Свадебный бунт

XXIV

Молодецъ, который еще недавно бывалъ пьянъ по цѣлой недѣлѣ и буянилъ на улицахъ города, теперь почти не спалъ и даже не ѣлъ. Всегда веселое лицо было озабочено, задумчиво, почти такъ же сумрачно, какъ у извѣстнаго бирюка Гроха. Тайныя заботы Партанова, однако, не мѣшали ему дѣйствовать. Почти ежедневно бывалъ онъ, по порученію своего князя Бодукчеева, у ватажника, пользовался почти полной довѣренностью Ананьева, видался запросто и бесѣдовалъ, какъ свой человѣкъ, съ красавицей Варюшей. Ватажникъ былъ убѣжденъ, что Лучка усовѣщиваетъ дѣвушку согласиться на сватовство Затыла Ивановича. Варюша съ удовольствіемъ принимала Лучку и подолгу говаривала съ нимъ. Ананьевъ поэтому могъ надѣяться, что дочь начинаетъ смотрѣть на Затыла Ивановича другими глазами.

На дѣлѣ, конечно, бесѣды ловкаго парня съ дѣвушкой были не только не въ пользу новокрещеннаго татарина, а прямо во вредъ ему. Лучка обдѣлывалъ дѣла своего пріятеля Барчукова. На счастіе Лучки, онъ нашелъ въ Варюшѣ дѣвушку изъ числа тѣхъ, которыхъ молва народная именуетъ «отчаянными». Чтобы отдѣлаться навсегда отъ назойливаго жениха-татарина, отъ упрямца отца и соединить свою судьбу съ Барчуковымъ, нужно было не мало силы воли, отваги, даже дерзости совсѣмъ не дѣвичьей. Нужно было согласиться и быть готовой на все, что предлагалъ теперь Партановъ. Другая дѣвушка испугалась бы, помертвѣла бы отъ страха, слыша то, въ чемъ долженъ былъ сознаться Партановъ. Варюша не испугалась и говорила:

— Вы только стройте да ладьте, а я дѣла не испорчу. А съумѣю ли извернуться? Что же, я впередъ скажу. Что съумѣю — сдѣлаю. А коли убьютъ въ сумятицѣ? Что же, я и такъ бѣгала топиться.

И Партановъ, глядя на дѣвушку, невольно думалъ:

— Ну, кабы всѣ дѣвицы были эдакія, такъ парни бы, пожалуй, жениться перестали.

Дерзкій Лучка удивлялся Варюшѣ, но въ то же время ему чудилось, что дѣвицы такія не должны быть, что онъ на мѣстѣ Барчукова побоялся бы на такой жениться. Партановъ, конечно, долженъ былъ разсказать Варюшѣ объ ихъ затѣѣ, о смутѣ, которую они готовятъ. Но, какъ именно придется имъ воспользоваться смутой, чтобы ей обвѣнчаться съ Барчуковымъ, — Лучка впередъ опредѣлить и объяснить не могъ.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, Партановъ уже два раза побывалъ сватомъ въ домѣ Сковородихи, но уже безъ свахи. Сначала старая Айканка, какъ и сама Сковородиха, очень удивились и недовѣрчиво отнеслись къ молодому-свату, явившемуся безъ знаменитой Платониды Парамоновны. Но ловкій Лучка скоро съумѣлъ уничтожить въ нихъ всякое подозрѣніе и совершенно ихъ расположить въ свою пользу.

Явившись на другой день послѣ того, что онъ приходилъ со схвахой, Лучка объяснилъ той же Айканкѣ, что онъ дѣйствительно ошибся. Князь Макаръ Ивановичъ указалъ ему свататься къ старшей, Марьѣ Еремѣевнѣ. Айканка сходила къ своей довѣрительницѣ и вынесла Лучкѣ отвѣтъ, что Авдотья Борисовна подумаетъ и черезъ недѣлю отвѣтъ дастъ. Лучка, какъ стоялъ среди горницы, такъ и заоралъ во все горло:

— Чего черезъ недѣлю? Что вы здѣсь ошалѣлыя дуры, что ли? Сейчасъ мнѣ отвѣтъ приноси.

Не только Айканка, но даже хозяйка, изъ своей комнаты услыхавъ крикъ, перетрухнула. Сестрицы тоже перепугались.

— Не пойду изъ этой горницы, покуда ты мнѣ не объявишь, что Авдотья Борисовна согласна въ этомъ же мѣсяцѣ, хоть бы даже чрезъ десять дней, свадьбу играть.

