Свадебный бунт

XXVIII

Въ это время въ Астрахани былъ человѣкъ, который волновался больше всѣхъ, посадскій Кисельниковъ. Его раздразнила, взбѣсила и изъ себя выводила «дурья дурь» астраханцевъ. Цѣлыхъ два дня ходилъ и ѣздилъ онъ изъ дома въ домъ, перебывалъ почти у всѣхъ своихъ знакомыхъ. Всюду находилъ онъ волненіе, перепугъ и сборы выдавать дочерей, свояченицъ и родственницъ поскорѣе замужъ за кого бы то ни было. И повсюду Кивельниковъ горячо и краснорѣчиво разглагольствовалъ, убѣждалъ не глупить, усовѣщевая за разумъ взяться и толково разъяснялъ дурь.

Умный и дѣятельный Кисельниковъ, добровольно взялъ на себя роль, которая принадлежала бы по праву воеводѣ или Пожарскому. И слово его вскорѣ подѣйствовало. Около полудня перваго дня многіе отцы и матери швырялись, какъ полупомѣшанные, и собирали дочерей замужъ чуть не на слѣдующее утро за мало-мальски подходящаго молодца. Къ вечеру они успокоились, благодаря убѣжденіямъ Кисельникова, и бросили свои хлопоты. За то повсюду на другой день всѣ поминали имя Кисельникова и говорили:

— Спасибо, умный человѣкъ вступился, надоумилъ, вранье базарное растолковалъ. А то бы и въ самомъ дѣлѣ сдуру куръ насмѣшили бы только.

Однако, когда Кисельникова спрашивали на счетъ его собственнаго образа дѣйствій относительно дочери, то посадскій отдѣлывался двусмысленными отвѣтами.

— Да ты свою дочку-то не спѣшишь выдавать? — говорилъ одинъ.

— За свою дочь не опасаешься? — спрашивалъ другой.

— Ты какъ насчетъ своей дочушки? — заручался третій.

Но Кисельниковъ на эти вопросы не отвѣчалъ прямо и хитро отдѣлывался объясненіемъ, что нѣмцевъ никакихъ не везутъ, стало быть и бояться нечего. Онъ не могъ отвѣчать прямо, что не выдастъ дочь ни за кого.

Наканунѣ того дня, когда съ базара разбѣжалось по городу перевранное оповѣщеніе поддьяка Копылова, въ домъ Кисельникова явилась полковничиха Пожарская, чтобы окончить дѣло о сватовствѣ своего родственника, офицера Палаузова. Полковничиха объявила, что ихъ племянника неожиданно указомъ изъ столицы велѣно тотчасъ же перемѣстить на хорошую должность въ Царицынъ и что черезъ нѣсколько дней онъ долженъ уже быть въ пути. Такъ какъ черезъ годъ или два Палаузовъ надѣялся снова имѣть должность въ Астрахани, но, конечно, высшую, то полковничиха и пріѣхала прямо спросить Кисельниковыхъ, согласны ли они отдать свою дочь замужъ за офицера.

Разумѣется, въ домѣ посадскихъ радость была неописанная. Бракъ офицера съ купеческою дочерью былъ случай рѣдкіе. Кисельниковы тотчасъ согласились на все, даже на то, чтобы вѣнчать молодыхъ немедленно. И вотъ теперь этотъ случай, хотя явился на счастье Кисельникова, приключился какъ на грѣхъ въ минуту смуты въ городѣ.

Выходило такъ, что Кисельниковъ, громко кричавшій и бранившійся по поводу желанія многихъ скорѣе вѣнчать своихъ дѣвицъ, самъ собирался сдѣлать то же самое, хотя совершенно независимо отъ обоза съ нѣмцами.

И, чтобы не смущать обывателей, онъ ни рлова не говорилъ о своихъ приготовленіяхъ къ свадьбѣ дочери. Если бы знали, что у него свадебные сборы, то, конечно, никто бы не повѣрилъ ему и его рѣчамъ.

Въ то же время были и другія лица, немало хлопотавшія и не мало сбившія съ толку успокоенныхъ Кисельниковымъ людей. Яковъ Носовъ выдавалъ замужъ свою родственницу и спѣшилъ найти ей мужа, обѣщая хорошее приданое. Носовъ не говорилъ прямо, что боится слуха, а объяснялъ двусмысленно.

— Кто ихъ знаетъ въ столицѣ! Не разъ много такихъ диковинныхъ бывало указовъ. Теперь, можетъ, никакихъ нѣмцевъ не везутъ! Глядишь, черезъ полгода что-либо эдакое и прикажутъ. Все лучше загодя.

