Светлана

IX

Костя два раза обошел вокруг Надиного дома… В Надиной комнате открыта форточка, а в столовой — окно. Но шторы такие темные, что ничего решительно не видно. Тишина. Не может быть, чтобы легли спать с открытым окном в такую холодную ночь! Этого не допустила бы Александра Павловна, которая всего боится — начиная с простуды и кончая жуликами.

Костя подошел совсем близко к окну и вдруг заметил узенькую щелочку света и увидел, что в эту щелочку из комнаты выходит дым. Костя громко позвал:

— Надя!

В комнате послышалось удивленное восклицание, занавеска приоткрылась немного, и Костя увидел вполоборота Надино лицо, освещенное луной, — милое Надино лицо с прямыми бровями и тяжелые каштановые косы, хитроумным образом уложенные низко на затылке…

— Ох, Костя!.. Ты?! Надолго? Откуда ты взялся? Иди, иди, я сейчас открою!

Надя исчезла за занавеской, но Костя предпочел для скорости форсировать невысокий оборонительный рубеж в виде подоконника и очутился в комнате раньше, чем Надя успела повернуться к двери.

Он много раз думал об этой первой минуте встречи. Как поздороваться? За руку или…

Надя немедленно разрешила его сомнения, звучно поцеловав в обе щеки. Но когда Костя сам захотел обнять ее, Надя, улыбаясь, отстранила его от себя.

— Вот, познакомьтесь, пожалуйста… Это мой товарищ…

К нему вернулась способность видеть что-нибудь в комнате, кроме Нади.

Комната была полна дыма, табачного дыма. На двух чертежных досках были наколоты два огромных чертежа, кругом в деловом беспорядке лежали тетради, готовальни, счетные линейки и очень толстые учебники.

А в самом центре дымовой завесы стоял недоумевающий молодой человек в круглых очках. Он был немного старше Нади и Кости, из тех непропорционально высоких и узкоплечих молодых людей, про которых говорят уже не «этот высокий», а «этот длинный». Он вежливо протянул длинную узкую руку:

— Бочкарев.

— Лебедев, — ответил Костя, стараясь не раздавить эту слабую, вялую руку.

— Вы работаете, — сказал он. — Надя, я сейчас уйду, ты прости, что я так поздно, я только на самую маленькую минутку.

Надя запротестовала и заставила его сесть. Посыпались неизбежные бессвязные вопросы и ответы. Надя крикнула в дверь:

— Мама! Мама! Посмотри, Костя приехал!

Александра Павловна, только что проверявшая запоры на двери в передней, удивленная, воскликнула:

— Откуда приехал? Костя, как ты вошел? Каким образом?

Надя ответила с исчерпывающей точностью:

— С фронта. Через окошко.

«Очкарик», как мысленно уже окрестил Бочкарева Костя, вернулся к своему чертежу и счетной линейке.

В разговор он не вмешивался. Что это? Деликатность или, наоборот, презрение?

У Очкарика был очень ученый вид, и Костя чувствовал себя по сравнению с ним безнадежным мальчишкой.

Надя заметила все: и медали, и новый орден, про который Костя еще не успел написать, и Костино загорелое лицо, «прямо даже странно видеть по сравнению с обыкновенными людьми».

Александра Павловна два раза сказала, что уже первый час, и три раза спросила Костю, подсев к нему, страшно ли было на фронте.

Надя раскрыла пузырек с тушью:

— Ты не обидишься, если я буду чертить?

— Когда сдаете?

— Завтра.

Костя взял со стола толстый кирпичеобразный учебник в девятьсот страниц. Перелистывая учебник, вдруг сказал грустнее, чем ему самому хотелось бы:

— Эх, когда-то я буду опять сдавать что-нибудь?

И вдруг отозвался Очкарик из своего угла:

— Ничего! Вы еще молодой. У вас все впереди, и экзамены, и зачеты.

Что это? В утешенье говорится? Или, наоборот, хочет подчеркнуть, какой Костя по сравнению с ним безнадежный мальчишка?

Потом Костя услышал, как Александра Павловна шепотом спросила Надю:

— Костя будет ужинать?

Надя гневно дернула плечом. Костя встал:

— Ты завтра с каким поездом поедешь?

— Семь сорок.

— Можно, я за тобой зайду?

