Свадебный бунт

XL

Въ ночь на 12-е марта полъ-неба зардѣлось пурпуромъ чуть громаднаго пожара… Далеко по всей степи и по Каспійскому морю освѣтило страшное зарево испуганныхъ путниковъ и караваны, двигавшіеся по талому весеннему снѣгу голой степи, и корабли, качавшіеся на волнахъ простора морского… Московское войско, стоявшее на привалѣ у Балдинскаго острова, тоже освѣтилось какъ днемъ, сіяя оружіемъ и амуниціею.

Воевода Носовъ, видно, не унывалъ или ужъ совсѣмъ голову потерялъ… Былъ его указъ зажечь всѣ слободы вокругъ города, чтобы все сгорѣло до-тла, кругомъ вала и стѣнъ кремля… И все запылало, сразу подожженное съ концовъ по вѣтру… Горѣла богатая Стрѣлецкая слобода и ея старинный деревянный храмъ, горѣла Армянская слобода съ своей новой, какъ съ иголочки, церковью, горѣли инородческія слободы: Хивинская, Калмыцкая, Юртовская и другія, вмѣстѣ съ молельнями, мечетями и запасными сараями, гдѣ былъ кое-какой товаръ.

Въ разгаръ пожара, около полуночи, воевода поднялся на соборную колокольню, высившуюся среди кремля, зловѣще сверкающаго теперь какъ днемъ отъ окружающаго его краснаго моря огня и полымя… Только густой и удушливый дымъ, сизыми столбами причудливыхъ очертаній, клубился и несся чрезъ церкви и кресты кремлевскіе, улетая къ Каспію…

Грохъ, освѣщенный пожарищемъ, былъ одинъ на колокольнѣ, блѣдный и гнѣвный, и тоже зловѣще улыбался, оглядываясь на всѣ слободы, будто, купающіяся въ волнахъ дыма и огня.

— Будете Якова Носова помнить! — шепталъ онъ. — Восемь мѣсяцевъ повластвовалъ… Не долгонько. А стань они всѣ какъ единъ человѣкъ? Всѣ! — и терскіе, и гребенскіе, и донскіе. Что бы тутъ подѣлалъ твой фельдмаршалъ? Вся сила ваша въ томъ, что не-люди мы… Нѣтъ, не-люди. Твари мы подлыя, слабодушныя… Присягаемъ крѣпко стоять другъ за друга, а чуть что… душа въ пятки. Да й есть ли въ нихъ душа? Нѣту! А во мнѣ она есть. Да! Есть она вотъ тутъ… во мнѣ,- живая душа, которой вамъ не взять, не казнить… Голову снимете и возьмете. А душа изъ вашихъ рукъ уйдетъ къ Господу… И отвѣтъ будетъ держать предъ Нимъ. И не побоится сего отвѣта…

Носовъ влѣзъ на колокольню не для того, чтобы просто поглазѣть, а чтобы убѣдиться въ оплошности или въ измѣнѣ своихъ. Тревожная вѣсть двинула его сюда. Онъ надѣялся долго держаться въ городѣ и держать голодныхъ московцевъ предъ голыми стѣнами. Тамъ, за городомъ, въ Ивановскомъ монастырѣ, были всѣ сараи съ хлѣбомъ, зерномъ и всякимъ провіантомъ, который онъ не успѣлъ перевезти въ городъ.

Носовъ приказалъ еще утромъ все сжечь, а ему доложили теперь, что монастырь и сараи не горятъ. Либо свои молодцы сплоховали, либо просто предали его боярину Шереметеву.

Носову, проглядѣвшему теперь на монастырь всѣ глаза, почудилось даже вдругъ, что онъ видитъ тамъ шныряющихъ московцевъ.

Но вдругъ Носовъ ахнулъ громко, поблѣднѣлъ еще болѣе и закрылъ лицо руками. Только сейчасъ, въ это мгновенье онъ вспомнилъ свою страшную клятву предъ иконой Неопалимой Купины, — клятву — ничего не жечь!..

