Свет на вулкане

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Утренний остров был изъеден туманом.

Все тот же огненно-рыжий петух вдумчиво кукарекал с барачного крыльца.

Сын Васильевны, Васька, стоял рядом, крошил ломоть хлеба на ступеньки, на землю.

Петух вовсе не испугался вышедших из дверей девушек. И когда Мая осторожно прикоснулась к нему, дал погладить себя по алому гребню и переливчатой шее.

— Твой петух? — спросила Мая.

— Всехний, — ответил Васька. — Какой-то дурак привез с материка петуха да курицу. Куру поймали да пошамали умные люди, а Петька — он жилы одни. А может, жалеют, потому кричит как в России.

Теперь петух отрывисто клевал чуть ли не из Васькиных рук.

— Так это ты на заводе работаешь? — хмуро спросила Ирина.

Она не выспалась. Недовольно стояла с чемоданом и чертежами на крыльце.

— Вась, а ты в школу ходишь? — спросила Мая, присев на корточки перед мальчиком.

Он прыгнул с крыльца.

— Тебе какое дело!.. Ходил два класса.

Дверь барака с треском раскрылась, и подругам, а также всему туманному миру предстала Дуся-Ирен в своем красном беретике на пышной башне волос, в лихо расстегнутом ватнике, брюках, заправленных в сапоги.

— Петушком интересуетесь? А ты, Васька, петушка не подманивай! А то они с матерью живо сообразят — перышков не останется!

— Идем, Дуся, — с раздражением сказала Ирина, взглянув на часы, — у меня осталось пятнадцать минут.

Пройдя полянку, они втроем начали спускаться в туман.

— Дуська, гадюка колымская! — раздался вслед приглушенный расстоянием и туманом голос Васьки.

— Вот зараза! — рассмеялась Дуся. — Это его мать научила.

— Конечно, мать, — сказала Ирина. — Он уже и курит вовсю. Майк, вы бы его тут конфитюром, что ли, угостили. Несчастный мальчишка.

— При чем конфитюр? — взорвалась Мая. — Вот, Ирочка, это, наверно, и есть буржуазная жалость, либерализм какой-то… Тут человек погибает! Он ведь один. Совсем без других ребят. Мать его в кого превратила? Как он выражается!.. А ты? Тут надо решать, а не откупаться конфитюром. Дуся, а ты чего молчишь? Правильно я сказала? Правильно я сказала!

Дуся ласково взяла Маю под руку.

— Ирина, вот ты скажи мне: чего она такая ко всем горячая?

Мая сердито освободилась, промолчала.

Она сама уже не раз тоскливо задумывалась о том, что для людей высшая радость — незаметно помочь, хоть в чем-нибудь помочь человеку. Любому. В книгах и кинофильмах это считалось очень хорошей чертой, положительным свойством характера. Но странное дело: всегда или почти всегда искреннее и доброе движение ее души потом обязательно наказывалось или насмешкой, или непониманием, или просто жестоким равнодушием к ней самой. Она вспомнила, как познакомилась в больнице с молодой женщиной — Ингой, которая перенесла операцию на сердце. Как ночами не спала, подносила Инге то судно, то лекарства, читала ей вслух… Казалось, они подружились навсегда. Выходя из больницы, Инга заплакала и сказала, что считает Маю, у которой никого нет, своей сестричкой и будет ее навещать. И навестила ее. Один раз. И потом один раз передала килограмм яблок. Всё. Больше она Ингу никогда не видела.

Потом, со стороны, Мая узнала, что у нее все в порядке. И семья. И работа. И здоровье.

Нет, кроме Ирины и Георгия, не было у Маи ни одного близкого человека. И еще появилась Дуся — простая, чем-то несуразная, пережившая большую трагедию женщина. У нее ведь тоже совсем никого нет.

Мая подхватила Дусю и Ирину под руки, но идти так оказалось неудобно — слишком узок был деревянный тротуар…

«Космонавт», рокоча двигателями, покачивался у пирса среди молчаливых и неподвижных сейнеров. На мачтах «Космонавта» горели бледные в рассветных лучах огни.

У сходней стоял Георгий и какой-то худой человек в морской фуражке и грязном плаще.

