Светлана

XLIX

«Ваша мама заболела. У нее крупозное воспаление легких. Врачи считают, что это опасно. Ваша мама не хочет, чтобы вам писали или телеграфировали об этом, но, если будет хоть какая-нибудь возможность, возьмите отпуск и приезжайте».

Начальник курса два раза перечитал телеграмму, посмотрел на Костю.

— Без подписи… Странная телеграмма!

— Я понимаю, товарищ полковник, что такая телеграмма — не официальный документ. Должно быть, нужна справка от врача… заверенная… Но дело в том, что моя мать живет за городом… Я не знаю, кто сейчас с ней… и как быстро они сумеют послать вызов. Может пройти и день и два… Я даже не знаю, кому я мог бы сейчас телеграфировать!

— А кто эту телеграмму послал, как вы думаете?

— Может быть, соседка… только вряд ли… Когда я был летом дома, она куда-то на юг уезжала… Я думаю, девочка послала, мамина знакомая. Она в детском доме жила, у моей матери часто гостила… и очень ее любит.

— Это видно, что любит, — сказал полковник, разглаживая рукой телеграмму. — Сколько ей лет, девочке?

Костя в затруднении пожал плечами:

— Да лет… пятнадцать… шестнадцать…

— Вот видите. Могла что-нибудь напутать.

— Не напутает, товарищ полковник!

— Ладно, не волнуйтесь, дадим вам отпуск. Поспеете сегодня к скорому поезду. Присядьте пока… Или что, вещи вам собрать нужно?

— Спасибо, товарищ полковник! — горячо сказал Костя. — Какие мои вещи! Я в пять минут соберусь.

Пока оформляли документы, Костя сидел у стола, до боли стиснув руки. Ему вдруг пришло в голову, что ведь у Светланы тоже уже начались занятия в училище, и, если она сейчас с мамой, значит…

— Да ты не расстраивайся, друг! — сказал полковник. — Воспаление легких — теперь не страшная болезнь. Сульфидин, пенициллин…

— У нее с сердцем неважно, товарищ полковник, она во время войны себя не жалела.

— Она что, хворала в этом году? Весной, например?

— Нет, не хворала.

— А были у тебя весной еще какие-нибудь семейные неприятности?

— Почему вы так думаете, товарищ полковник?

— Думаю, потому что вижу. Посерьезнее ты как-то стал. Четыре года тебя знаю, по документам — старый фронтовик, а вид у тебя был уж больно, — он усмехнулся, — нестарый. Между прочим, увидишь мать — ты ей скажи, что начальник курса тобой доволен. Поскромничаешь ведь, не скажешь?

— Спасибо, товарищ полковник, скажу.

— Ведь ей это приятно будет, чудак! А кроме того — так оно на самом деле и есть.

Костя не решился сразу войти в дом, чтобы не напугать маму своим неожиданным приездом. Он прошел садом и, увидев, что кто-то стоит в кухне, заглянул в окно.

Светлана с печальным и озабоченным лицом протирала над тарелкой яблоки через маленькое сито.

Костя подходил к дому с теми же предосторожностями, как, бывало, в разведку ходил. Не зашуршала трава под окном, ни одна сухая ветка не хрустнула. Светлана не могла услышать его шаги. Но она сразу подняла голову и потянулась к окну:

— Как вы скоро!.. Костя, вы пройдите через черную дверь, только тихо: Зинаида Львовна спит.

Он вошел в кухню:

— Как мама?

Светлана сдержалась и не заплакала:

— Костя, плохо. Ведь она совсем недавно заболела… Ей стало хуже третьего дня. Я испугалась и послала вам телеграмму. Только я неправильно написала. Я не знала, что нужно справку. Я боялась, что вас не отпустят. Сегодня доктор дал мне справку, и мы еще одну телеграмму… Костя, вы к ней сразу не ходите, посидите здесь. Мне нужно, пока она спит, сделать ей кисель.

Светлана поставила на плитку маленькую кастрюлю, сыпала сахар, размешивала крахмал.

«Может быть, ошибается? Может быть, еще не так плохо?»

— Когда будет доктор?

— Завтра утром. Сегодня уже был. Сегодня придет сестра камфару впрыскивать.

Камфару… и доктор бывает каждый день…

— С сердцем плохо?

— Да.

— Светлана, а что мне ей сказать, почему я приехал?

— Вы про телеграмму ей не говорите. Вы скажите, что у вас занятия в этом году с пятнадцатого сентября и поэтому вас отпустили.

— Не могу я так сказать! Мама сейчас же догадается, что я неправду говорю.

Еще мальчишкой был, хотелось иногда скрыть от мамы какие-нибудь похождения, ребята советовали: «Костя, да ты соври что-нибудь матери!» Не получалось.

Светлана по собственному опыту знала, как это трудно, ему же самому говорила прямо в глаза утешающую ложь.

Она сняла кастрюлю с плитки и прислушалась:

— Проснулась, кажется… Посидите здесь, я сейчас.

Через несколько минут вернулась в кухню:

— Пойдемте. Можете ей ничего не говорить про занятия. Я уже сказала, что у вас пятнадцатого начнутся.

