространство, которое лежало впереди, размышляя, смогут ли они его пересечь до заката.

— Никто из нас не сможет изменить то, что случилось, не зная об этом заранее. И даже тогда…

Она замолчала, глядя на него, ожидая. Он раздумывал какое–то время, затем кивнул:

— Я это понимаю. Но все равно ничего не могу поделать. — Он немного помолчал. — Полагаю, что я думаю о Праксии, потому что беспокоюсь за Симралин.

Так вот что его на самом деле тревожит, подумала она. Его сестра. Она представила, что мальчик вряд ли думал о чем–то еще с тех пор, как они расстались в Цинтре. Теперь прошла почти неделя и о ней не было ни единого слуха. Ни об эльфах, которые остались позади со своим Королем, чтобы замедлить продвижение демона.

Трудно было не думать о худшем.

— У Симралин много опыта в том, чтобы остаться в живых, — сказала она ему. — Ты сам говорил, что она лучшая в том, чем занимается. Я думаю, с ней все будет в порядке. Наверное, просто потребовалось чуть больше времени, чтобы прервать сражение, чем предполагалось. Может быть, они просто пошли другим путем. Более длинным, чтобы обезопасить себя. Может быть много причин, почему она еще не здесь, Кирисин.

— Мне просто не нравится, что мы оставили ее, — не унимался он. — Я должен был остаться с ней.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, но это было бы глупо. Она осталась позади, чтобы ты смог спокойно уйти. Кроме того, ты дал ей синие Эльфийские камни. Если она окажется в настоящей опасности, она сможет их использовать.

— Наверное. — Он не был уверен. Он потер пыльную землю носком своего сапога. — Если сможет выяснить, как ими пользоваться.

— Она же наблюдала за тобой, так ведь? Я тоже. Мы обе видели, как это делалось, что для этого требовалось. Мы говорили об этом. Думаю, она найдет способ, если понадобится.

Она смотрела, как он поднял руку к груди и коснулся пальцами бугорок от мешочка с Путеводной звездой под тканью своей туники.

— Я хочу, чтобы все закончилось. Я хочу, чтобы мы оказались там, где угодно там. — Он посмотрел на нее. — У Ястреба есть представление, как далеко нам идти?

Она покачала головой:

— Не думаю. Если и есть, то он не говорит. Кажется, он просто следует своему нюху. Его инстинкты подсказывают ему, куда он должен нас отвести. Та девушка, Тесса, говорит, что именно так это работает. Она настаивает, что этого достаточно. — Она снова покачала головой. — Я не знаю, поверит ли кто–нибудь этому, но это все, что у нас сесть.

Несколько минут они молчали, сосредоточившись на ходьбе, на движении своих ног, ставя одну ногу за другой, это повторение приносило странное утешение. Анжела взглянула на небо, на горячий белый шар солнца, на синеву, окружающую его. Она желала, чтобы пошел дождь, но понимала, что ничего подобного не будет.

— Полагаю, мы должны поверить в него, — вдруг сказал Кирисин. — Таким же образом мы верили в то, что мы делали, когда пошли искать Путеводную звезду и не знали, где она и как ее найти. Иногда, вера это все, что у тебя есть.

— Иногда, — согласилась она, улыбаясь ему.

Она вдруг вспомнила Эйли, чего не делала довольно давно. Потеря бродяжки проверила ее собственную веру, но она прошла это. Странным образом это даже повлияло на ее нацеленность на то, что она должна сделать для тех, кому пыталась помочь. Эйли говорила ей, что была ее совестью, чтобы шептать ей в ухо, когда ей нужно было что–то переосмыслить. Но без Эйли, которая подталкивала ее, ей, кроме себя, не на кого было положиться, и это заставило ее более осторожно, чем когда–либо, обдумывать все, прежде чем действовать. Это не было боязнью совершить ошибку, а желание не разочаровать Эйли. Она была у нее в долгу.

Она снова посмотрела вперед, где Ястреб шел бок о бок с Ягуаром. Какое же давление он должен был испытывать, задумалась она, после того, что случилось прошлой ночью?

— Я тебе говорю, Птица—Человек, что они вернутся!

Ягуар был так настойчив, что Ястребу стало почти жалко его. Тот так старался, чтобы Ястреб почувствовал себя лучше, когда это было невозможно, и наблюдать за этим было больно. Говоря это, Ягуар, видимо, решил, что все каким–то образом само собой и разрешится.

Но Ястреб лучше знал.