Этой дерзостью, а пуще всего крикомъ, Лучка добился того, что старая Айканка вынесла ему черезъ четверть часа отвѣтъ, что Сковородиха очень благодаритъ и согласна. Затѣмъ она вывела къ Лучкѣ Марью Еремѣевну, и Машенька, пунцовая отъ счастья, но, все-таки, подвязанная какъ всегда отъ ячменя, объяснила, что она перечить волѣ своей матери не будетъ.

Было положено, что черезъ день Партановъ явится въ домъ составить запись, обычный договоръ между женихомъ и матерью невѣсты, съ отступнымъ для обѣихъ сторонъ. Такимъ образомъ въ нѣсколько дней Затылъ Ивановичъ, самъ того не подозрѣвая, былъ опутанъ своимъ новымъ наймитомъ Лучкой и попался въ сѣти.

Изрѣдка Партановъ смущался, тревожился и про себя, и вслухъ повторялъ:

— Выгоритъ ли?

И прибавлялъ:

— Авось выгоритъ! Кабы въ простые дни, вѣстимо самъ бы въ яму угодилъ опять, а въ эдакіе дай, какіе мы подстроимъ, всякое съ рукъ сойдетъ.

Пріятель Лучки тоже былъ дѣятеленъ. Занятій было немало. Гроднеръ переуступалъ всѣ свои права, все свое торговое дѣло посадскому Носову. Надо было исполнить нѣсколько формальностей, надо было побывать въ разныхъ избахъ — приказной, судной и другихъ. Разъ двадцать пришлось побывать у разныхъ поддьяковъ и повытчиковъ. Все это приходилось пройти не ради необходимости и не ради дѣла, а для того, чтобы всякая изъ властительныхъ піявокъ могла, въ свой чередъ, пососать немножко, если не крови, то мошну обѣихъ сторонъ, сорвать нѣсколько грошей, алтынъ, а то и гривенъ то съ еврея, то съ посадскаго.

Черезъ нѣсколько дней хлопотъ, Осипъ Осиповичъ, довольный и счастливый, собравъ почти всѣ деньги съ своихъ должниковъ, выѣхалъ изъ Астрахани. Но онъ не былъ на столько наивенъ, чтобы ѣхать черезъ степи на Царицынъ, или на Саратовъ съ карманомъ переполненнымъ деньгами. Еврей предпочелъ сѣсть на небольшой купеческій корабль и двинуться въ Персію. Путь черезъ Тегеранъ въ Польшу былъ не совсѣмъ кратчайшимъ путемъ, но жидъ расчелъ, что лучше пространствовать цѣлый годъ, чтобы добраться до родины неограбленнымъ и неубитымъ.

Яковъ Носовъ, сдѣлавшись вдругъ владѣльцемъ полуторы дюжины городскихъ кабаковъ, взявъ на себя разные счеты и даже долги нѣкоторыхъ должниковъ еврея, ходилъ не такой мрачный, какъ всегда, но сильно озабоченный. Онъ поставилъ ребромъ если не послѣдній грошъ, то большую долю своего состоянія. Прежде онъ хотѣлъ бросить Астрахань и уходить со всей семьей, но и при деньгахъ. Теперь же цѣлое громадное зданіе, но построенное на пескѣ, т. е. мечты о смутѣ народной, среди которой онъ достигнетъ давно желанной и глубоко затаенной цѣли, легко могло рухнуть. Гроху пришлось бы бѣжать изъ города и итти по міру съ сумой или того хуже — садиться нищимъ въ яму, безъ возможности подкупить своихъ судей и палачей. Носову, однако, не жаль было ни капли себя самого.

— Годикъ пожить, покататься, какъ сыръ въ маслѣ, и помереть, — думалъ онъ: чѣмъ вѣкъ вѣковать въ своемъ невзрачномъ шесткѣ, какъ сверчку какому.

Носову было жаль жены и дѣтей. Онъ чувствовалъ, что жертвуетъ ими ради своего страннаго честолюбія. Но дѣло было сдѣлано. Носовъ былъ хозяиномъ лучшихъ кабаковъ города, а Барчуковъ его главнымъ надсмотрщикомъ и приказчикомъ.

Несмотря на то, что запасы вина, сбитня и татарской бузы были довольно большіе у еврея, Носовъ съ Барчуковымъ хлопотали и закупали все вино, которое могли найти. Буза варилась на дворѣ Носова.

— Взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ, — мрачно повторялъ Носовъ. Или пропаду, или потрафится дѣло, такъ что я все свое верну съ государевой казны.

Еще разъ собрались на совѣтъ къ Носову согласники и снова перетолковывали, что каждому дѣлать въ случаѣ какого-либо колебанія въ городѣ. Конечно, большинство изъ согласниковъ, въ томъ числѣ стрѣлецъ Быковъ, растрига Костинъ и даже пріятель Гроха, посадскій Колосъ, не знали всего, что подготовили пріятели и коноводы — Грохъ, Барчуковъ и Лучка.

