Свадебный бунт

XXXV

Въ кремлѣ оволо воеводскаго правленія мирно толпилось много народу, въ томъ числѣ кучки простыхъ зѣвакъ и любопытныхъ. Около полудня, сразу, какъ бы отъ вихря, снова сильнѣе заволновалось людское море. Сразу загудѣли сотни голосовъ, и одно слово, одинъ крикъ, перебѣгая отъ одной кучки въ другой, скоро грянулъ по всей площади и побѣжалъ далѣе по всѣмъ улицамъ и слободамъ.

— Нашли! Нашли! — былъ этотъ крикъ.

Всѣ отъ бунтаря-стрѣльца, отъ хивинца, прилѣзшаго поглядѣть, отъ мальчугана, прибѣжавшаго попрыгать около труповъ и попужать ими товарищей, и до самихъ коноводовъ, Быкова, Носова, Колоса и другихъ, всѣ ахнули и повторили:

— Нашли! Нашли!

Всѣ понимали про кого рѣчь шла.

Дѣйствительно, по площади густая кучка главныхъ зачинщиковъ и воителей, съ Лучкой Партановымъ во главѣ, вели жертву! Вѣрнѣе сказать, восемь рукъ не то несли, не то волокли тучнаго человѣка, диво, безсмысленно озиравшагося на своихъ палачей. Это былъ воевода Тимоѳей Ивановичъ Ржевскій, котораго накрыли, наконецъ, тамъ, гдѣ онъ спрятался еще съ вечера.

Воеводу нашли подъ печкой звонарихи, въ маленькой пристройкѣ, или будкѣ, около соборной колокольни. Никому и на умъ не приходило за цѣлое утро итти шарить въ маленькой будкѣ, гдѣ жилъ звонарь съ женой. Не наглупи сама звонариха, такъ бы, пожалуй, и проморгали спрятавшагося воеводу.

Около полудня, какой-то стрѣлецъ, набѣгавшись до устали, попросилъ у звонарихи, сидѣвшей на крылечкѣ своей будки, напиться водицы. Баба, немного смущаясь, пошла было вынести ковшикъ, но стрѣлецъ собрался войти за ней, и женщина сразу яростно кинулась на него, не давая переступить порога своей хибарки. Брань живо перешла въ драку. Кучка зѣвакъ еще живѣе собралась глазѣть на стрѣльца, сражавшагося съ звонарихой. Прибѣжалъ на шумъ еще кто-то изъ болѣе смѣтливыхъ молодцевъ и, разузнавъ въ чемъ дѣло, усомнился.

«Почему бы звонарихѣ не пустить къ себѣ въ горницу стрѣльца напиться воды?» Черезъ какихъ-нибудь десять минутъ предупрежденный Партановъ съ отрядомъ своихъ охотниковъ уже явился на мѣсто драки, въ одно мгновеніе обшарилъ всю будку звонаря, и подъ развалившейся на половину печкой оказался запрятавшійся и ошалѣвшій отъ перепуга Тимоѳей Ивановичъ.

— А, а! ваше высокорожденье, мое вамъ почтенье! — воскликнулъ Партановъ. — Имѣю честь низко кланяться, благо вы низко лежите. Пожалуй, сударь, одолжи, вылѣзай-ка на полчаса времени.

И Лучка присѣлъ на корточки, заглядывая подъ печку и искренно радуясь своей находкѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ воеводу вытащили и поволокли къ его же дому. Носовъ, узнавъ, что наконецъ розыскъ увѣнчался успѣхомъ, тотчасъ же вышелъ на крыльцо. Когда Ржевскаго притащили къ дому, то Яковъ Носовъ и его сподвижники были уже всѣ въ сборѣ.

Смѣхъ, прибаутки и потѣшная ругань встрѣтили здѣсь воеводу.

— Ну, что же съ нимъ дѣлать? — раздался чей-то голосъ.

Наступила маленькая пауза.

Вчера, передъ убійствомъ полковника Пожарскаго, вопроса никакого не было и паузы этой не было. Тогда была ночь, тогда все было пьяно, да и руки размахались. Теперь день, свѣтло, солнце ярко блещетъ на синемъ небѣ, теперь размахавшіяся руки уже опустились, да и пьяныхъ тутъ никого нѣту.

Развѣ можно «эдакъ» человѣка, да еще воеводу — убить?!

Носовъ глядѣлъ на толпу, молчалъ, ожидая отвѣта, и смущался уже…

— Ну, что же съ нимъ дѣлать? Отпустить, что-ль? — произнесъ Лучка, стоя внизу и обращаясь къ Носову, стоявшему на крыльцѣ.

