Свет на вулкане

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Можно наконец содрать с себя влажную куртку, перекинуть через руку и шагать по жаркому солнышку, радуясь простым вещам: тому, что сегодня не нужно будет долго стоять в очереди (открылась новая столовая), и тому, что входишь в прекрасный ритм жизни — уже несколько дней занималась допоздна, много успела.

— Ну, выполнила? — нагнала красивая белокурая студентка — соседка по бараку.

— Ага! — оживленно ответила Мая. — А ты?

— Тоже. А вот она даже перевыполнила! — Белокурая кивнула на шагающую рядом подружку в туго повязанном черном платочке.

К удивлению Маи, это была Путилова.

— И мы перевыполнили! — крикнули две незнакомые девушки в брюках.

— Ну и чего орете?! — вмешался какой-то встречный рыбак в высоких резиновых ботфортах. — И надо выполнять, а не в портках ходить!

— Мы норму перевыполнили! — назло ему крикнули девушки в брюках.

И вдруг Мая, а с ней десятки девичьих голосов подхватили эту фразу и, наперекор пошлости, грубости, скандируя, понесли ее по всей дороге от завода к новой столовой:

— Мы норму пе-ре-вы-пол-ни-ли! Мы нор-му пе-ре-вы-пол-ни-ли!

И в новую столовку вошли с этой фразой.

Еще бы! Ныли кисти рук, разъеденные солевым раствором, ныли усталые от семичасового стояния ноги. Первая победа досталась тяжело — тем дороже она была. Пусть смеется, кто не понимает.

Вдалеке, за окном столовой, у пирса покачивались желтые мачты «Космонавта». На палубе шел какой-то ремонт — вспыхивали звезды электросварки.

Каждая из них была похожа на ночной огонек на вулкане.

«Приплыли… Значит, Георгий где-то рядом», — празднично подумала Мая. Вся усталость ее прошла, и компот, который взяла на третье, показался необычайно вкусным.

За соседним столом гомонили девушки из компании Путиловой и белокурой студентки. Собирались куда-то идти за навагой. Было еще рано, и заниматься совсем не хотелось.

— Девушки, возьмете меня? — спросила Мая, пытаясь разгрызть компотную косточку.

— Пошли! — повернулась к ней белокурая. — С камней напротив трубы ее до ужаса!

— Послушай, а как тебя зовут? — Мая встала и подсела к ним за стол. — Рядом живем, вместе работаем, а даже не знакомы.

— Да я Людмилка. А ты Мая, мы ведь все тебя запомнили.

— Почему меня?

— Да с первого дня, — не сдержала улыбку Людмилка, — ты еще про танцы спросила.

— Ну и зря ее оборжали, — неожиданно вмешалась Путилова. — Здесь возле погранзаставы клуб. Там танцы два раза в неделю. И под радиолу. И джаз — солдаты играют.

«Все-таки неплохая девушка эта усатая Путилова», — благодарно подумала Мая и с удовольствием отправилась с ними ловить на ужин навагу.

Это было недалеко. Тут же в бухте, ближе к скалистому мысу, против трубы, низвергающей в воду нестандартные куски сайры.

Сейчас, во время отлива, обнажалась гряда больших, скользких камней, на которых балансировали любители наваги. Почти все это были студентки, в закатанных до колен брюках, — торопились загореть хотя бы на случайном солнышке.

Рыбачки только успевали опускать в воду толстые капроновые лески с крючками и тотчас вытягивали вялых, желтовато-серых, почти не сопротивляющихся рыб. Две девушки с трудом волокли к общежитию доверху наполненный уловом деревянный ящик.

Рыбу здесь было легче наловить, чем донести.

У Людмилки и Путиловой, оказывается, имелся только один шнур-закидушка с гайкой вместо грузила и большим ржавым крючком.

— Ничего! — сказала Людмилка, вскарабкиваясь на первый камень. — Чур, ловить по очереди. Каждая по пятнадцать минут. Вчера мы с Танькой пятьдесят семь штук поймали за час! Сама считала.

Мая с Путиловой переместились на пустой бочке, ожидая своей очереди.

— Эту навагу сейчас не едят, — сказала вдруг Путилова. — Мне один знакомый пограничник объяснил: они ее зимой ловят. Зимой она вкусная, огурцом пахнет. А летом совсем не едят.

— Странно, — сказала Мая. — А как же твой моряк?

Путилова насупилась и стала чужой девицей с неприятными черными усиками.

«Собственно говоря, какое мне дело до личной жизни Тани Путиловой? Есть сколько угодно людей, которые могут целоваться с кем попало. Даже в твиндеках дальневосточных пароходов. Если сама так не можешь, ничего не значит. Может быть, это не они сумасшедшие, а ты…»

К ногам одна за другой шмякнулись две крупные наваги. Путилова даже не шевельнулась. Мая подобрала их и спрятала в Людмилкину хозяйственную сумку.