Однако, на третій день по утру, поддьякъ Копыловъ снова явился на базаръ и прочелъ увѣщаніе жителямъ прекратить «колебаніе умовъ и пустопорожніе пересуды праздныхъ языковъ», грозя въ противномъ случаѣ, что власти «примутъ надлежащія къ истребленію сей противности мѣры».

Виновникомъ этого новаго объявленія на базарной площади былъ опять Георгій Дашковъ, Онъ въ первый же день нелѣпыхъ толковъ отправился къ воеводѣ и настоялъ на томъ, что нужно немедленно успокоить народъ. Онъ заставилъ лѣниваго Ржевскаго при себѣ же составить увѣщательное къ жителямъ посланіе. Послѣдствіемъ этихъ настояній Дашкова и явилось новое оповѣщеніе или опроверженіе Копылова на базарѣ.

Но совѣтъ разумнаго Дашкова, принятый во вниманіе воеводой, оказался очень неразумнымъ шагомъ.

Такова была Астрахань и ея обыватели.

Въ день, когда Копыловъ объявилъ будущія начальственныя строгости по отношенію къ успокоившимся уже обывателямъ, эти снова встревожились, ибо все поняли и растолковали по-своему. На этотъ разъ ни Партановъ, ни Носовъ, ни Быковъ, никто на базарѣ не присутствовалъ. Ни одинъ изъ нихъ умышленно не перевралъ чтенія поддьяка. Всѣ астраханцы съумѣли сами понять все навыворотъ. Молва народная разнесла съ базара по городу новую вѣсть, что никто не имѣетъ права безъ разрѣшенія воеводскаго правленія выдать дочь замужъ за кого бы то ни было. Астраханцы на этотъ разъ уже не смутились, а обозлились, и каждый подумалъ или сказалъ.

— Ну, это шалишь, братъ, воевода. Это твой указъ, а не царскій. И плевать на него…

Смущеніе жителей прошло вскорѣ и перешло въ толки о правѣ воеводы Тимоѳея Ивановича вмѣшиваться въ брачныя статьи… Даже и въ такомъ шаломъ домѣ, какъ семья стрѣльчихи, все было тихо. Казалось, всѣ сразу перестали вѣрить въ то, что всѣхъ недавно лишало разума отъ перепуга.

Но вдругъ раздалась вѣсть, которая была какъ ударъ грома. Всѣмъ знаемый и всѣми уважаемый Кисельниновъ тайно отъ всѣхъ собираетъ дочь замужъ и выдаетъ ее за офицера Палаузова. Все уже готово, и черезъ день будетъ вѣнчанье въ соборѣ. Смятеніе отъ этого извѣстія превзошло всякій ураганъ въ степи иди смерчъ на морѣ… Разумѣется, никогда никакое новое публикованіе Копылова не произвело бы того же содома въ городѣ.

— Стало быть, обозъ съ нѣмцами идетъ!..

Человѣкъ двадцать знакомыхъ и пріятелей Кисельникова и Пожарскаго бросились къ нимъ за вѣстями. Оказалось дѣло сущей правдой. И напрасно Кисельниковъ и его жена, напрасно самъ женихъ и его родственники Пожарскіе, и у себя и въ домѣ невѣсты, старались изъ всѣхъ силъ объяснить встревоженнымъ людямъ, что свадьба эта не имѣетъ ничего общаго со слухомъ объ обозѣ…

— Такъ зачѣмъ же вы въ такомъ благомъ дѣлѣ таились!..

— Зачѣмъ такъ спѣшите съ вѣнчаніемъ!

— Нѣтъ, ужъ простите, дозвольте вѣрить глазамъ, а не ушамъ.

— Нѣтъ, голубчики, не на такихъ олуховъ напали.

Вотъ что отвѣчали усовѣщенные Кисельниковымъ, еще наканунѣ, знакомые. И по всѣмъ домамъ тотчасъ же снова принялись всѣ за сборы свадебные, причемъ ругали и разносили на части плута безсовѣстнаго, разбойника, душегуба, предателя Кисельникова.

И снова въ нѣсколько часовъ полгорода было на ногахъ, повсюду зашевелились, повсюду только и слышалось, что о вѣнчаніи, приданомъ и женихахъ.

— Нѣтъ! Каковъ Іуда Искаріотъ — Кисельниковъ! — припѣвали повсюду.