— Послушай, это просто, как я сказал, — продолжал Ягуар. — Винтик бродит где–то, а Мелок пошел на поиски своего тугодумного друга, потому что Винтик никогда не знает, что вообще происходит. Мелок думает, что найдет его, как это происходило раньше в городе, но теряется сам, потому что он больше не в городе и не может найти дорогу из туалета. Он бродит вокруг всю ночь, может быть, спит, также, просыпается или что–то там еще и снова начинает поиски. Он возвращается, обнаруживает, что Винтика нигде нет, и единственный, кто пропал, это он сам. Но к тому времени уже слишком поздно, чтобы мы узнали, что же случилось. Мы ушли, поэтому теперь эти двое застряли у моста, пока остальные из обороны не присоединятся к нам.

Он замолчал, как будто обдумывая разумность своего собственного довода, а затем резко вскинул руки:

— Знаешь, нет никакого способа, чтобы они могли рассказать нам, что случилось! Нет ни сотовых, ни радио, ничего, чтобы они могли нам позвонить!

— Знаю, — тихо сказал Ястреб. Он взглянул на остальных. — Надеюсь, ты прав.

— Но ты так не считаешь, не так ли?

Ястреб пожал плечам, покачал головой:

— Я не знаю.

— Это точно, ты не знаешь! — Ягуар нахмурился, его разочарование брало над ним верх. — Ты много чего не знаешь. Просто потому, что ты какое–то волшебное существо, наполненное магией и особыми силами, но это не означает, что ты видишь события в нужное время в нужном месте!

— Хорошо, Ягуар.

— Это также не означает, что ты должен отвечать за каждого. Они все большие мальчики и девочки, ну, кроме Свечки, наверное. Ты не можешь следить за ними каждую минуту. Ты не можешь ожидать…

Воробышек подошла к нему с напряженным лицом:

— Передохни, Ягуар. Это не поможет.

Ягуар пренебрежительно взглянул на нее:

— Если у тебя есть, что сказать, скажи. Ему это нужно.

Она переместила вес Пархан Спрэя с одного плеча на другое, этот жест заставил Ягуара насторожиться.

— Просто хватит об этом говорить, — отрезала она, ее глаза потемнели от гнева и разочарования. Она едва сдерживала слезы. — Нам всем не по нраву то, что случилось, и нам всем хотелось бы получше приглядывать за этой парочкой. Сколько раз все мы предупреждали их? Но разговоры об этом делают только хуже. Никакой пользы не будет от того, чтобы сунуть это в лицо Ястребу и сказать: Я же говорил. Мы все это знаем, поэтому дай ему перерыв, ладно?

— Я говорю ему, что он не виноват, Воробышек, если ты не слышала меня. — Ягуар не хотел отступать. — Я говорю то же самое, что и ты. Но он так не считает, не я. Он думает, что все это его вина, с тех пор как он стал лидером и все такое. Он хочет взять на себя все, что случилось, и сделать это личным.

Выговорившись, он пошел молча. Они брели ничего не говоря несколько минут, раскрасневшись от жаркого спора и его причины. Ястреб смотрел, как перед ними шествовал Чейни, его мохнатое присутствие больше так не успокаивало, как это было когда–то. В городе Чейни предупредил бы их о невидимой опасности. Он бы охранял и защищал их; он бы держал плохих тварей подальше. Но здесь, без окон, дверей или стен, что он мог сделать? Здесь такое большое открытое пространство, что у плохих тварей есть множество путей, чтобы добраться до вас.

Он почувствовал внезапный укол совести, думая таким образом о Чейни. Он столько раз спасал их, но все равно этого было недостаточно. Было несправедливо ожидать большего. Хотя, он ждал этого от себя. Даже понимая, что для этого потребуется больше, чем он сможет предложить. Особенно здесь. Ягуар был прав; иногда ничего нельзя сделать, чтобы спасти людей; иногда ты просто должен отпустить их.

Он оторвался от Ягуара и Воробышка и ускорился, догнав своего пса. Чейни лишь взглянул на него. Он просто продолжал идти, ставя лапу за лапой, раскачивая головой из стороны в сторону, крупные мышцы волнами ходили под его лохматой шкурой. Ястреб пошел рядом с ним, поддерживая темп, его разум был наводнен нереализованными надеждами о том, как все могло обернуться, и горькими воспоминаниями о других трагедиях, унесших жизни Призраков. Мышку и Цаплю. Белку. Каждый раз он чувствовал точно так же — тяжелую утрату, беспомощность, злобу на самого себя, разочарование от своей неспособности что–то сделать.

Позади себя он услышал, как шептались Воробышек и Ягуар. Они обсуждали одно и то же: если он был таким волшебным, как это предполагается, тогда почему он не может сделать что–то большее? Сможет ли он сделать то, что обещал? Сможет ли отвести их в место, где они все будут в безопасности? Он не знал. Он ни в чем не мог быть уверен.

Все, что он мог делать, это пытаться идти вперед и надеяться, что каким–то образом он найдет путь.

Сказав это себе, лучше ему не стало. Столько зависело от него. Даже если бы он перестал думать о Тессе и их не рожденном ребенке, даже если бы сократил число ведомых им только до своей семьи, он был поражен грандиозностью своей задачи.