— Вотъ и накажетъ Матерь Божія за клятвопреступленіе, — грозно погрозился онъ вслухъ самъ себѣ.

При утренней зарѣ все стихло и уже потухало, только толпы погорѣльцевъ бродили по пожарищу. Одни перебирались съ пожитками за валъ и въ Каменный городъ, другіе со злобы шли прямо въ лагерь къ царевымъ полкамъ съ жалобой на обиду и разореніе отъ бунтовщиковъ.

На разсвѣтѣ воевода объѣхалъ стѣны и весь валъ, всюду были разставлены стрѣльцы-охотники и всякій вооруженный людъ изъ православныхъ и инородцевъ. Повсюду глядѣли, блестя на солнцѣ и высовываясь на дымящееся пожарище, жерла пушекъ…

Вскорѣ Носовъ узналъ, что самъ фельдмаршалъ съ войсками находится около Ивановскаго монастыря, а одинъ полкъ еще съ ночи былъ посланъ имъ тушить начавшійся, пожаръ и овладѣть всѣми запасами. Какъ же узналъ Шереметевъ про эти запасы?

— Нашелся и у насъ Іуда предатель! — злобно воскликнулъ Носовъ.

Когда солнце поднималось надъ краемъ степи, нѣсколько сотенъ стрѣльцовъ-охотниковъ вышли изъ кремля, построились и лихо двинулись на Ивановскій монастырь съ пушками и знаменами… Воевода не хотѣлъ ждать московцевъ къ валу, а захотѣлъ осадить въ монастырѣ самого фельдмаршала царскаго…

Но чрезъ два часа самодѣльная рать уже бѣжала назадъ въ разбродѣ, спасаясь за валъ и преслѣдуемая московскими полками…

На одного бунтовщика было десять, пятнадцать солдатъ… Ихъ встрѣтили по валу дружными залпами изъ пушекъ, ружей и пищалей. Но, все-таки, устоять было нельзя… Астраханцы покинули земляной городъ и заперлись, отстрѣливаясь, въ кремлѣ. Московцы, овладѣвъ валомъ, начали бомбардировку и тотчасъ построились, чтобы итти на приступъ Каменнаго города.

— Къ полудню все покончимъ и всѣхъ голыми руками перехватаемъ! — хвастались московскіе военачальники.

Но въ рѣшительную минуту нежданно прискакалъ офицеръ отъ фельдмаршала и приказалъ бросить валъ и отступить изъ-подъ огня.

Шереметевъ, какъ узнали начальники, получилъ въ монастырѣ извѣстіе отъ какого-то перебѣжчика, что не зачѣмъ еще людей тратить, такъ какъ на другой день сами бунтовщики явятся съ повинной сдавать городъ.

— Не очень-то похоже на сдачу! — говорили московцы, нехотя очищая занятый валъ и унося съ собой десятка съ два убитыхъ и съ полсотни раненыхъ товарищей.

Извѣстіе было, однако, вѣрное. Важный человѣкъ далъ знать фельдмаршалу, что онъ все ладитъ и ручается, что на утро отворитъ городскія ворота царскимъ войскамъ.

Этотъ важный человѣкъ былъ одинъ молодецъ, который уже съ недѣлю дѣйствовалъ въ кремлѣ, среди начальствующихъ самозванныхъ властей. Пока воевода Носовъ не унывалъ и дѣятельно распоряжался своимъ небольшимъ гарнизономъ, хватаясь, какъ утопающій, за всякую соломинку, — этотъ молодецъ тоже не дремалъ… Онъ не распоряжался орудіями или полками, не показывался на валахъ и на стѣнахъ кремлевскихъ, но ловко, втихомолку, дѣлалъ другое дѣло, свое, съ одной лишь дюжиной вѣрныхъ и преданныхъ ему молодцевъ, такихъ же шустрыхъ, какъ и онъ самъ…