— Вы что, будете исполнять или нет? Понял?! — говорил худой и странно оседал на доски причала.

Георгий вздергивал его за ворот плаща, повторяя:

— Уйди, голуба, уйди… Выспись.

— Я вам покажу «выспись», я — портовый надзор! Понял? Я вас оштрафовать могу. Понял?

— Проваливай-ка отсюда! — сказал Георгий, отталкивая и тут же подхватывая пьянчугу, который так и норовил свалиться в воду между пирсом и судном.

— Давайте скорей! Палыч горячку порет! — крикнул Георгий Ирине, снова отпихивая от себя пьяного.

— Баб на борт не брать, — лепетал пьяный, снова цепляясь за Георгия, — штраф сто рублей! Понял?

— Ах ты обормот, где-то тройного одеколону набрался! — Дуся-Ирен разом отодрала пьяного от Георгия и изо всех сил шлепнула его по заду.

Георгий засмеялся, шагнул навстречу Мае и Ирине:

— Здравствуй, Мая. Что ж ты не в цеху?

— Я сегодня во вторую. Скользящий график.

— Ясно. Пришла подругу проводить?

— И тебя тоже.

— Спасибо. — Он оглянулся на Дусю, которая со смехом тащила пьяного к стоящему конвейеру. — А эту вы где подцепили?

— Ты зачем так говоришь? Разве ты ее знаешь?

— Держись от нее подальше, — сказал Георгий, не понижая голоса.

Мая быстро взглянула на Дусю, но не поняла, слышала она замечание Георгия или нет.

«Космонавт» издал короткий, нетерпеливый гудок.

— Напрасно ты так, — тихо сказала Мая. — Она мне теперь как сестра.

— Давайте скорей! — бросил Георгий Ирине и взял Маину ладонь. — Двуногих, Маечка, ничему не научишь. Как-нибудь расскажу тебе про одного идеалиста, Иисуса Христа… Не вмешивайся, не лезь со своей добротой. Подумай насчет молочных крылышек. Ну, не грусти! Через сутки придем обратно.

— Счастливого пути, — тихо сказала Мая.

Ирина стояла уже на палубе сейнера. Георгий взбежал на судно. Двое рыбаков рывком втянули сходни.

Ирина махнула рукой.

— Никогда не желай счастливого пути! — крикнул Георгий. — Плохая примета!

«Космонавт» отходил, медленно разворачиваясь носом туда, где, еще скрытая туманом, таилась горловина, выводящая из бухты в океан.

— Ну, ты куда двинешь? — сказала Дуся, хлопая Маю по плечу. — А то мне к штабу, в гараж надо.

Судна уже не было видно в тумане.

Работник портнадзора, мерзко икая, лежал боком на широкой ленте транспортера и пытался нашарить рукой свалившуюся фуражку.

Мае вдруг стало промозгло.

До начала второй смены оставалось еще пять часов. Больше всего хотелось напиться горячего чая, закутаться с головой в одеяло и спать, спать без снов и не думать о страшных словах Георгия, о Дусе и мальчике Ваське, о том, почему это так устроено в мире, что пожелать счастливого пути любимым людям — плохая примета…

— Нам по пути, — сказала Мая, застегивая куртку на самую верхнюю пуговицу, у горла. — Пошли, Дусенька, вместе.

Барак штаба экспедиции, тесно окруженный высокими радиомачтами, был виден издалека.

Мая шла к штабу, надеясь, что Ковынева там сейчас не окажется, потому что все, накопившееся у нее на душе, было мало понятно ей самой. Действительно, почему она вечно вмешивается в чужие дела? Работает Васька? Ну и пусть работает. В конце концов, приносит он пользу? Приносит! А закон, чтоб дети не работали? «На то законы и существуют, чтоб их нарушать». Это Георгий сказал… Выбрасывают нестандартные кусочки в море? Значит, нельзя их консервировать. Значит, надо выбрасывать, иначе загниют.

Она вспомнила весенний день, когда пять лет назад ее приняли в комсомол.

Она вышла из райкома, вынула из портфеля билет, раскрыла его и, оберегая от падающей с карнизов капели, внимательно прочла все, что там было написано, — с первой до последней странички. Она преисполнилась великой гордости — «Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи»!

