Ступени жизни

ЭПИЛОГ

Вот, кажется, и все.

Нет, конечно, не все — за пределами этого повествования остается еще многое и многое, что хотелось бы сказать и додумать, остаются те самые мешки с письмами, которые так взволновали моего друга Линевского, и отложившиеся в них исповеди и размышления, очень сложные и мудрые, а порой больные, даже тяжкие, над которыми нужно еще думать и думать, и мне, и тем, кто решит пойти по этому мучительному, усыпанному терниями пути.

А сейчас, «под вечер жизни моей», мне хочется ответить другому моему старому другу и постоянному оппоненту в наших, иной раз очень непростых спорах, который прислал нам семейное поздравление с Новым годом — и там, после обычных пожеланий, была приписка: «а персонально тебе желаю больше оптимизма». В ответном письме я спросил его: «А что ты разумеешь под оптимизмом и как его понимаешь? Бывает ведь оптимизм философа и оптимизм теленка, пасущегося на зеленой лужайке». От прямого ответа он уклонился, подменив его сентенциями типа — «нужно искать и видеть доброе, чистое, светлое», «чтобы яд неверия в идеалы человечества не парализовал весь организм». Это дало мне новый толчок мысли, за который я ему глубоко благодарен.

«Не кажется ли тебе, — пишу я ему, — что само время наше все больше становится новым по сравнению с тем, что мы с тобой привыкли в молодости называть «нашим» и «новым», что на исторической сцене одна декорация сменяет другую, а вместе с нею и свет, освещение, и весь ход происходящей на этой сцене жизненной драмы меняет свою поступь и свою окраску и колорит. Меняет колорит и «океан проблем». Борьба с природой, к примеру, у нас на глазах превращается в проблему защиты природы, от которой не милости нужно ждать, а которой нужно оказывать милость. На кумачовые лозунги социальной революции, лозунги нашей молодости, наслоились отсветы и тени революции уже другой, научно-технической. А теперь формируется и приобретает все большую силу такое, совершенно новое понятие, как экологическая проблема и вытекающая из нее перестройка всей ситуации в мире. Так же, на мой взгляд, все с большей силой и ясностью высвечивается в наши дни роль нравственного начала в трех основных его аспектах — личность, общество, власть, — начала затененного и, в значительной степени, вульгаризированного в результате трудно преодолеваемого догматизма мышления. И не думаешь ли ты, что оно, это благородное, одно из опорных начал природной сущности человека, теряет свою императивность, приобретая вместо этого черты релятивизма и прагматизма — «глядя по обстоятельствам». И не в этом ли коренятся истоки и причины многих наших несчастий и бед, даже преступлений, от которых, оказывается, не спасает ни звание, ни образование, ни положение, ни партийный билет, ни марксистско-ленинская идеология.

Да! и идеология, потому что идеология — это строй и система мыслей, а жизнь — это практика, поведение и взаимоотношения людей. И именно здесь вырисовывается главное направление дальнейших путей и поисков: «Нравственное начало». Я понимаю и сознаю, что мною сказано много неприятного, тяжелого, порой страшного, но это отнюдь, поверь мне, отнюдь не означает, что я ничего другого не вижу и не понимаю. Как выразился, если ты помнишь, один из моих корреспондентов: «Не слепые!»

По рождению я сын еще XIX века и помню многое — и лапти, и курную избу, соху, и урядника, и мордобой, и церковноприходскую школу, помню всю дичь и немощность царской России, когда даже ученические перья и карандаши ввозились из-за границы, или, положим, наш сувенирный гимназический альбом был сделан фотографом Случевским из Парижа. Ну, разве можно сравнить со всем этим нашу теперешнюю, действительно могучую, почти неузнаваемую Родину, превратившуюся из той нищей, лапотной Руси в великую державу мира, носительницу идеалов человечества? Не слепые!

Как можно не видеть коренной перестройки всей страны, ее размаха, масштабности и перспектив?

Как можно не видеть осуществления чеховской мечты о превращении каторжной и ссыльной, почти пустой Сибири в источник неисчислимых материальных богатств народа? Как можно не восхищаться, к примеру, подвигом, который возложила на свои плечи наша молодежь, принявшись за строительство комсомольской БАМ? Как можно не замечать страны Тюмении?