Вмѣстѣ съ этимъ стало вдругъ извѣстно въ городѣ, что какой-то пріѣзжій изъ Казани купецъ, остановившійся въ домѣ Гроха, обогналъ по дорогѣ большущій обозъ и говоритъ, что видѣлъ собственными глазами везомыхъ нѣмцевъ. Черезъ дня три они непремѣнно должны быть уже въ Астрахани. Многіе изъ обывателей узнали одновременно, что въ кремлѣ уже заготовляютъ помѣщеніе для ожидаемаго на подводахъ провіанта. Приказные увѣряли, что будто то — для муки, но обыватели, хитро ухмыляясь, отвѣчали:

— Хороша мука! это та мука, которая паленой свининой пахнетъ, которая въ наши зятья да шурины попасть норовитъ. Ладно!.. У насъ въ городѣ чрезъ два дня не только дѣвокъ, ни одной вдовы не найдешь!..

Слухъ о свадьбѣ въ домѣ Кисельникова, достигнувъ до успокоившагося ватажника Клима Егоровича, перепугалъ его не менѣе другихъ. На этотъ разъ Ананьевъ рѣшился болѣе не ждать, а отправиться за свѣдѣніями къ самому воеводѣ.

Ржевскій принялъ ватажника радушно и сталъ ему объяснять, что Астрахань такая стала «скотина-вралиха», что ее слѣдовало бы испепелить или, по меньшей мѣрѣ, всѣхъ обывателей передрать розгами.

— Что ни день, — говорилъ Ржевскій:- то языкомъ нагадятъ, какую-нибудь пакость выдумаютъ. Просто бѣда здѣсь. Если эдакъ пойдетъ, я буду проситься на воеводство въ другой городъ. Ужъ очень хлопотно. За это время что заботъ и хлопотъ было. Писали мы всякія увѣщательные листы и грамоты, переводили мы ихъ на разные языки земные, читали на базарахъ. Просто соснуть некогда было. Эдакъ нельзя! Это не воеводство, это мытарство.

Бесѣда не совсѣмъ клеилась между ватажникомъ и воеводой. Ананьевъ главнымъ образомъ пришелъ просить воеводу разъяснить ему насущные вопросы: везутъ нѣмцевъ или не везутъ? и былъ ли Дроновъ указъ отъ государя насчетъ браковъ съ нѣмцами въ теченіе семи лѣтъ? или никакого указа и никакихъ нѣмцевъ никогда не было и не будетъ послано?

— Все это — одно злоумышленіе! — горячился Ржевскій. И снова воевода, не отвѣчая прямо на вопросъ, горько жаловался на свои хлопоты и на вралей астраханцевъ. Не видя конца этому объясненію, глупый ватажникъ вдругъ сообразилъ и додумался до хитрости.

— Вотъ что. Тимоѳей Ивановичъ, сдѣлай милость, давай съ тобой объ закладъ биться. Ты говорить — нѣмцевъ не везутъ и указа такого не было, а я говорю — везутъ. Давай съ тобой объ закладъ биться на полъ-тыщи рублей.

Ржевскій ротъ разинулъ и ничего не понималъ.

— Какъ то-ись, какой закладъ?

Ананьевъ объяснилъ толковѣе и яснѣе.

— Побьемся объ закладъ, — прибавилъ онъ. — Коли нѣмцевъ никакихъ не привезутъ, я тебѣ отдамъ полъ-тыщи Рублевъ. Коли привезутъ, ты мнѣ плати полъ тыщи.

— Что ты, Богъ съ тобой! Да съ какихъ же это я безумныхъ глазъ, — объявилъ воевода: — такими деньгами буду шутить?

— Да какъ же, помилуй, Тимоѳей Ивановичъ, меня дочь, — уже отчаянно заговорилъ Ананьевъ:- я къ тебѣ за совѣтомъ пришелъ, отъ тебя по чести, по пріятельству, по долгу христіанскому, узнать навѣрно, пропадать моей дочери, или нѣтъ? Узнать пришелъ, выдавать ли мнѣ ее за кого, не дожидаючись вашихъ питерскихъ нѣмцевъ? А ты мнѣ въ отвѣтъ, что это все однѣ враки.

— Ну, такъ что-жъ? — вопросилъ Ржевскій.

— Ну, вотъ я, чтобы увѣровать и покой у себѣ пріобрѣсти, и надумалъ объ закладъ биться. Что мнѣ деньги? Я заплачу, коли проиграю. За то я спокой получу. А ты вотъ усовѣщевать-то всѣхъ усовѣщевалъ, вралями всѣхъ прозывалъ, а какъ пошло теперь дѣло на закладъ, такъ не хочешь.