Потом она ехала в автобусе, разглядывая всех пассажиров, угадывая, с кем из них она с сегодняшнего дня состоит в одном коммунистическом союзе. Ей хотелось немедленно взяться за любое, пусть самое скучное, только обязательно необходимое для победы коммунизма дело. Но, кроме участия в выпуске классной стенгазеты, ничего в ее жизни не изменилось.

Значит, Георгий прав? И не надо ни во что вмешиваться — потом над тобой только посмеются? Она почему-то вспомнила старинные часы с усами-стрелками в новой квартире, где вправду стояли какие-то мертвые лакированные вещи, накупленные благополучным Андреем. Ей стало жаль Ирину.

— Ну, я двинула, — сказала Дуся. — К ужину селедки достану — сайры соленой. Любишь селедку?..

Дорога вела к гаражу, а к штабу поднималась тропинка.

— До вечера, Дусь, — сказала Мая и добавила: — Ты не огорчайся. У нас еще вся жизнь впереди.

— Ты что это? — удивилась Дуся и вдруг завопила: — Эй ты, фотограф! Сфотографируй меня!..

Высокий прохожий с раскрытым фотоаппаратом на груди недоуменно оглянулся.

— Щелкни, щелкни, я заплачу! — сказала Дуся, подбочениваясь одной рукой, а другой оправляя башню волос и беретик.

— Что ж, — усмехнулся фотограф, — колоритно. Пусть уж тогда и подружка рядом станет.

Дуся подошла к Мае и обняла за плечо.

Фотограф щелкнул аппаратом. Потом прокрутил кадр и снял их еще раз.

— На пустое щелкал? — подозрительно осведомилась Дуся. — Меня не обманешь!

— Почему же? — благодушно удивился фотограф. — Завтра же подарю отпечаток. Приходите на завод. Спросите фотокорреспондента.

— Хоть память будет, — сказала Дуся Мае. — Про то, как мы с тобой на Краю Света встретились… Ну, двинула, а то завгар у нас строгий.

И Мая одна пошла по крутой дорожке наверх, к подножию радиомачт, где толпилось десятка два человек, одетых в короткие сапоги, куртки, ватники, кепки или морские фуражки. Почти все они курили.

У самого крыльца штаба стоял знакомый мотоцикл с коляской.

— Вы не скажете, где товарищ Ковынев? — тихо спросила Мая курильщиков.

— Ковынев занят. Сейчас начнет совещание. Вам зачем? — с интересом спросил самый молодой единственный из всех одетый в щеголеватую морскую форму.

Мая ничего не ответила и с облегчением повернула обратно.

— Эй-эй! Ко мне приходила? Верните ее! Я ее знаю!..

Мая обернулась.

Высунувшись из окна, Ковынев яростно подзывал ее рукой.

— Студентка, ты ко мне? Давай заходи-заходи.

Курильщики с любопытством уставились на Маю.

Дверей в сумрачном коридоре штаба было много, как в общежитии, табличка же висела только на одной: «Радиостанция». В какой именно комнате находится Ковынев, с непривычки сообразить было трудно. Ясно только одно — справа.

Она потянула одну из дверей и увидела старенького морячка с наушниками на голове. Старик тонким голосом кричал в микрофон:

— Разведчик «Помор»! Разведчик «Помор»! Давай, пожалуйста, активизируй поиск. Завод остается без рыбы! Понял меня? Прием.

— Вы не скажете, где сидит Ковынев?

Но старичок, ничего не соображая, погрозил кулаком.

Мая выскочила в коридор и чуть не ткнулась в живот Ковыневу, с недоумением вышедшему из соседней комнаты.

— Где тебя черти носят? У меня через десять минут совещание. Давай проходи-ка! Тебя как зовут? Мая? Это что же, в честь праздника? Ну, знакомься поскорей: мои помощники.

В узкой комнатенке возле железной кровати, покрытой одеялом, стоял столик с едой. За столиком на табуретах сидели два человека: один — пожилой, полный, в старомодных очках-пенсне, другой — помоложе, но с какой-то кудрявой лысиной, курил.

Ковынев подвинул Мае стул, плюхнулся на кровать.

— Ну, по какому вопросу? Что хотела сообщить?