Как можно не оценить исторический подвиг нашего народа в деле разгрома всечеловеческой фашистской опасности? Как я могу не преклонить перед ним свои колена, когда я этому великому делу отдал своего единственного сына?

Как можно не видеть осуществления гениальных замыслов и расчетов нашего великого калужанина К. Э. Циолковского, породнившего мечту Икара с математической формулой. А я, кстати, помню его по моим гимназическим годам — он был учителем моей сестры. Правда, судьба не свела меня с ним тогда, в годы моих юношеских исканий, и от него остался в моей памяти только внешний облик — бородка и легкая разлетайка с большой бронзовой бляхой на груди. И только потом, уже после его смерти, я был в его музейном домике на крутом спуске к Оке, видел его слуховую трубочку, его кресло и станки с инструментами — все то, из чего рождалась наша атомно-космическая эра. Разве можно не гордиться этим?

Как можно не замечать этого, если оно на виду, если само бросается в глаза и звучит на весь мир?

Не слепые!

Вот я иду мимо строящегося дома и вижу размашистую надпись белой краской: «Здесь работал Афонин». Это не казенная Доска почета, это подлинный, нутряной голос трудовой гордости.

«Что им надо? Мы хотим жить. Мы хотим работать. Мы никому не хотим зла!» — так в одном из колхозов сказала по адресу наших недругов простая женщина-колхозница. В Великой Отечественной войне она потеряла мужа и с помощью колхоза воспитала четырех сыновей и дочь, и потому вырвался из ее груди этот возглас — сплав боли, упрека и гнева.

Разве к этому возгласу не присоединяются все матери мира, все честные граждане земли? И разве не эту идею мы несем в мир?

Да, люди хотят жить! Люди хотят работать! Люди хотят украшать землю! Люди хотят видеть в нашей планете мирный дом с чистым, ясным и дружелюбным небом над головою. Чтобы звенел детский смех на земле, чтобы на вечерней заре слышалась девичья песня и чтобы утром запевал симфонию труда хотя бы символический фабричный гудок. Потому что только тот, кто трудится, кто создает, может ценить то, что создано, только тот может по-настоящему любить землю, и то, что есть на земле, и жизнь, и человека.

Ведь что такое земля сама по себе, без человека? Материя. Пылинка во Вселенной, подобная многим и многим. Астрономический объект. И только человек выделяет землю из ряда небесных тел, только его существование поднимает ценность ее; потому что человек — это мир, познающий самого себя, человек — это мир, совершенствующий самого себя, это — вершина развития мира.

А потому весь смысл развития земли, вся его философия и подлинная романтика заключается в ее преобразовании в интересах человека, трудом человека и его разумом. Потому-то человечество в свое время и увидело в нас себя, свое достоинство, свои возможности и надежды, стрелку, указывающую направление движения. Теперь это уже не стрелка. Это — сила, это — сама жизнь, реальность, это существует и действует. Это — наши стройки, индустриальный рост и вообще полное, до неузнаваемости, преображение страны, полеты в космос, но прежде всего, по-прежнему, наши великие принципы и идеалы. И я в это верю.

Но я вижу «то» и вижу «это», потому что я не слепой, но я и не хочу быть слепым, ограничиваясь только внешними, «казовыми» сторонами жизни. Веришь? — я от многого стараюсь при этом отвлечься, отвлекаюсь от одного, отвлекаюсь от другого, от третьего, я даже создаю себе теорию, что нельзя, чтобы все было хорошо, без сучка и задоринки — это было бы сверхъестественно, этого не может быть. Но есть вещи, отвлекаться от которых нельзя, несовместимо с человеческим достоинством и от которых нельзя закрыться никакими розовыми очками, как вслед за восторженным «Ах!» нельзя иной раз не сказать честное и мужественное «но»… Но тогда выступают «ревнители»:

— Ах, тебе все не нравится?!

Почему все? Все хорошее нравится, все плохое — нет. И не нравится все «оптом», «гамузом», когда в одну кучу втискивают и плохое и хорошее и все это объединяют одним святым, неприкосновенным словом.

