Свадебный бунт

ХXVI

Понятно, что у Сковородихи домъ Вверхъ дномъ… Стрѣльчиха ошалѣла отъ перепуга. Глашенька была одна изъ всѣхъ дочерей спокойна, разсуждая, что уже лучше выйти замужъ за нѣмца, чѣмъ ни за кого. Она, благодаря увѣреніямъ маменьки и Айканки, была убѣждена, что ей за астраханца вы ходить замужъ совсѣмъ нельзя. А нѣмецъ иное дѣло! Тутъ все съ рукъ сойдетъ! Всѣ остальныя сестрицы ликовали, что въ виду «такой ужасти» мать рѣшится немедленно всѣхъ ихъ перевѣнчать.

— Воздай Господь царю сторицею за эдакій указъ! — молились онѣ. Дѣйствительно, Сковородиха совѣщалась съ Айканкой на счетъ того, какъ имъ быть. Найти заразъ четырехъ жениховъ было довольно мудрено. Спасибо еще, что князь Будукчеевъ беретъ за себя одну. Старая Айканка бралась дѣло какъ-нибудь уладить, надѣясь на то, что у каждой изъ дѣвицъ есть хорошее приданое.

— Только ты не раздумывай, мать моя, и коли найду я жениховъ, то не пяться назадъ.

— Гдѣ пятиться, помилуй Богъ.

— А то вѣдь ты сейчасъ на попятный, у тебя семь пятницъ на одной недѣлѣ.

— Нѣтъ, Айканка, не тѣ обстоятельства, гдѣ уже теперь. Сдѣлай милость, — умоляла стрѣльчиха. Надо скорѣе дѣло обдѣлывать. Шутка ли, если мы запоздаемъ, да будетъ у меня столько зятьевъ нѣмцевъ. И одинъ-то, сказываютъ, нестерпимъ и съ одного запаха его захвораешь. Каково же мнѣ будетъ отъ четырехъ?

Несмотря на свою увѣренность, Сковородиха, все-таки, тайно надѣялась, что царскій указъ будетъ еще, гляди, и отмѣненъ. Нѣмцы хотя и ѣдутъ, да можетъ быть, и не пріѣдутъ. Все это, гляди, и обойдется, можно будетъ женихамъ и отказать.

Айканка, разумѣется, догадывалась, что лѣнивая стрѣльчиха, поручавшая ей немедленно найти четырехъ жениховъ, можетъ вдругъ насрамить; тогда ее, Айканку, не одинъ, такъ другой, повстрѣчавъ гдѣ нибудь въ переулкѣ, и отдуетъ за облыжное сватовство.

Но на счастье дѣвицъ, на утро у нихъ явился Партановъ и привелъ съ собой приказнаго писца. Онъ заявилъ, что пришелъ писать «рядную запись». Сковородиха, дѣлать нечего, вышла въ большую горницу, гдѣ принимала всегда гостей. Съ ней же пришла и Айканка.

Писецъ человѣкъ лѣтъ уже за пятьдесятъ, маленькій, говорливый и въ дѣлѣ своемъ шустрый, живой, всѣхъ опросилъ и сѣлъ строчить перомъ. Приходилось написать двѣ бумаги. Одна, по названію «рядная запись», была написана для Сковородихи. По этому документу стрѣльчиха обязывалась выдать такого-то числа, мѣсяца и года свою дочь Марью замужъ, съ придачей за ней опредѣленнаго имущества «рухляди, казны и иждивенія», въ случаѣ же отказа должна была уплатить крупную неустойку.

За этой бумагой приказный провозился довольно долго, такъ что Партановъ успѣлъ переговорить съ Сковородихой, понравиться ей, влѣзть ей въ душу, но за то перепугать ее окончательно подробнымъ описаніемъ нѣмцевъ. Онъ, по его словамъ, бывалъ на границѣ Нѣмеціи, хотя и недолго, но, все-таки, былъ, и это племя хорошо разглядѣлъ.

— Удивительныя твари, Авдотья Борисовна! — пояснялъ онъ Сковородихѣ, подробно рисуя нѣмца такими красками, что самъ чортъ около него показался бы ангеломъ Господнимъ.

Партановъ, однако, прибавлялъ отъ себя въ утѣшеніе вдовы, что выдать дочь замужъ за нѣмца вовсе уже не такъ худо. Для него, увѣрялъ онъ, совершенно непонятно, почему такъ переполошился народъ. Что за важность! Вѣстимо, дѣти отъ нихъ пойдутъ во всякой семьѣ православной не настоящія, а всякій-то ребенокъ новорожденный будетъ смахивать малость самую на каракатицу.