— Что? Вѣстимо, рѣшать его! — крикнулъ стрѣлецъ Быковъ. — Зачѣмъ разыскивали? Пряниками угощать, что ли? Разсудить его надо. — Всѣ его злодѣянія ему вспомнить, кровопивицѣ, да и голову долой.

Ржевскій, поставленный на ноги, не могъ стоять, будучи въ состояніи полуобморока. Онъ уже не сознавалъ, кто и что говоритъ, и только смутно понималъ, что настаетъ смертный часъ.

— Какія его злодѣянія? — угрюмо и глухо произнесъ вдругъ Носовъ. — Вотъ уже тварь безобидная! Одно зло было, что такой человѣкъ, такая колода деревянная, воеводой былъ поставленъ. Такъ и въ томъ онъ не виновенъ. Что-жъ ему было отписать, что ли, царю: уволь, молъ, я дурень, глупъ, какъ осина, — гдѣ мнѣ воеводствовать! Злодѣяній за нимъ никакихъ нѣтъ.

— Что же, отпускать, стало быть! — воскликнулъ Партановъ нѣсколько радостно. — По мнѣ онъ не…

Носовъ обернулся быстро къ Быкову и произнесъ:

— Разсуждайте, какъ по-вашему, въ кругу, а кончите — меня позовите.

И Носовъ нетвердой походкой взволнованнаго человѣка вошелъ въ домъ.

Придя въ горницу, гдѣ стоялъ столъ и кресло, за которымъ онъ такъ часто бесѣдовалъ съ воеводой, Носовъ сѣлъ въ кресло, оперся локтями на этотъ столъ и вздохнулъ.

— Жизнь эдакая, вѣстимо, гроша не стоитъ. Что живъ онъ, что померъ, все едино. Онъ, кажись, уже давно померъ помыслами человѣчьими. А все, какъ ни толкуй, будто совѣсть мучаетъ. Жаль. Лучше бы ему своей смертью помереть. Ему бы при его тучности еще полгода не выжить. Ну, да что ужъ!! — проворчалъ Носовъ и, снова вздохнувъ, сталъ прислушиваться.

У крыльца, среди плотныхъ рядовъ налѣзшаго народа, который бѣжалъ отовсюду послѣ слова «нашли», четыре человѣка держали Ржевскаго подъ руки, такъ какъ онъ окончательно не могъ стоять на ногахъ.

Быковъ сначала допрашивалъ воеводу объ его злодѣяніяхъ, но полуживой, обезумѣвшій Ржевскій не отвѣчалъ ни слова и только оловянными и безсмысленными глазами взглядывалъ на стрѣльца. Старый Быковъ бросилъ допросъ и сталъ самъ громко перечислять злодѣянія воеводы астраханскаго. Все перечислилъ онъ. И кафтаны нѣмецкіе, и брадобритіе, и казни стрѣльцовъ московскихъ, и дѣлежъ государства Россійскаго, и постриженье царицы Авдотьи Ѳеодоровны въ инокини, и отдачу дѣвицъ православныхъ за нѣмцевъ, кои теперь, устрашася, повернули восвояси, не доѣхавъ до города… и много другихъ преступленій Тимоѳея Ивановича Ржевскаго перебралъ Быковъ.

— Ну, а теперь за всѣ оныя многія злодѣйства, — закончилъ Быковъ:- снимай со злыдня голову! Ну, чего-жъ таращитесь, олухи!

Державшіе воеводу, а равно и стоявшіе кругомъ, всѣ глядѣли выпуча глаза на Быкова и переглядывались между собой, словно спрашивая:

— Кому же это, то-ись, снимать воеводину голову? Кому этотъ указъ?

Стрѣлецъ тотчасъ сообразилъ, что вотъ эдакъ, просто, взять топоръ да отрубить голову воеводѣ, какъ бы ни съ того, ни съ сего, во всей этой тысячной толпѣ ни единаго охотника не выищешь.

— Отведи его, ребята, подалѣ отсюда, нечего тутъ передъ правленіемъ улицу пачкать. Веди, среди площади поставь на всемъ честномъ народѣ, а мы сейчасъ придемъ съ Грохомъ его рѣшать.

Быковъ вошелъ въ воеводскій домъ, встрѣтился съ Носовымъ и, какъ-то озлобляясь невѣдомо на что, крикнулъ:

— Кому-жъ велѣть голову-то рубить?

Носовъ пристально поглядѣлъ въ лицо старому стрѣльцу и усмѣхнулся.