Мне не нравится, когда забывают или не замечают, что одни строят социализм, другие — безобразия в социализме. Этим приемом пользуются проходимцы и близорукие невежды. Первые используют его для маскировки своих темных дел и махинаций, а вторые… О них очень хорошо словами Крылова сказал Ленин: «Услужливый дурак опаснее врага». И когда такой «умник» сталкивается со сложностями, он, смешивая критику с клеветой, начинает истошно вопить: «Не трогайте социализма!» «Умнику» объясняют, что анализ недостатков делается именно для социализма, чтобы навоз и грязь не залежались и не начали смердеть. Разве от улучшения того-то и того-то социализм становится хуже или перестает быть социализмом? Но тот упрямо стоит на своем или отмалчивается.

На то он и «умник»…

Поясню примером.

Когда я прочитал, что в Узбекистане строится гигантский текстильный комбинат, на котором горы собранного хлопка будут перерабатываться в эшелоны ситца, — мне это нравилось. А когда я узнал, что один из корпусов этого комбината, почти накануне пуска, сгорел в течение какого-то часа, потому что одни начальники не сговорились с другими начальниками и потому не была своевременно готова противопожарная система, — разве могло это мне понравиться? А разве кому-нибудь это может нравиться? Значит, можно ли тогда обойтись без этого корректирующего «НО»?.. Ведь это же элементарно! Азбука мысли и азбука логики. И я не знаю, как назвать того, кто пренебрегает этой азбукой? Может, ты знаешь?

А отсюда во всей своей сложности вырастает понятие и понимание патриотизма в его двух исторически сложившихся у нас толкованиях: патриотизм застоя и патриотизм развития. Первый — это славянофильство:

а второй — противостоящая этому хвастовству, прогрессивная и единственно разумная концепция, которая проходит через всю историю русской общественной мысли, начиная с Карамзина:

И дальше — Белинский:

Некрасов:

«Любовь к отечеству заключается прежде всего в глубоком, страстном и небесплодном желании ему добра и просвещения, в готовности нести ему на алтарь достояние и самую жизнь; в горячем сочувствии ко всему хорошему в нем и в благородном негодовании против того, что замедляет путь к совершенствованию».

То же самое — и Чаадаев, и Герцен, Менделеев и многие другие. Ну и, конечно, прежде всего Ленин.

Но не со зла и не для зла повторяю я все эти мудрости мудрых, не для ослабления, а для усиления значимости наших, видимых всему миру достижений. Потому что по этому принципу, по этим критериям, всеобщим критериям, происходит и всеобщее колебание стрелки — «там» и «тут», внутри и вне.

Мы живем в эпоху великого размежевания — человечество на распутье. Две воли, две силы, два направления, два начала борются в мире, в истории и во всей жизни. Злой воле, тысячелетиями давившей их, люди противопоставляют свою, крепнущую, подлинно человеческую волю, добрую, нравственную, единую во множестве ее проявлений.

Да, добрую, потому что жизнь показала, что только добрая воля решает судьбу всех принципов и учений, И единую, потому что человечество становится, все более становится — ну, пока, конечно, если не семьей, то организмом, системой, совокупностью, в которой, вопреки всем противоречиям, все сопряжено и все взаимосвязано, и события на одном полюсе эхом отзываются на другом. Внешнее и внутреннее, «наше» и «ихнее», общее и частное, экономическое и психологическое, научное и художественное, политическое и этическое, высокое и низкое, честное и подлое включаются в общую цепь, в общий процесс преодоления — в той или иной форме — классовых и нравственных барьеров и вызревания того нового, к чему сложно и натужно, но неизбежно идет человечество, и я уверен, что придет. А все это тем более и в первую очередь относится к нам, стоящим на самом виду, на самом ветру, на самом «бую» мировой жизни. На нас смотрят и по нас измеряют колебания «стрелки». История возлагает на нас ведь не только лавры, но и бремя ответственности за воплощение возвещенной нами Правды Века.

Возвращаясь к себе, могу ли я пройти мимо письма, начинающегося словами:

Могу ли я его просто положить в стол?

Да, такова судьба писателя, — по выражению Блока, «трудная, жуткая, коварная судьба».