Всю жизнь мама заботилась о других, и это было естественно. Было странно видеть ее такой беспомощной. По тому, с какой покорностью она принимала заботы Светланы, Костя понял — она не встанет. Он поверил этому больше, чем словам доктора «будем надеяться».

Кроме сестры из амбулатории, делавшей уколы, приходила еще одна сестра и оставалась на ночь. Они попеременно со Светланой дежурили в комнате Зинаиды Львовны.

Вечером в день приезда Костя позвал Светлану в свою комнату и сказал, прикрыв дверь:

— Светлана, вот здесь в столе деньги. Ты бери сколько нужно. Например, сестра остается на ночь… ведь это, должно быть…

Светлана перебила его:

— Вы только не вздумайте предлагать ей денег, она страшно обидится. Ведь она большой друг вашей мамы — Мария Андреевна, разве вы не помните? Она в госпитале работала. Она вас хорошо помнит, вы в сорок первом году ходили туда, книжки носили раненым.

Нет, Костя не помнил «большого маминого друга». Вообще у мамы оказалось очень много друзей, которые знали его еще мальчиком. Его окликали на улице совсем незнакомые люди, называли его Костей и на «ты», спрашивали, как мамино здоровье.

Каждый день заходили девушки из библиотеки.

Когда кто-нибудь спрашивал у Кости, можно ли зайти к Зинаиде Львовне, он вопросительно смотрел на Светлану. Решала она. Иногда она говорила, что Зинаида Львовна устала или что ей нужно спать. Иногда приглашала зайти, но с предупреждением, чтобы совсем ненадолго.

Раза два приходила Александра Павловна Зимина. Костя заметил, что Светлана хотя и впускает ее, но ограничивает время ее визитов. Правда, Александра Павловна могла своими разговорами утомить и здорового человека.

Когда Костя ехал в Москву, он с тревогой думал, что мама лежит неустроенная и одинокая, может быть, даже она уже в больнице, а дом пустой. Оказалось, что и хозяйство и уход за больной — все налажено. Это было, конечно, хорошо, но самому-то Косте, пожалуй, было бы легче, если бы пришлось что-то устраивать, во что-то вмешиваться.

— Светлана, может быть, еще с другим доктором посоветоваться?

— Доктор очень хороший, он вашу маму давно лечит. Он сам профессора из Москвы вызывал, на консультацию.

— Светлана, ты мне вообще говори, что нужно делать, как вам с Марией Андреевной помочь. Ты не думай, я и обед сварить могу и пол помою не хуже тебя, честное слово.

Светлана попросила Костю сходить в аптеку и еще кое-что купить поблизости. Но, она чувствовала, это отнимало у Кости слишком мало времени и энергии. Она стала давать ему более сложные поручения:

«Костя, говорят, в Москве уже виноград появился, и очень хороший»… «Костя, в нашей аптеке нет глюкозы». Или: «Доктор советовал давать кефир…»

Костя сейчас же надевал фуражку и обеими руками одергивал гимнастерку, сдвигая все складки назад.

— А мама ничего?

— Ничего. Она заснула. К тому времени, как вы вернетесь, проснется.

— Ты мне скажи, может быть, еще чего-нибудь захватить?

Костя на цыпочках подходил к двери и заглядывал в комнату Зинаиды Львовны.

И вот уже прикрывает калитку, придерживая ее рукой, чтоб не стукнула.

Светлану поражала быстрота, с которой он мог встать и уехать. Другие люди хоть чуточку тратят время на сборы. Он никогда ничего не записывал и никогда ничего не забывал. Предлагать ему какую-нибудь хозяйственную тару для покупок — она знала — было бесполезно. Бутылки с кефиром он привозил в карманах. Впрочем, карманы все-таки ограничивали масштабы его покупок. Масштабы эти пугали Светлану.

Разворачивая пакет, привезенный из московского «Гастронома», Светлана с ужасом спрашивала:

— Костя! Зачем вы купили столько икры?

— Килограмм, — говорил Костя. — Разве много?

Зинаида Львовна слабо смеялась из своей комнаты.

Увидев, что Светлана согрела воды, вылила в ведро и опустила туда тряпку, Костя взял у нее из рук ведро:

— Ты с какой комнаты начинаешь?

Вымыл пол действительно очень хорошо и очень быстро.

Даже Мария Андреевна похвалила.

Костя отжал тряпку и развесил ее на крыльце черного хода.

— Старый солдат, Мария Андреевна!

Мария Андреевна приходила каждый вечер, да и днем заглядывала часто.

Полная и довольно большого роста, она обладала удивительной способностью неслышно двигаться и неслышно разговаривать. Во всех ее движениях было что-то ласковое и успокаивающее.

Теперь Костя вспомнил ее и вспомнил, как легко она поднимала раненых в госпитале, не хуже мужчин-санитаров.

Светлана и Мария Андреевна по очереди спали на диване в столовой. Костя, по просьбе Светланы, передвинул буфет, поставив его боком к стене, спиной к дивану. От буфета к другой стене Светлана протянула шнурок и повесила занавеску. На ночь занавеска задергивалась, часть столовой отделялась, оставался маленький проход из Костиной комнаты в переднюю и комнату Зинаиды Львовны.