Людмилка кинула еще одну, а потом снова сразу две рыбины.

— Ого! — сказала Мая, подбирая рыбу. — Сколько она уже ловит?

Путилова глянула на часики:

— Твоя очередь через три минуты.

С дороги несколько раз требовательно просигналила какая-то машина.

Из окна кабины торчал красный Дусин беретик. Шофер призывно махала рукой.

— Сейчас приду, — сказала Мая Путиловой. — Держи сумку…

…Мая стояла у подножки самосвала, а Дуся, раскрыв дверцу и перегнувшись, шептала ей страшные глупости:

— Знаешь, что я тебе скажу? Я тебе вот что скажу: твоя-то Ирина скрутилась уже с этим типом, который с «Космонавта», борода такой. Да ты его знаешь! Я утром за гравием ездку делала — видела их. Двое, ушли туда вон, за мыс, вроде бы по рыбу.

— Да что ты говоришь, Дуся? — перебила Мая. — Мало ли тут бородатых людей!

— Он! Он! — оживилась Дуся. — И она в красной куртке, Ирина твоя. У меня глаз — ватерпас. Вот. А ты говоришь… Она хоть и инженер, а такая же, как все, небось еще на сейнере снюхались. Тьфу!..

— Что ты такое говоришь? Перестань сейчас же! Сейчас же!

— Да правда это! Жоркой его зовут, Георгием. Прежде на «Драконе» ходил.

— Дуся, уезжай! Уезжай сейчас же! Этого не может быть!..

— Да что ты, Маечка, — осеклась Дуся, — я правду говорю, я просто…

— Ну вот просто, просто и езжай себе! — крикнула Мая, отходя в сторону.

Дверца захлопнулась. Самосвал медленно поехал вперед.

«Чепуха, — подумала Мая, и у нее заболела голова. — Мало ли бород и красных курток… Вообще-то бород здесь много, а курток…»

Она стояла на камне. Навага цеплялась за крючок, словно в очереди стояла. Даже противно было ловить. Мая швыряла рыб Людмилке и Путиловой.

Потом снова подбирала улов, а ловили они.

Потом снова пришла очередь. Влезла на камень. Рыба нисколько не сопротивлялась. Не боролась за свою жизнь.

Это было противоестественно.

Время от времени Мая поглядывала туда, за скалистый мыс, где будто бы находились те двое…

Рыба все ловилась. Навага на кусочки наваги. Сама на себя.

Голова болела. Мая механически снимала вялых тварей, не глядя бросала в сторону бочки, на берег…

Борода и красная куртка возникли на дороге как-то внезапно. Странно, что Мая прозевала момент, когда они появились из-за мыса.

Вот они оба возвращаются, нисколько не таясь. Идут к пирсу. Ирина впереди. Георгий сзади с куканом, на котором дохлые, разноцветные рыбины.

«Да. Вот и всё, Маечка… Даже если у них ничего там не было. Борода и красная куртка… Это предательство… Это они. Лишь бы не заметили здесь, на камнях…»

Мая нагнула голову. Очередная навага уже ходила на конце закидушки, слабо потягивала леску из пальцев.

«Лишь бы Людмилка с Путиловой не окликнули… Не окликнули. Те двое проходят мимо, к пирсу, где «Космонавт». Вот он о чем-то ее спросил. Ответила. Размахнулся, бросил в воду кукан с мертвой рыбой. Ну да, конечно, рыба для них — лишь повод. Зачем им рыба? Вот и всё, Маечка…»

— Мая!

— Что?

— Мы сосчитали. Сто четырнадцать штук. Может, хватит?

— Мне все равно. — Мая вытянула шнур, осторожно сняла с крючка засекшуюся навагу и пустила обратно в воду.

Рыба дернулась. И медленно перевернулась белым брюхом вверх…

Они поднимались втроем по сумеречной дороге. Людмилка и Мая с трудом тащили набитую уловом сумку. Путилова шла следом, несла на круглом, похожем на хула-хуп, проволочном кукане непоместившуюся рыбу.

Людмилка с Путиловой переговаривались о том, что на днях должна быть получка, что наваги много, надо жарить сразу на двух сковородках и кому-то придется еще спускаться в магазин за растительным маслом. Путилова хотела еще успеть на танцы…

Солнце уходило за косую стену вулкана.

В общежитии, к счастью, Ирины не было. И Дуси тоже. Мая взяла у девушки две пустые бутылки и отправилась за маслом.

Солнце зашло. И в громадной тени, которую вулкан бросал на бухту, еще ярче сверкали сварочные огни «Космонавта». Мая спускалась им навстречу по крутой, темной дороге, даже не глядя под ноги.

«Зачем жить на свете? — спокойно думала она. — Зачем я тащусь с этими липкими бутылками? Зачем этот вулкан, эта бухта? И что я здесь делаю?..»