— Да что за лихъ! — прибавлялъ Партановъ: вѣдь и каракатица — все тварь Божья.

Разумѣется, несмотря на лукавыя увѣренія молодца, что бѣды никакой нѣтъ, стрѣльчиха была теперь перепугана не на животъ, а на смерть. Мысленно она рѣшила въ тотъ же день бѣжать сама по городу розыскивать жениховъ дочерямъ и выдавать ихъ за кого бы то ни было, хоть за инородцевъ некрещенныхъ. Отъ нихъ, по крайности, тоже младенцы родятся, а не каракатицы.

Немудрено, что Сковородиха, боявшаяся всякаго документа, съ удовольствіемъ поставила крестъ подъ «рядной записью» и вздохнула съ облегченіемъ. Хоть одну-то дочь изъ пяти съ плечъ долой!

Другая бумага, которую написалъ приказный, была гораздо короче. По этому документу князь Макаръ Ивановичъ Бодукчеевъ обязывался въ мѣсячный срокъ времени жениться на дочери стрѣлецкой вдовы Авдотьи, Борисовой дочери, Сковородиной, именованной во святомъ крещеніи Марьей. Въ случаѣ же отказа съ его стороны, безвѣстнаго отсутствія или какого иного злоумышленнаго въ ущербъ стрѣлецкой вдовѣ поступленія, князь Бодукчеевъ обязывался уплатить немедленно «неустойныхъ денегъ» три тысячи рублей. Даже самъ приказный вздохнулъ и за ухомъ почесалъ. За всю жизнь свою онъ эдакаго куша не прописывалъ въ документѣ. Шутка ли — три тысячи! Оно на сказку смахивало. Или же этотъ князь Бодукчеевъ съ ума спятилъ, или же шибко врѣзался въ дѣвицу. Уже не разберешь. На этой бумагѣ Партановъ росписался самъ, объяснивъ, что «по безграмотству въ россійской грамотѣ за князя Макара Иванова сына Бодукчеева руку приложилъ». А бумаги засимъ скрѣпилъ: «приказной избы писарь Чумаковъ».

— Ну, вотъ теперь и слава Богу, — весело рѣшилъ Партановъ: все и готово. Честь имѣю поздравить! — обратился онъ къ стрѣльчихѣ.

— Эхъ, родимый, съ чѣмъ поздравлять? — невольно вырвалось у вдовы: у меня на рукахъ еще четыре! А обозъ-то, сказываешь ты, верстъ уже за сто.

И Сковородиха заплакала. Партановъ изъ жалости предложилъ вдовѣ помочь ей розыскать тотчасъ четырехъ молодцовъ.

— Медлить нельзя, Авдотья Борисовна, — сказалъ онъ: кто же ихъ знаетъ! Нынче на зарѣ какъ будто почудилось мнѣ паленымъ чѣмъ запахло, гарью, то ись, а отъ нихъ, случается, и далече пахнетъ. Коли вѣтеръ съ ихъ стороны, такъ, можетъ быть, до города и донесло. Я тебѣ ради вашего вдовьяго сиротства помогу и живо все обдѣлаю.

— Вотъ, вотъ, — заохала стрѣльчиха: родимый, помоги. За что же дѣвкамъ пропадать!

— Да, вѣстимо… Да и вамъ, опять, что хорошаго въ домѣ каракатицъ разводить!..

— Ради Создателя!.. — уже выла вдова: помоги…

— Ужъ будьте спокойны. Обѣщался, такъ слово сдержу. Завтра у насъ четверка жениховъ будетъ. Только вотъ что, Авдотья Борисовна. Ты ужъ меня прости и не гнѣвайся, а есть у меня маленькая загвоздочка въ этомъ дѣлѣ, предложу я тебѣ маленькій уговорецъ.

— Денегъ, что ли, за хлопоты? Изволь, сколько положишь. — расходилась Сковородиха.

— Нѣту, какія деньги. На что онѣ мнѣ, я денегъ не люблю.

— Вотъ какъ!

— Да, такъ. Отъ денегъ, матушка, всякая бѣда, всякій лихъ приходитъ. А мой уговорецъ тотъ: коли хочешь ты, чтобы я тебѣ жениховъ искалъ для дочерей, то покажи ихъ мнѣ.