Впрочем, Костя заметил, что занавеска задергивается очень редко.

— Светлана, ты, собственно, когда спишь?

— Как — когда сплю? Вот Мария Андреевна придет в двенадцать часов, и я лягу.

Квартира была такая крошечная, что, когда Светлане и Косте нужно было поговорить, чтобы Зинаида Львовна не услышала, приходилось уединяться в кухне или в Костиной комнате, да и там закрывать дверь и говорить как можно тише.

— Ты ляжешь сейчас, и ляжешь не на диване, а здесь. — Костя хлопнул рукой по своей кровати. — А Мария Андреевна, когда придет, ляжет на диване и тоже будет спать, а с мамой ночью я посижу, потому что я больше так не согласен!

— Вы же не знаете, что нужно делать, если…

— Ты мне объяснишь, а если буду сомневаться, кого-нибудь из вас разбужу. Ложись, Светлана, прямо сию же минуту ложись! Только вот… — он провел рукой по одеялу, — твердо тебе будет…

Он положил на кровать шинель, свое старое ватное пальто, драповое пальто, разровнял, принес из столовой какие-то маленькие подушки.

— Оставьте, я сама постелю.

— Спи!

Оставшись одна, уже потушив электричество, Светлана ворочалась с боку на бок и, несмотря на усталость, долго не могла заснуть. Хотелось поплакать, дать себе волю. Никто не услышит, никто не войдет.

Нет, нельзя распускаться!

Глаза немного привыкли к темноте. В маленькой комнате стали вырисовываться знакомые предметы. Рядом — письменный стол. В углу над головой — книжная полка. На ней лежит — Светлана знала — старый альбом с фотографиями…

Светлана вытерла о подушку щеку.

Пускай шинель, пускай драповое пальто… Твердый, очень твердый кэлькэшоз!

…Зинаида Львовна проснулась ночью:

— А у меня новая сиделка.

— Да, мама. Если чем не угожу, вели старых позвать, опытных.

— Светланка спит?

— Спит.

— Это хорошо. Если бы ты знал, Костя, как она со мной… Хорошая она очень.

— Да.

— И умница.

Костя опять сказал:

— Да. Знаешь, мама, мне приходилось слышать, что многие девушки желали бы иметь старших братьев. Признаться, у меня никогда не было желания иметь младшую сестренку, а теперь я вижу, что это очень приятно… Только, мама, мне не приказано с тобой разговаривать. Так что ты уж как-нибудь постарайся заснуть, а то мне попадет от начальства.

Зинаида Львовна спросила:

— Костя, ведь это неправда, что у тебя занятия еще не начались?

Костя ничего не ответил. Что он мог сказать, когда мама давно уже знает?

Зинаида Львовна улыбнулась:

— А Светлана говорила, что у нее в училище ремонт не закончен… Эх вы, ребятки, ребятки!

— Костя, мама тебя зовет.

Костя испуганно вскочил со стула. Неужели заснул? Казалось, присел на одну минуту у письменного стола.

В дверях стояла Мария Андреевна. Вечер еще? Или уже утро?

Зинаиде Львовне становилось все хуже и хуже. Теперь не только уехать на несколько часов — Костя просто боялся выходить из ее комнаты. Ему казалось, что мама захочет видеть его или что-нибудь ему сказать именно в ту минуту, когда его не будет с ней.

Он бросился к двери.

— Нет, нет, — ответила Мария Андреевна на его испуганный взгляд. — Постой, не беги. Мама проснулась. Она просила меня достать ее письма. Какое-то твое старое письмо хочет найти. — Она опять остановила его: — Не входи к ней с таким лицом.

Она вернулась в спальню, а Костя задержался немного в столовой.

Занавеска не задернута. Светлана спит одетая, свернувшись на краю дивана, положив на валик щеку.

— Мама, какое письмо?

На коленях у Кости лежала большая пачка старых писем, его писем.

— Светлана знает… Светлана найдет…

— Позови ее, — сказала Мария Андреевна.

Очень жалко было будить. Костя наклонился над диваном:

— Светланочка!.. Светик!

Она подняла голову. Одна щека была розовая, другая бледная.

— Светик, ты прости, что я тебя разбудил… Может быть, ты лучше поймешь?

Светлана одернула смявшееся платье, что-то искала на полу. Подходя к дивану, Костя, не заметив, задвинул под стол мягкие комнатные тапочки. Нагнулся и поднял их с виноватым видом. Маленькие такие, совсем как игрушечные.

— Ты потом опять ляжешь, хорошо?

Кажется, он был готов обувать ее сам.

Бледная щека чуть заметно порозовела. Светлана поспешно взяла тапочки:

— Идите, я сейчас.

Она приглаживала растрепавшиеся волосы.

На столике у кровати большая пачка писем. Среди множества солдатских треугольничков Светлана безошибочно выбрала один и протянула его Косте. Он пробежал глазами письмо, написанное семь лет назад, в котором он убеждал маму, что никогда не нужно падать духом.

— Мама, я понял… Мамочка, я тебе обещаю!