Все стало автоматическим, как в старом немом кинофильме. Если бы споткнулась и полетела вниз, наверно, не почувствовала бы никакой боли.

Добрела до магазина. Налили масла. Уплатила деньги. Получила сдачу. Двинулась с маслом в обратный путь.

Народу на улице — почти никого. Вторая смена еще в цехах. Первая наверху, в общежитии, ужинают, отдыхают, кто на танцы ушел.

«Работают. Ужинают. Танцуют. Вот и все. Потом целуются. Вот и все. В жизни надо иметь волосатую лапу… Кто это сказал? Георгий это сказал. Нечего, Маечка, размахивать молочными крылышками… Правильно. Все правильно».

Под ярко освещенным окном столовой сидел в седле своего мотоцикла с коляской Ковынев. Рывками заводил машину, сердито выговаривая кому-то в темноте:

— У меня тут яслей и детских садов не имеется! И нечего даже обижаться — в среду первым же пароходом уедешь. Ты закон нарушила, своего же малого заставила работать…

— Да я на тебя не обижаюсь, начальник. Я на жизнь обижаюсь, — негромко отозвался из темноты голос Васильевны. — Мне Ваську-то с кем оставить? Не с кем. Родню у меня еще немец поубивал. Партизаны были. Вот и вожу повсюду… А что на обтирку ходил, так это змея какая-то заработку моему позавидовала. А так ты б никогда не узнал!

— Мне об этом думать некогда, — сказал Ковынев, заводя мотоцикл. — Первым же пароходом вернешься на материк.

— Поеду, поеду, начальник… Спасибо тебе на добром слове.

Мотоцикл рванул с места и прогрохотал мимо Маи, стоящей в темноте напротив столовой.

Васильевна сошла с темного крыльца, попала в полосу света, и Мая увидела, как она судорожно погрозила кулаком вслед мотоциклу и запела дурным голосом:

Потом смолкла и двинулась в сторону магазина.

Наверху Людмилка и Путилова давно уже, наверно, кончили чистить навагу и ждали масла. Мая, ссутулясь, перешла деревянный мостик и подумала о том, что если сейчас кинуться в воду и ее утащит какой-нибудь спрут, никто не пожалеет о ее смерти.

«Разве что Дуся», — подумала Мая.

Она ускорила шаг. Там, на сопке, ее все-таки ждали книги, Дуся, Людмилка, Путилова. А тут в любую минуту могла нагнать Васильевна.

Сердце колотилось где-то в ушах, когда она вбежала в освещенный, шумный коридор барака, рванула дверь в свою комнату, едва не уронив бутылки с маслом.

— Ой! — вздрогнула Дуся. — Жутко боюсь, когда не постучавши входят!

Слава богу, Дуся была дома.

Она сидела за столом, старательно намазывая на длинный бутерброд с маслом остатки клубничного конфитюра.

— Добрый вечер! — сказала Мая. — Я на минутку. Наверно, за мной заходили? Я сейчас на кухню пойду…

— Садись лучше со мной чай гонять! С конфитюром. Конфитюр — моя стихия, — улыбнулась Дуся. — Чего вы с навагой этой связались? Тут еще Ирка твоя прибегала, вон записка лежит…

Мая положила записку на край стола. Села.

На стене появилась фотография: Мая и Дуся стоят обнявшись на фоне бухты, пирса и сейнеров. Хорошая фотография. Молодец фотограф, сдержал слово.

— Ты позабыла, а я на завод за фотом зашла. Я дотошная. Брось ты с этой навагой, давай чай гонять, пока не остыл!

Дверь приоткрылась, всунулась белокурая Людмилкина голова.

— Мы же масла ждем! А ты, оказывается, уже пришла!

— Вот масло, — тихо сказала Мая.

— Чудна́я ты все-таки, Майка, — сказала Людмилка, забирая бутылки. — Мы ведь ждем, а ты сидишь. Танька даже на танцы не пошла.

Она постояла на пороге, ожидая ответа.

— Пускай танцует, — сказала Дуся. — Мы и вдвоем нажарим. Чего-то после конфитюру на рыбу потянуло.

— Ну приходи. — Людмилка пожала плечами и вышла.

Мая поднялась с табуретки, подошла к окну. Большая белая лошадь бродила в темноте, негромко пощипывая траву.

— Все мужчины — подлецы! — убежденно сказала Дуся, допивая чай. — Я тебе, Мая, одно скажу: никому в жизни верить нельзя. Вот у меня тоже была одна подруга…

— Помолчи, Дусенька, — перебила ее Мая и посмотрела наверх.

Свет на вулкане лучисто сверкал.

Она провела рукой по закурчавившимся, перепутавшимся за день волосам.

— Дусенька, ты, если хочешь жарить навагу, иди, а то ведь мне заниматься пора…