Его вели инстинкты, как и говорил Король Серебряной Реки, как и было с момента его возвращения. Но эти инстинкты было все, что он имел. Похоже, этого было недостаточно.

Чейни внезапно повернул и толкнул его своей большой головой. Ястреб отшагнул в сторону, считая что именно он свернул с дороги, погруженный в свои размышления. Потом большой пес сделал это снова, преднамеренно, что имело безошибочный смысл.

Слезы заполнили глаза Ястреба, и он быстро вытер их. Он протянул руку и погладил седую голову, мимолетно улыбнувшись.

— Я тоже, — прошептал он.

Он никак не подходит для своей семьи, рассказывает он своему лучшему другу вскоре после их встречи. Он для них посторонний почти с самого начала, насколько он может вспомнить, так было, по–видимому, всегда. Такого никто не хочет. Просто так получилось. Он не такой, как они. Он не работник, не труженик, не старающийся выжить. Он почти не заботится об окружающем его мире. Его разум всегда где–то еще, а не на том, что у него под руками. Они говорят, он ненадежен. Он — мечтатель.

Он понимает, что это так и что это нехорошо в глазах других, но ничего не может поделать, чтобы это изменить.

Его семья большая, поэтому забота и защита целой семьи превалирует над беспокойством об одном. Его мать проводит с ним время, когда он еще маленький, суетясь над ним, как все матери над маленькими детьми. Это его самые любимые воспоминания. Она поощряет его художественные занятия, потакает его талантам, его творчеству. Нет вреда в том, чтобы позволить ему побыть ребенком еще немного. Она думает, что все это пройдет, когда он станет постарше, что его потянет к другим вещам, когда он повзрослеет.

Но его не потянет. Он не такой. Он не из тех детей, у которых с годами меняются пристрастия. Он сформировался на раннем этапе, опираясь на свою преданность художественным открытиям, на свое желание исследовать вещи так, как никто, кроме него, их не мог увидеть. Это бесполезный талант в мире, где все должно быть прагматичным, все должно служить тому, чтобы остаться в живых, чтобы остаться в безопасности. О таких вещах он не беспокоится; его волнует, как сделать свои рисунки такими, какими он видит их в своей голове. Он делает свою работу и выполняет обязанности в своей семье. Большую часть времени, по крайней мере. Но больше этого он ничего не делает. Он не пройдет лишнюю милю, хотя старшие братья постоянно говорят ему, что он должен это сделать. Он не готовится к неожиданному. Он не живет в приготовлениях к тому, что может произойти. Он живет данным моментом.

Когда его мать и за ней и самый старший брат умирают после заражения одной из бесконечных эпидемий чумы, которые выкашивают их уже разоренную общину, их крепость, среди них утверждается новый менталитет. Семья должна еще усерднее работать, быть более бдительными и внимательными. Он не думает, что это поможет; по правде говоря, он считает, что ничего не поможет. Они являются жертвами времени и событий, которые поглощают их. Они попались в ловушку своих жизней, как крысы в клетках. Они ходячие мертвецы.

Он не позволяет этому мышлению доминировать над собой, как оно, вероятно, доминирует над его братьями. Он отказывается. Он оказывается втянут в магию своего искусства, а в искусстве можно убежать от реалий жизни. Здесь мир, красота и чувство удовлетворения. Он не может изменить окружающий его мир, но он может сделать это в своих рисунках.

Он становится все более чужим в своей семье. Они сердятся и разочаровываются в нем, и уже больше не стараются это скрывать. Они приходят к выводу, что его поведение является обузой для семьи — то, что они все больше считают ненужным. Если он хочет быть частью семьи, он должен измениться. Он должен стать как они — нацеленным на будущее, сконцентрированным на выживании, готовым отбросить детские занятия ради взрослых обязанностей.

Он пытается соответствовать их ожиданиям, но это для него невозможно.

Он может выполнять задания, которые они ему дают, может исполнять возложенные на него обязанности, но он не может стать таким же, как они. Отец, браться, дяди, тети, двоюродные братья и сестры, они все являются одним целым, он же для этого не подходит.

Несколько младших кузенов и кузин выказывают интерес к его рисункам и его видению вещей, чего они увидеть не могут. Но их родители быстро это прекращают и направляют их внимание куда–то еще. Им говорят, чтобы они не проводили с ним время, и дают такую работу, чтобы увериться, что этого не произойдет. Это все делается скрытно, но он видит, что происходит. Его изоляция растет. Его чувство разобщения увеличивается.

Однажды его просят сопровождать отца и двух братьев в фуражной экспедиции, которая направится к предгорьям, где они обойдут ближайший город–призрак. В этой экспедиции им придется провести вне дома несколько ночей. Он ощущает что–то странное в том, как отец просит его, но соглашается с тем, что он должен делать то, что ему говорят.