— Да съ какого же я лѣшаго, — закричалъ вдругъ воевода:- буду объ закладъ биться въ такихъ дѣлахъ, которыя отъ меня не зависятъ. Ну, а завтра случись — придетъ такой указъ, вѣнчать всѣхъ дѣвокъ здѣшнихъ съ персидами и хивинцами? Что я воевода, такъ я нешто, по-твоему долженъ знать, что тамъ въ столицѣ Меншиковъ или какой другой придумаетъ? Ты, Климъ Егоровичъ, въ своемъ ли умѣ, или тебѣ разумъ вмѣстѣ съ рожей кондрашка расшибъ?

— Зачѣмъ… Помилуй Богъ. Что ты!..

— Такъ ты махонькій, коли эдакое баловство предлагаешь?

— Не махонькій, — растерялся какъ-то ватажникъ. — Я не махонькій… А только самъ ты посуди, Тимоѳей Ивановичъ… Какъ же это? — Ананьевъ развелъ руками и совсѣмъ всѣ мысли свои растерялъ.

— Какъ не махонькій? — кричалъ Ржевскій будто обидясь. — Я съ тобой буду въ пятьсотъ рублей поручительствовать за другого? А, ну, какъ въ самомъ дѣлѣ указъ-то на пути? Ну, какъ нѣмцы-то въ Питерѣ уже снаряжаются? Что тогда? Скажи-ка, а? Мнѣ тогда деньги тебѣ платить?

— Да я вотъ про то и сказываю, — воскликнулъ Ананьевъ: — я и сказываю! Стало, биться ты и не можешь… Ручаться не можешь!

— За какого лѣшаго? — заоралъ воевода, побагровѣвъ не отъ гнѣва, а отъ усилія.

— Да вѣдь ты говоришь… робѣлъ ватажникъ.

— Ничего я не говорю, ты пришелъ говорить.

— Стало, вотъ правда и выходитъ! Стало въ городѣ не врутъ! Нѣмцы уже, можетъ быть, ѣдутъ, — жалостливо заговорилъ Ананьевъ.

— Да я-то, отчаянный ты человѣкъ, я-то почемъ знаю? Пятьсотъ рублевъ, закладъ! Ей-Богу, махонькій! — уже хрипѣлъ Ржевскій. — Поручись я за такіе указы государя, которыхъ у меня нѣтъ, которые еще на пути или же въ столицѣ пишутся. Вѣдь ты очумѣлъ, Климъ Егоровичъ. Да можетъ быть, завтра мнѣ самому прикажутъ на козѣ жениться, а тебя за киргиза замужъ выдать?!.

— Ну, вотъ мнѣ больше ничего и не надо, — съ азартомъ вдругъ проговорилъ Ананьевъ. — Стало, ты биться боишься, стало, это правда. Ну вотъ я мою дѣвку завтра и обвѣнчаю, хоть съ кѣмъ ни попало, — съ батракомъ изъ моей ватаги; все же онъ православный…

— И вѣнчай, — разсердился Ржевскій: — самъ хоть ризу вздѣнь…

— Зачѣмъ мнѣ ризу вздѣвать? Священникъ обвѣнчаетъ! А то вы, люди властные, краснобайствовать и нашего брата усовѣщевать умѣете… Вотъ на базарѣ усовѣщеваніе читали! А пришелъ я къ тебѣ по христіанству спросить, ты другое заговорилъ.

— Какое другое?

— А что нѣмцы ѣдутъ сюда на подводахъ…

— Враки, я этого не говорилъ.

— Да объ закладъ ты не бьешься?

— О Господи! — простоналъ уже Ржевскій. — Да пойми ты, баранья твоя голова, нешто я могу отвѣчать за указы, которые еще на пути? Ну, да что съ тобой толковать. Прощай!..

— А не надо мѣшать вѣнчать. Не надо сбивать людей съ толку, — обидчиво заговорилъ Ананьевъ. — Мало развѣ насъ собралось! Давно бы успѣли безъ спѣха дѣвокъ выдать, а твои же люди насъ всѣхъ усовѣщевали. Нѣтъ, ужъ завтра я и самъ да и пріятелямъ закажу: скорѣе до грѣха — въ храмъ Божій! — И Ананьевъ взялся за шапку.

— Сдѣлай милость, никто васъ не держитъ. Вѣнчайтесь.

— Ну, счастливо оставаться. Прости воевода…

— Перевѣнчайтесь хоть всѣ — и холостые, и женатые! — уже въ догонку, злобно крикнулъ Ржевскій.