На столе возвышался наполовину опорожненный графинчик, вокруг которого стояли граненые рюмки, поллитровая банка с красной икрой. На отдельных тарелках лежали остатки копченой колбасы, лимона, салат из свежих помидоров.

По всему было видно, что здесь только что прекрасно позавтракали.

— Кушала уже? Угощайся чем бог послал, — пододвинул икру Ковынев. — Только поскорее. Чаю могу налить.

Мая снова обвела взглядом комнату. Человек в пенсне смотрел ей прямо в глаза.

— Спасибо, — хрипло сказала Мая и добавила: — Не надо.

— Спасибом сыт не будешь. Кушай… Рассказывай, у тебя глаз молодой, свежий. В Америке, говорят, на заводах таких, со свежим глазом, специально держат… А то она, Нестор Амвросиевич, утверждает, что у нас тут каторга.

— Это интересно, — протянул человек в пенсне. — А откуда вы, девушка, знаете, что есть каторга? Вам, может быть, не дай бог, приходилось когда-нибудь сидеть в тюрьмах?

— Не приходилось, — ответила Мая, искренне жалея, что ей не пришлось пострадать. — Товарищи, а почем вы помидоры покупали?

— Не знаю, — ответил Ковынев, — подкинули с базы. А ты ешь, ешь!

— Красная икра, лимон. Витамины! А это водка?

— Ты чего это? — насторожился Ковынев. — Средь рыбы жить — икорки не поесть?!

— А это у вас водка? — Мая открыла графин, понюхала. — А как же сухой закон, товарищ Ковынев?

Человек с кудрявой лысиной засмеялся:

— Народный контроль в действии.

— Вот вы у нас на заводе хвастались своим рабочим происхождением, — заговорила Мая, проклиная себя за то, что вчера сама выпила разбавленного спирта с Ириной и Георгием и злясь от этого еще больше. — А почему в магазине одни консервы, никаких лимонов и помидоров, а вам доставляют с какой-то базы?! Почему вы водку пьете, если сухой закон? Почему у вас в ликвидном цеху ребенок работает и все смотрят сквозь пальцы? Ленин позволил бы себе такое?

— Какой ребенок? — перебил ее Ковынев.

— Не позволил бы Ленин, — продолжала Мая, чувствуя, как смешна и неприятна она этим людям со своей правдой. — А как же дышать, если говорят одно, а делают другое? Как же мы коммунистическое общество построим?

— Вы поосторожней! — презрительно перебил ее человек в пенсне. — Нечего разводить демагогию. Не трожьте высоких материй.

— Зеленая еще девочка, книг начиталась, жизни не знает, — примирительно сказал человек с кудрявой лысиной и улыбнулся Мае.

— А я говорю — нечего тут на товарища Ковынева прокурорским тоном поклепы возводить! Товарищ Ковынев стране план дает, кормит народ рыбой. И вообще он через такое прошел, что и водку имеет право держать! Ясно вам? Если вы приехали сюда работать, так уважайте… Здесь вам не материк, болтать попусту нечего — аудитории не соберете. И нечего обобщать, от имени всех говорить.

— Да ладно, — махнул на него Ковынев. — Какой ребенок-то, чей? Мне за это голову оторвут, если правда.

— Нет, товарищ, — горячо сказала Мая и встала со стула, — я хоть зеленая, в тюрьмах, к сожалению, не сидела. Но жизнь знаю! И нечего все время ссылаться, что тут остров. Везде все, что делается, делается ради людей. Правильно я говорю? Правильно я говорю!

— Ох, красно говоришь, Мая, — грустно сказал Ковынев, поднимаясь с койки. — Только жалко мне вас. Трудно вам будет в жизни.

— Еще как! — сказал вдогонку человек в пенсне. — Наплачется. Да жизнь, она не таких обламывала.

Тот, третий, промолчал.

— Все собрались? — спросил Ковынев, выходя вслед за Маей на крыльцо.

— Палыча, капитана «Космонавта», нет, — ответил один из собравшихся перед штабом капитанов.

— «Космонавт», товарищи, с сегодняшнего дня — экспериментальное судно и в настоящее время находится в рейсе… Эй, студентка, постой! — крикнул он вслед Мае. — А ты, собственно, зачем приходила?