— То ись, какъ же это?..

— Да такъ, покажи. Выведи всѣхъ, да и покажи.

— Нешто это можно, самъ ты знаешь. Нехорошо. Кабы: ты намъ сродственникъ, а то совсѣмъ чужой человѣкъ. Какъ же я срамиться-то буду?

— Да вѣдь времена-то другія, Авдотья Борисовна. Бѣда виситъ надъ головой, гдѣ же тутъ справлять разные обычаи и разсуждать, что приличествуетъ, что нѣтъ. А какъ же я буду сватать ихъ, въ глаза ни одной не видавши? Нешто это возможно?

Сковородиха помолчала, и отозвалась наконецъ:

— Воля твоя. А какъ же это, негодно! Ты лучше ужотко пойди, погуляй вотъ по нашей слободѣ, а я ихъ всѣхъ выпущу тоже на дворъ. Ты ихъ всѣхъ и поглядишь.

— Нѣтъ, сударушка, эдакъ нельзя, — отрѣзалъ Лучка: на это согласія моего не даю. Что толку, что я ихъ увижу на улицѣ всѣхъ пять рядкомъ, да пройду мимо. А ты ихъ мнѣ сейчасъ выведи, всѣхъ по одной, всякую по имени назови, и я уже ее тутъ поразспрошу. Знамо дѣло, не о важномъ о чемъ, а такъ шуточками. Вотъ, когда я съ ними спознакомлюсь, то я тебѣ буду сейчасъ первостатейнымъ сватомъ и въ день, либо много въ два дня, четырехъ лихихъ жениховъ выищу.

Сковородиха молчала.

— Ну, какъ знаешь. Прощенья просимъ…

И Партановъ взялся за шапку.

— Стой, стой, — заволновалась Сковородиха: мы же не татары: въ чадрахъ да въ покрывалахъ дѣвицъ не водимъ. На улицѣ ихъ все равно всякій въ рожу видѣть можетъ. Отпусти вотъ приказную строку. Я тебѣ всѣхъ дочерей, такъ и быть, покажу.

— Ну, вотъ умница, Авдотья Борисовна. Какъ толково разсудила! Ты, крючокъ судейскій, уходи, обратился Партановъ къ приказному.

По требованію Лучки, Сковородиха вызвала всѣхъ пять дочерей одну за другой, начиная со старшей. Лучка ласково обошелся со всякой, невольно дивясь, какъ онѣ были всѣ на разное лицо и на разный ладъ.

Болѣе другихъ вначалѣ ему понравилась горбатая Пашенька своимъ милымъ личикомъ, ласковыми глазами и кроткой улыбочкой.

— Не будь этихъ глазокъ, никто бы не взялъ ее за себя, а съ ними жениха найти можно, — подумалъ Лучка.

Пуще всѣхъ удивился молодецъ Глашенькѣ, за которую онъ съ-дуру, не спросясь броду, сватался на-дняхъ отъ князя.

— Ну, дѣвка! — подумалъ онъ:- экій лѣшій! Акула какъ есть. Для этой нужно бы пару мужей. Одного мало.

Когда подъ конецъ появилась въ горницѣ пятая дочь стрѣльчихи, Дашенька, Партановъ мысленно ахнулъ, пересталъ шутить и на словахъ, и мысленно. Его даже будто кольнуло что-то. Почудилось ему, что онъ видалъ Дашеньку, почудилось, что не только видалъ, а увидавши разъ, какъ-то съ годъ тому назадъ, онъ потомъ ее во снѣ видѣлъ. И чѣмъ болѣе Лучка вспоминалъ, тѣмъ болѣе смущался. Мало того, что видѣлъ онъ ее въ соборѣ, а послѣ того и во снѣ, онъ вспомнилъ теперь, что даже собирался было справиться, кто такая его прелестница. Но тогда на него запой нашелъ! Пилъ онъ недѣлю, просидѣлъ другую недѣлю въ холодной, все изъ головы и выскочило. А вдругъ оказывается, что видѣнная имъ прелестница и въ соборѣ, и во снѣ — младшая дочь той же Сковородили.

Пристально впился глазами Лучка въ красавицу Дашеньку и самъ не зналъ, что сказать ей. На умѣ и на сердцѣ у него все какъ-то запрыгало и перепуталось. Больно хороша! Шутки шутить не хочется, глупость какую сморозить не охота, а то, что просится на языкъ, на языкѣ не ладится, никакъ но выговоришь. Засопѣлъ Лучка усиленно и вздохнулъ.