…Мама, кажется, не ожидала, что он вернется так быстро. Но в кухне уже был приготовлен бак с горячей водой, мохнатое полотенце и Костины домашние тапочки.

Тапочки оказались малы. Костя, надев их на босу ногу и примяв задники, прошлепал из кухни по коридору и с удовольствием посмотрел на белые простыни и знакомое пушистое одеяло.

Уже лежа в постели, он спросил по возможности равнодушным тоном:

— Кто этот Очкарик там, у Зиминых?

— Какой «Очкарик»? — переспросила мама. По звуку ее голоса было ясно, что она уже поняла какой.

— Ну… Очкарев, Бочкарев? Как его там?.. Студент тоже.

— Алеша Бочкарев? Он на одном курсе с Надей.

— Здесь живет или в Москве?

— Здесь, на Первомайской улице. Да неужели ты его не помнишь? Он у меня был одним из самых прилежных читателей. Впрочем, он постарше вас. Когда он кончал, ты, по-моему, еще не очень чтением интересовался…

— Должно быть, главный отличник у них? — презрительно фыркнул Костя.

— Да, он как будто хорошо учится.

Главный отличник… И Надя главная отличница… Занимаются вместе… Живет вредоносный Очкарик на Первомайской улице… И ездят они каждый день вместе в институт. Очкарик отдает Наде свой плащ, если дождь пойдет… Очкарику Александра Павловна говорит: «Ведь вы ее до самого дома проводите?»

Мама потушила верхний свет и поцеловала Костю:

— Спи, милый!

Укладываясь поудобнее, Костя пробормотал что-то о своей ненависти к тыловым крысам. Но мама всегда любила справедливость.

— Между прочим, он был контужен под Сталинградом, — сказала она, — и после этого его демобилизовали.

— Кого? — хмуро переспросил Костя, уже прекрасно поняв кого.

— Алешу Бочкарева.

Мама осторожно дотронулась до Костиной забинтованной руки:

— Не болит?

— Нет.

Он взял мамину руку и прижал ладонью к своей щеке:

— Мама, я дурак?

— Пока не замечаю этого.

Перед тем как начать видеть сон, Костя успел подумать, что его мама обладает ценным и редким (для родителей) качеством: у нее есть чувство юмора.

А Зинаида Львовна долго еще не ложилась. Ей был дорог каждый час, каждая минута, которые ее мальчик проведет с ней. Она сидела в темноте и слушала его дыхание.

Она разбудила его ровно в шесть. Ее удивило, как быстро он проснулся и встал, удивила неторопливая быстрота его движений.

Он вошел в кухню со стаканом в руке:

— Горячая вода есть?

Он стал наливать из чайника.

— Постой, детка, — сказала она. — Еще не вскипела.

Когда Зинаида Львовна вернулась в комнату, она увидела, что «детка» сидит перед зеркалом и намыливает кисточкой щеку. Зинаида Львовна всплеснула руками:

— Котя, ты бреешься!

Разумеется, Надю пришлось ждать. Костя это предвидел и вышел из дому с запасом в десять минут. Костя ходил по террасе и поглядывал в сторону Первомайской улицы, откуда, по всей логике вещей, должен был появиться ненавистный Очкарик.

Он появился гораздо позднее, когда Надя и Костя уже пересекли базарную площадь. Он появился вдалеке, в другом конце площади, и, приветственно помахав длинной рукой, исчез за домами. Он шел к станции параллельной улицей, самым неудобным путем, который только можно придумать, и самым грязным путем.

На платформе Костя увидел его еще раз, опять издали. Приветственный взмах длинной руки — и Очкарик понесся к самому дальнему вагону, в хвосте поезда.

О, деликатный Очкарик! Ладно, живи, Очкарик! Учись в институте вместе с Надей, можешь даже отдавать ей свой плащ, чтобы она не промокла под осенним дождем! А я повоюю и за тебя, поскольку ты герой Сталинграда. Но дай мне эти две недели почувствовать себя по-настоящему дома. Дай мне хоть на минуточку — по утрам и вечерам — забывать, что я младший лейтенант Лебедев, и быть просто Костей Лебедевым.

Учись, Очкарик! Но помни, что ты должен учиться хорошо, ты должен учиться отлично, не напутай чего-нибудь со своей счетной линейкой, помни, что ты учишься не только за себя, а и за меня — младшего лейтенанта!