— Да, братъ, въ сей часъ не то, что, вотъ, за ночь. Пойди-ко теперь, поищи молодца эдакія-то дрова рубить. Кто ночью и троихъ ухлопалъ съ маху, теперь вздыхать да ломаться учнетъ…

Но, видно, судьба хотѣла погибели безобиднаго воеводы Ржевскаго. Пока Носовъ говорилъ, стрѣлецъ неожиданно услышалъ храпъ могучій въ корридорѣ. Тамъ спалъ, набѣгавшись и вволю надравшись и напившись, самъ богатырь Шелудякъ.

— Во, во! — воскликнулъ Быковъ:- кривая вывезла. Вотъ намъ и палачъ первостатейный. Гляди.

Быковъ, толкнувъ Носова черезъ порогъ, показалъ ему на разбойника, который раскинувшись, лежалъ на грязномъ полу корридора. Черезъ минуту душегуба подняли на ноги и растолкали, а когда онъ очухался, ему объяснили въ чемъ дѣло и приказали… Впрочемъ, и приказывать было не нужно, ибо очнувшійся Шелудякъ, узнавъ, что нужно топоромъ на народѣ рубить воеводу астраханскаго, просіялъ.

— Сколько разовъ я изъ-за него въ ямѣ сидѣлъ, — выговорилъ онъ:- столько я ему и зарубинъ положу.

Шелудякъ шагнулъ на улицу.

Черезъ нѣсколько минутъ разбойникъ уже былъ на площади, среди толпы. Многіе въ числѣ зѣвакъ попятились отъ того мѣста, гдѣ сталъ извѣстный всѣмъ красноярскій душегубъ. Многимъ онъ былъ извѣстенъ въ лицо. Другіе узнали теперь, кто таковъ этотъ появившійся богатырь. И много нашлось охотниковъ изъ переднихъ рядовъ перебраться подальше въ толпу и отъ душегуба, и отъ крови, которой онъ сейчасъ полыснётъ.

Глубокое молчаніе оковало всю тысячную толпу, когда Шелудякъ, какъ истый палачъ или видавшій государскія казни, началъ орудовать и приготовлять свою жертву.

— Клади на земь! — скомандовалъ онъ. — Эй, одолжи кто топорика!

Ржевскаго опустили на землю, и, положенный на спину, онъ былъ уже почти трупъ вслѣдствіе полнаго отсутствія сознанія всего окружающаго. Однако, въ толпѣ не тотчасъ нашелся охотникъ «одолжить топорика».

— Дай, дьяволъ, чего ему сдѣлается! Получишь обратно! — кричали голоса.

Топорикъ, т. е. большой топорище, новый и блестящій, пошелъ по толпѣ и очутился въ рукѣ Шелудяка. Богатырь помахалъ имъ, отчасти, чтобы расправить руку, отчасти, чтобы побаловаться и поломаться на народѣ… Затѣмъ Шелудякъ взялъ топоръ въ обѣ руки, высоко взмахнулъ имъ и, слегка пригнувъ голову, сталъ мѣтить въ шею лежащаго…

— Гляди, ребята! — зычно крикнулъ богатырь на всю площадь… Былъ воевода, звать Тимоѳей, по отчеству Иванычъ… Былъ!!.. А вотъ гляди! А — ахъ!!! Нѣту!!!

Топоръ сверкнулъ на солнцѣ и исчезъ въ толпѣ вмѣстѣ съ нагнувшимся богатыремъ… Нѣсколько человѣкъ изъ ближайшихъ рядовъ шарахнулись… Ихъ обрызгало изъ-подъ топора…

— О, Господи!..

— Ишь, дьяволъ!..

И гробовое молчаніе опять оковало всю толпу… Нѣкоторые переглядывались, будто вопрошая другъ дружку, и молчаливые взгляды будто говорили:

— Вишь ты, братецъ ты мой…

— Что-жъ, нешто я?.. Всѣ…

— Знамо, не ты, а все-жъ таки…

— Ну, да что-жъ?! По волосамъ тоже… не плакать!..

И торжественная, таинственная, краснорѣчивая своей нѣмотой и тишиной, пауза понемногу переходила въ шопотъ и говоръ.

— Ну, кончили, что-ль? — крикнулъ громко Лучка издали, стоя на крыльцѣ воеводскаго правленія.

— Готова! — крикнулъ Шелудякъ. — Вотъ она!

И онъ высоко поднялъ надъ толпой какой-то шаръ, или круглый кусокъ, висѣвшій на длинныхъ сѣдыхъ волосахъ, которые онъ сгребъ въ руку.

И вся толпа ахнула въ-разъ. Будто какой великанъ-звѣрь рявкнулъ на весь кремль.