Когда он возвращается, то все его рисунки и принадлежности для рисования исчезли. Он ищет их везде, но их нигде нет. Никто не знает, что с ними стало.

Некоторые из его братьев предполагают, что он сам потерял их. Отец говорит ему забыть о них и подумать о более важных вещах.

Он опустошен. Его искусство это все, о чем он заботится, а теперь его у него отняли.

Неделю спустя он покидает дом в полночь. Он идет на юго–запад в сторону Сиэттла, где, как он знает, он сможет найти необходимые ему принадлежности. Он никогда не был в Сиэттле. Он вообще редко где бывал, и не имеет опыта и навыков в определении своего пути. Но ему везет. За те пять дней, которые потребовались ему, чтобы добраться до своей цели, с ним не происходит ничего плохого. Большую часть времени он голоден и испытывает жажду, стараясь не думать слишком много о еде и питье. Он добирается до города в одном месте и начинает свои поиски.

К счастью, его поиски приводят туда, где он встречается с Призраками. Он становится членом их семьи и находит место, где его принимают таким, каков он есть. Его страсть к рисованию поощряется. Его чудачества терпят и даже восхищаются ими. Ему дается шанс стать личностью, которая знает, для чего она предназначена. Его любят.

Но найти тебя, говорит он своему лучшему другу снова и снова, оказалось еще более важным, чем все это. Найти тебя — это самое лучшее из того, что когда–нибудь со мной происходило.

Винтик смотрел на покинутый лагерь, землю, пустую от палаток, оборудования, припасов и машин, а также безлюдную. Ветер резкими порывами поднимал клубы пыли, проносясь по холмам и оврагам. Над головой полуденное небо было безоблачным, а солнце пылало белым шаром в бесконечной синеве.

Мелок восхитился бы таким днем, если бы был здесь.

Винтик продолжал осматривать местность, думая, что он что–то просмотрел и может снова это обнаружить, или что он что–то упустит, если отвернется. Он уже понял, что это бесполезно, что Мелок не возвращался. Но не мог ничего с собой поделать, продолжая искать. Часть его отказывалась принимать то, с чем согласилась остальная его часть. Эта часть его все еще надеялась.

Как это случилось? Как он позволил этому случиться?

Конечно, он винил себя. Он был единственным настоящим другом Мелка, и он знал, что это тварь охотилась тут, выкрадывая детей из лагеря. Он знал, что они должны были присматривать друг за другом, и он решил этого придерживаться. Но каким–то образом оплошал. Каким–то образом Мелок улизнул, когда он не смотрел, просто вышел из поля зрения, когда он не обратил внимания, и этого вполне хватило. Остальные Призраки говорили ему, что Мелок вернется, что он пропадал и раньше — забывая при этом, что пропадал всегда Винтик, а не Мелок. Или, может быть, надеясь, что он забудет истинное положение вещей, и ободрится.

Теперь это неважно. Они ушли, вслед за Ястребом к их новому прибежищу, где бы оно ни находилось. Все, кроме тех, кто остался защищать мост против наступающей с юга армии. И его, потому что он отказался покинуть своего лучшего друга. Остальные уговаривали его пойти, но он не смог. Он должен остаться. Пока оставалась надежда найти Мелка, он должен ждать. Может быть, они были правы. Может, Мелок заблудился и вернется. Может быть, ему нужен Винтик.

Может быть.

Он обнял себя от холода, который пробежал через него от мысли о том, что, как он понимал, было правдой, но не мог с этим смириться. Он почувствовал, как наворачиваются слезы, и крепче сжал губы и глаза.

Потом он услышал шаги позади. Быстро собравшись, он повернулся. Там стоял Логан Том.

— Мы могли бы применить твои умения на мосту, Винтик. Они заканчивают прокладку проводов, а ты знаешь об этом побольше любого взрослого, даже, больше меня. Поможешь?

Винтик покачал головой:

— Я должен…

— Ты должен продолжать высматривать Мелка, — закончил Логан. — Знаю. Но ты можешь делать это и оттуда. Это поможет скоротать время, если ты займешься чем–нибудь, нежели просто стоять здесь. А также, это поможет нам.

Винтик посмотрел на него, на его жесткое лицо, на хватку, которой тот держал черный посох. Его никогда ничего не тревожило. Он был прочным, как восход и заход солнца. Ему хотелось быть таким же.

— Ладно, — тихо произнес он. — Я помогу.

— Винтик, — позвал его Логан Том, когда он направился к мосту. — Не теряй надежды. Мы до сих пор не знаем.

Винтик кивнул, его мысли были мрачными и злыми. Может быть, ты не знаешь, молча сказал он ему, но я‑то знаю. Он продолжил путь.