— Красавица ты, — вымолвилъ онъ виновато.

И хоть въ этомъ словѣ не было ничего, да, должно быть, было что-нибудь особенное въ голосѣ красиваго молодца или въ его взглядѣ, но смѣлая и бойкая дѣвушка вспыхнула вся и заалѣла, какъ маковъ цвѣтъ.

— Видалъ я тебя гдѣ-то? — проговорилъ Лучка.

— Въ соборѣ,- отозвалась Дашенька.

— Вотъ, вотъ, — воскликнулъ Лучка: такъ ты тоже помнишь?

— Помню, — отозвалась Дашенька, потупившись.

— Помнишь, — проговорилъ Лучка, какъ будто говоря про себя: такъ вотъ какое дѣло. Стало, и ты меня запримѣтила. Дѣло не спроста.

Партановъ помолчалъ нѣсколько мгновеній.

Всѣ трое — Сковородиха, Дашенька и молодецъ, стояли среди горницы. Лучка лицомъ, а женщины спиной къ окошку, выходившему во дворъ стрѣльчихи. И вдругъ Лучка замахалъ руками и заоралъ благимъ матомъ:

— Свѣты мои, хозяйка, бѣда, горишь! Гляди-ка, горитъ на дворѣ-то!

Сковородиха задохнулась и чуть не грянулась отъ перепуга на полъ. Лучка поддержалъ тучную хозяйку и, поддерживая, потянулъ къ дверямъ.

— Бѣги скорѣе, распорядись! Долго ли весь дворъ спалить! Ахъ Господи! Господи! Горитъ! Скорѣе воды! Горитъ! Кричи людей!..

И, не то поддерживая, не то подталкивая, Лучка въ одно мгновеніе высунулъ хозяйку въ двери, и Сковородиха, помолодѣвшая отъ опасности, рысью пустилась по корридору, крича:

— Горимъ! Горимъ!

Дашенька бросилась было бѣжать за матерью, но Лучка въ мгновеніе ока захлопнулъ передъ ней дверь. Началъ онъ было отстранять дѣвушку отъ этой двери, да какъ-то нечаянно обхватилъ, обнялъ, да и расцѣловалъ.

— Шибко горитъ, страшнѣющій пожаръ, да не во дворѣ, красавица моя, а тутъ у меня на сердцѣ. Пущай ихъ тушатъ пустое мѣсто. А ты говори скорѣе: пойдешь ты за меня?

Дашенька, хотя и была прытка, а отъ всего, съ быстротой молніи совершившагося, онѣмѣла.

— Скорѣе говори, моя радость… Ты одна мнѣ на всю Астрахань полюбилась… И давно, давно…

Лучка снова обнялъ дѣвушку и снова цѣловалъ.

— Полно, полно… шептала Дашенька, потерявшись.

— Коли запомнила, что въ соборѣ видѣла, такъ, стало, приглянулся я тебѣ. Говори скорѣе. Пойдешь, что ли?

— Боюсь, — проговорила, наконецъ, Дашенька, со слезами на глазахъ.

— Чего?

— Боюсь. Ты буянъ, на тебя запой находитъ.

— Какъ ты знаешь?

— Знаю. Я про тебя много чего знаю! Опрашивала, разузнавала.

— Вотъ какъ! — удивился Лучка.

— Ты мнѣ долго въ мысляхъ любъ былъ. А потомъ я о тебѣ побожилась не думать, потому что, что ни недѣля, ты чего-нибудь да начудесишь. А вотъ ужъ какъ ты недавно отколотилъ начальство на улицѣ, да попалъ въ яму, я поревѣла, да и плюнула на тебя.

— Не ври, не судьба тебѣ плевать на меня. Вишь, какъ потрафилось. Недаромъ свидѣлись, да и времена лихія. Что же лучше — за нѣмца или за какого на спѣхъ сысканнаго жениха выходить? А запой я клятву дамъ бросить, буянить во вѣкъ не буду. Дамъ тебѣ въ руки кнутъ, а то дубину. Какъ я за вино, такъ ты меня по макушкѣ али по спинѣ. Скажи скорѣе, пойдешь за меня?

Въ корридорѣ уже шумѣла вся семья Сковородихи, и Дашенька успѣла милому и суженому отвѣтить только губами на щекѣ, а Лучка, не дожидаясь вдовы, выскочилъ въ другія двери.