Они не подозрѣвали, что Лучка — главный сочинитель будущаго колебанія умовъ. Они удивлялись несказанно, что Носовъ, еще недавно собиравшійся покидать Астрахань, вдругъ взялся за такое невѣрное и для него неподходящее дѣло: торговать виномъ въ кабакахъ. До нихъ достигъ слухъ, что Носовъ скупаетъ повсюду вино, платя дороже настоящей цѣны, и многіе дивились и рѣшали, что Грохъ, должно быть, совсѣмъ не такой умница, какъ прежде полагалось.

Сойдясь, однажды, поздно вечеромъ, три согласника — Лучка, Грохъ и Барчуковъ, долго совѣщались. Лучка подробно передалъ пріятелямъ задуманный имъ финтъ и все, что они должны дѣлать, каждый съ своей стороны.

— Неглупо, малый! Очень даже не глупо! Ловко надумано! говорилъ Носовъ, оживившись и весело. Да ничего впередъ не узнаешь. Бываетъ клюетъ рыба въ водѣ зря, только успѣвай таскать, а бываетъ, просидишь трое сутокъ и даже травы никакой не вытащишь.

— Все дѣло въ томъ, какъ взяться, — отвѣчалъ Лучка: да какъ орудовать. Ты вотъ взгляни, что я буду творить. Что ни слово скажу, что ни рукой махну, — будетъ какъ въ сказкѣ. Ты будешь только ротъ разѣвать. Вотъ тебѣ Богъ! Я не хвастунъ и не болтунъ, ты знаешь, Грохъ. А я отсюда вижу, какъ все наладится и какое происхожденіе всего будетъ. Вѣдь у меня въ уговорѣ даже дѣвки: вотъ его нареченная Варвара Ананьева, да всѣ дочери Сковородихи. Я уже и у Ананьева, и у стрѣлъчихи пріятель, со всѣми перетолковалъ, съ каждымъ врозь. Да еще у меня есть одна лихая баба, по прозвищу Тють.

— Знаю ее, — разсмѣялся Носовъ. Гулящая, а умница…

— Ну, вотъ эта Тють обѣщаетъ мнѣ такихъ дѣловъ надѣлать въ толпѣ, что чертямъ въ аду завидно станетъ.

— Бабы всякому дѣлу помѣха, — произнесъ, помолчавъ, Носовъ.

— Нѣтъ, Грохъ, въ какомъ дѣлѣ, а въ моемъ финтѣ въ бабѣ-то вся сила. Безъ нея и финтъ мой ни на что негоденъ. Только одно скажу, надо намъ вотъ… Хоть вотъ намъ троимъ зарокъ дать, а не то клятву дать.

— Какую?

— А такую, страшнѣющую передъ Господомъ Богомъ поклясться именемъ его святымъ — вотъ что!

— Да въ чемъ поклясться-то? — вступился Барчуковъ.

— А въ томъ, Степушка, чтобы не жалѣть себя. Такъ прямо скажу, даже клятву дать на смерть итти. Тогда дѣло выгоритъ, а будемъ беречься мы, ничего не наладится.

— Спасибо за это слово, — проговорилъ Грохъ. Ты мои слова сказалъ. Это мои мысли.

Носовъ поднялся, взялъ скамейку, перенесъ ее въ уголъ, влѣзъ и сцѣпилъ со стѣны большой образъ Богоматери Неопалимой Купины.

Молчаливо, тихо, съ тревожно воодушевленнымъ лицомъ и даже тяжело переводя дыханіе, посадскій Носовъ поставилъ образъ на столъ, прислонивъ его къ ларцу, въ которомъ Барчуковъ приносилъ ему ежедневно выручку.

— Вотъ, православные, — проговорилъ Носовъ, обращаясь къ двумъ пріятелямъ, вотъ глядите…

Голосъ Носова оборвался. Внутреннее волненіе не давала ему говорить. Видно было, что посадскій много думалъ о томъ, на что рѣшается, и хорошо знаетъ, зачѣмъ и на какое дѣло идетъ теперь, хорошо видитъ и заранѣе будто переживаетъ все то, чѣмъ это дѣло можетъ кончиться.

— Становись, братцы, на колѣни, помолимся.

И всѣ трое опустились на землю передъ иконой. Лицо Лучки оживилось, онъ сталъ креститься радостно, чуть не весело, Барчуковъ, наоборотъ, смутился, вспыхнулъ, глаза его стали влажны.

Грохъ первый поднялся на ноги и произнесъ.