И хотя иной раз его роль стараются сузить до границ слепого проводника и пропагандиста сиюминутных и общеизвестных истин, но от этого сплошь и рядом получается только то, о чем так точно сказал Твардовский:

А я бы сравнил наше строительство этой «сказочной были» с работой скульптора, который берет глыбу мрамора и, отсекая от нее ненужные куски, овеществляет свой замысел, идею и образ, лежащий в основе всей работы. И как бы ни была глубока идея и как бы ни был величествен замысел наших великих предков и провидцев будущего, начиная с Кампанеллы, Томаса Мора и кончая Марксом и Лениным, он остается и останется неосуществленным, пока не будут отсечены и устранены искажающие и мешающие его осуществлению осколки.

Так же решается, на мой взгляд, и проблема оптимизма, на котором ты поставил ударение. Нет, не биологического, как у Мечникова в его «Этюдах оптимизма», а жизненного, социального и исторического, столь естественного с точки зрения принципов нашего общества и в то же время столь осложненного в практике жизни. А принципиальное решение этой проблемы с наибольшей, по-моему, полнотой и точностью дал наш советский академик, физиолог, лауреат Ленинской премии А. А. Ухтомский:

Так будем же оптимистами, дорогой мой! Вот в этом именно смысле — зрячими. И — несмотря ни на что!

А для этого нужно быть личностью, т. е. человеком с выстраданными и твердыми убеждениями, и столь же твердыми и чистыми нравственными принципами жизни и поведения, и способностью отстаивать их от тяготеющих над ними враждебных сил. Только в этом случае человек проявляет себя как человек, как творческое начало жизни, как духовный фактор прогресса. Потому что дух действительно огромная сила, от полного и всестороннего раскрытия которой зависит дальнейшее развитие человечества.

Как великолепно сказал Альберт Швейцер:

Но «дух добра» есть все-таки только дух, а победить он может только действием, в ходе и в результате борьбы, той диалектики жизни, которая, по выражению Ленина, — душа марксизма: все развивается и в своем развитии все изменяется, обнажая сокрытые в себе противоречия.

Эти «взаимоисключающие противоположности» не нужно специально выискивать, но и бесполезно скрывать, они открываются сами во всех своих плюсах и минусах, в благородстве и подлости, в правде и неправде, лжи и честности, на всех ступенях и поворотах развития «духа и общества». Все дело в том, чтобы видеть их или не видеть, признавать или не признавать, и в этом заключается честность и подлинная партийность мысли. Я за эту партийность, я за то, чтобы видеть и признавать и все, что еще не «открыто», что прячется за внешней мишурой, «открывать», преодолевать и выкорчевывать, чтобы во всей красе и блеске вырисовывалось перед миром подлинное лицо нашей жизни и ее идеалы: «Все и всех понимать и всегда видеть добро и ненавидеть зло» (Дзержинский).

Это сказал Ленин, «прекраснейший представитель человечества», как назвал его на конгрессе Коминтерна один индийский делегат.

Одним словом, проблемы, проблемы, проблемы. С преодолением одних возникают другие, еще более глубокие и острые, требующие и большего напряжения мысли и сил.

Это говорит Федор Абрамов, один из наиболее вдумчивых и связанных с жизнью народа наших писателей.

А вот выходец из самых недр народа — светлой памяти Василий Шукшин:

Все это отнюдь не капризы и не прихоть суемудрых одиночек.

Это — голос времени, это — требование жизни, внутренняя потребность народа, который живет и творит эту жизнь, который все видит, все чувствует и сам все переживает и думает в глубинах своих — о правде и неправде, о ходе и смысле вещей, о соотношении материальных благ и духовных ценностей, о судьбах страны и всех прочих коренных вопросах века. В этом подлинная диалектика развития «духа и общества», «сведение идеалов к фактам», утоление «тоски по духовным ценностям» и «устремление к чему-то высшему». «Такова воля души, воля, которая двигает и толкает жизнь и дает силу» (Ф. Дзержинский).

Да, народ думает, широко, масштабно, многосторонне, как широка и многостороння сама жизнь. И пусть думает! Значит, народ живет.

Продолжается исторический процесс, диалектический процесс, а диалектика — это, повторяю Ленина, «раздвоение единого, познание противоречивых частей его». Этот процесс не укладывается в десятилетия, но он идет. Народ, совершивший такую революцию, выдержавший такую войну, проливший столько крови, переживший такую ломку, перенесший столько бед, горя и зла и в то же время принявший от ленинского учения в душу свою такую дозу и силу таких великих идей, которые вынашивались всем человечеством в течение многих и многих веков, — превращает эти идеи в бытие. Происходит сложный, отнюдь не только экономический, но внутренний, социально-психологический процесс, исторически беспрецедентный процесс воплощения, оценки и переоценки идей, проверки и примерки идей к жизни, и жизни к идеям, и людей — и к тому, и к другому, и ко всей прошедшей истории, и к вековой народной совести, и к неугасимым маякам будущего. Душа народа не может не искать путей, и выходов, и решений, и в конце концов она находит их. Это — закон Истории. Непреложный, как всякий закон. Он воплощается во времени, но воплощается, и в этом основа нашего исторического оптимизма.

И неправы, глубоко неправы те, кого это чем-то пугает и кто вольно или невольно, в той форме или иной, силится притупить, приглушить это определяющее, родовое качество человеческой натуры: самородную силу мысли, залог и источник движения и прогресса.

Глубоко неправы и те, кто считает, что дело народа только работать и выполнять задания. Ведь и выполнение — это далеко не простой, чисто механический акт. В него включаются все обстоятельства, и ситуации, и проблемы, от разрешения которых зависит нравственная атмосфера жизни и, следовательно, характер и направление усилий человека, живущего в этой жизни. Если уже Суворов понимал, что каждый солдат должен знать свой маневр, то для нашего времени это должно быть азбукой жизни и залогом выполнения как генеральных предначертаний, так и отдельных «солдатских» маневров. Эту азбуку нам преподал Ленин:

В этом и заключается внутренняя духовная жизнь народа. Сила этой духовной жизни не в том, чтобы повторять заученные, пусть даже правильные формулы. Сила духовной жизни заключается в том, чтобы человек сам, внутренним усилием своего ума, чувства и воли постигал, осмысливал и определял свое отношение к жизни. И сам вносил в него какие-то свои крупицы, потому что человек только тогда выявляет и проявляет себя как человек, как свободное и деятельное начало.

«У народа тысяча глаз», — говорит казахская пословица. И он, этот мудрый и вечно живой народ, главный субъект истории, смотрит во все эти тысячи глаз и вокруг себя, и внутрь себя и все видит. И думает. И мыслит.

И то, что он усилиями таящихся в нем — по Ленину — «положительных противоположностей» ищет и находит в себе силы и возможности противостоять испепеляющему влиянию живущих в нем же самом всякой грязи, и подлости, и прочих «отрицательных противоположностей», противопоставляя им нечто «свое», «нутряное», «духовное», — это и является условием и залогом его жизни и его роста.

И пусть горит в нем, не угасая, по выражению Маркса, эта священная «лампа мысли»!

Течет время, сбрасывая из живого потока жизни в каменеющие закрома истории один год за другим, и так же год за годом, своими грузными и грозными шагами, непреклонно и неостановимо, жизнь идет дальше, из прошлого в будущее. Многое пройдено нами за это время, и еще больше, видимо, придется пройти, прежде чем завершатся наши возвышенные, завещанные историей планы, усилия и поиски — совершенного человека в совершенном обществе.

Завершатся ли?

Иные, разуверившись в том-то и том-то, отвечают на это сомнением, другие вовсе не думают, а просто живут, как живется, абы жить, а третьи ищут и стараются, негодуют, страдают и ошибаются, но все-таки ищут и надеются. И то, что такие водятся и, несмотря ни на что, множатся, вселяет надежду и уверенность: дорогу осилит идущий.

Я думаю обо всем этом, оглядываясь назад, на все пережитое и перечувствованное, и перед глазами, по закону стариковской памяти, встает давно уже не существующая Пятница-Городня, овраг, переполненный, цветами и запахами, «его боков такая ж крутизна, ковра из одуванчиков такая ж желтизна», и белая метель черемухового цвета, и опрокинутая над всем этим в своей первозданной девственной чистоте бездонная голубая чаша, которая тогда еще не была космосом, а называлась просто небом. Я стою, вдыхаю смолистый запах корявых, раскидистых сосен, смотрю на стеною стоящий за оврагом лес и по старой памяти спрашиваю: «Кто была первая дева?» И лес по старой дружбе отвечает: «Е-ева!» Я явственно слышу его раскатистый, словно живой голос, хотя и понимаю, что все это мне только кажется.

…Все было, все прошло, осталась память.

И сосны.

1974—1979 гг.