— Даю я клятву передъ симъ образомъ Пречистой Maтери Господней, не жалѣючи себя, пострадать за вѣру православную, порядки дѣдовы и не жалѣть гонителей и утѣснителей земли православной. Сносить мнѣ мою голову только въ случаѣ, если она сама на плечахъ останется, а я ее уберегать не стану.

Носовъ троекратно приложился къ иконѣ и отошелъ. Лицо его стало блѣднѣе.

— А моя клятва, — проговорилъ Партановъ: тоже не жалѣть себя. Моя жизнь алтына не стоитъ и ничего у меня нѣтъ. Только молю Бога, чтобы убили, казнили, а не замучивали на дыбѣ.

Партановъ приложился къ образу и обернулся къ Барчукову.

— Тебѣ, Степушка, пуще всего мудрена сія клятва. У тебя сердце хорошее, да духу мало. А помыселъ о зазнобѣ, о своей любушкѣ, совсѣмъ изъ тебя духъ этотъ вышибаетъ. Такъ вспомни ты теперь мои слова: пойдешь ты, не жалѣючи себя, на самую смерть, то можешь добиться всего тобой желаннаго. Будетъ Ананьева твоей женой, будешь ты ватажникъ богатый и знатный. А станешь ты торговаться со страхами разными, прощенія у всякаго пугалы просить, то головы своей все-таки не сносишь иль попадешь опять въ яму и въ каторгу. А Варюша твоя либо утопится, либо еще того хуже для тебя — обвѣнчается съ какимъ ни на есть астраханцемъ и заживетъ, припѣваючи да дѣтей наживаючи. А ты вотъ какъ, парень: поклянись достать Варюшу или помереть. Поклянись, что коли надо двѣ дюжины человѣкъ задушить, зарубить, всего себя человѣчьей кровью выпачкать, да любушку свою руками схватить, то и на эдакое ты готовъ.

Партановъ замолчалъ и пристально смотрѣлъ въ лицо Барчукову. Московскій стрѣлецкій сынъ слушалъ пріятеля внимательно, лицо его измѣнилось, дыханіе стало тяжелѣе, въ немъ совершалась какая-то едва видимая борьба. Носовъ, глядя на парня, только теперь понялъ, что для Барчукова была всѣхъ нужнѣе клятва и цѣлованіе иконы. Онъ только будто теперь уразумѣлъ все и готовился съ душевною тревогой на то, къ чему они двое съ Лучкой были и прежде готовы.

— А обойдется твое дѣло безъ кровопролитія — и слава Богу! Тебѣ же лучше! — прибавилъ Лучка, какъ бы успокоивая друга.

— Да, — глухо произнесъ Барчуковъ. Да, — прибавилъ онъ крѣпче. Да, Лучка, вѣрно сказываешь, вѣрно, родимый! — и Барчуковъ нервно перекрестился. Каюсь, смущался я, бросался я мыслями изъ стороны въ сторону, то къ вамъ, то подалѣ отъ васъ, съ разными страхами торговался, какъ ты сказываешь, ну, а теперь конецъ. Вѣстимо! Мнѣ на этомъ свѣтѣ съ Варюшей быть, а коли безъ нея, то лучше на томъ свѣтѣ. И отвоюю я ее, братцы, увидите какъ лихо! Собаки не тронулъ по сю пору, а теперь на всякое убивство пойду и въ томъ клятву даю.

Барчуковъ перекрестился и вздрагивающими губами приложился къ иконѣ.

— Ну, вотъ! — произнесъ Грохъ и оживился. Доброе дѣло, — прибавилъ онъ: авось Матерь Божія насъ и помилуетъ. Только вотъ что, ребята. Я всякія примѣты примѣчаю. Такъ за всю жизнь мою поступалъ. Приключилось намъ клятву давать на образѣ Неопалимой Купины. Такъ вотъ что. Пообѣщаемся ради сего, что всяческое будемъ творить, а поджигать ради грабежа не будемъ и жечь никому не дадимъ. Чтобы нигдѣ не загоралось въ Астрахани! И безъ пожаровъ все потрафится, коли на то воля Божья. А зажжемъ — накажи насъ люто Матерь Божья!!

Грохъ снова приложился къ иконѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ хозяинъ уже былъ одинъ и нацѣплялъ образъ на мѣсто. Лучка и Барчуковъ разошлись по домамъ взволнованные: Партановъ — тревожно веселый, а его пріятель — смущенный. Барчуковъ мысленно молился и надѣялся, что, благодаря ловко задуманному финту, все дѣло его, т. е. женитьба на Варюшѣ, обойдется и «такъ», безъ преступленія.