Светлое будущее

ЗАБЕГАЛОВКА

Когда я вошел в Забегаловку, почти все были в сборе. Мне обрадовались, и это было очень приятно.

— Можно подумать, что вы сговорились, — сказал я.

— Случай, — сказал Безымянный. — Хотите знать, какова его вероятность? Не больше, чем вероятность для нас с вами стать членами Политбюро. А между тем этот случай, как видите, произошел. А раз он произошел, его уже не отменишь. Он есть реальный факт истории.

Этот пустяк, как всегда, послужил зацепкой для любопытного разговора. Раньше я не придавал никакого значения таким разговорам, смотрел на них как профессионал с полумировым именем на трепотню дилетантов и кустарей-одиночек. Теперь я все чаще начинаю замечать, что в них реальная жизнь отражается не в меньшей мере, чем в наших высоких теориях. И всякого рода «идеалисты» и «метафизики» начинают мне казаться порой не такими уж кретинами, как мы привыкли их изображать.

— Вы, — говорит Эдик, — сейчас весьма основательно раскритиковали то, что Безымянный говорил об истории как индивидуальном процессе, имеющем исчезающе малую степень вероятности. Пусть вы правы. Но вот позвольте я подкину для обсуждения одну любопытную проблему — проблему прикрепления людей к местам жительства и работы. Я не буду рассматривать ее во всем объеме. Это очень длинно. Выберу лишь одну самую простую линию, хорошо иллюстрирующую мою мысль. Страна наша большая. Всякого рода предприятия разбросаны на ней. И люди там нужны. Как их там удержать? Для теоретиков-марксистов никакой тут проблемы нет: высокое сознание трудящихся, жаждущих перевыполнять досрочно планы; хорошее снабжение; телевидение; кино; театры; библиотеки; средства транспорта. К коммунизму же идем! А при коммунизме — сами понимаете... Но есть реальность данного индивидуального состояния. Снабжение? В Москве жрать нечего, а на периферии, знаете, что там творится?! Кто подсчитывал, сколько людей ежедневно наводняет Москву за продуктами питания и товарами ширпотреба? Много ли у нас выпускают автомобилей? А сколько они стоят? А кто способен купить? А дороги? А обслуживание? А что показывают по телевидению? Попробуйте достаньте билеты на хороший спектакль в Москве! Так чего говорить о периферии. Кружки рисования, пения, пляски? А вы поездите по стране, посмотрите. Пьянство. Скука. Дрязги.

Уголовщина. Думаете, случайно молодые люди предпочитают маленькую зарплату и плохие жилищные условия здесь, поближе к реальной культуре?.. Короче говоря, абстрактно все возможно. И каждому по потребности абстрактно возможно. А реально — дайте людям свободу передвижения и возможность устраиваться на новых местах (отмените, например, прописку), и начнется великое переселение народов. Разбегутся люди из определенных мест. Их надо удерживать сейчас, прикреплять всеми доступными средствами. Мы не обращаем внимания на такие «мелочи». А между тем на наших глазах идет грандиозный процесс структурирования нашего общества, как географически, так и «вертикально». Вроде бы пустяк: мальчик, окончивший десятилетку в Чухломе, имеет меньше шансов попасть в университет. А это — реальный факт прикрепления: не лезь со своим свиным рылом в столичную утонченную науку! Попробуйте устройте своих детей в Институт международных отношений! Абстрактно все возможно. А реально — пойдут ли дети министров, академиков, партийных боссов, народных артистов в рабочие и крестьяне? Только в порядке исключения. Или для пропаганды. Это — сегодняшняя реальность. Но пусть, как вы утверждаете, разовьются средства транспорта, построят дороги, самолет станет обычным, как велосипед, за границу разрешат ехать... Когда это будет? К тому времени, когда это будет, в нашем обществе сложится стабильная, традиционная и преемственная социальная структура. Сложится устойчивый строй жизни. И обернуть эволюцию уже не удастся. Если такая махина укрепится как социальное существо определенного типа, оно и будет стремиться сохраниться в таком виде. Оно будет приспосабливать прогресс к своим интересам, а не само будет меняться в соответствии с вашими абстрактными рекомендациями. Господствующие силы и тенденции не позволят нарушить устойчивый порядок, устраивающий их. Машины и самолеты? Да. Но какие и для кого? Медицина и курорты? Да. Но какие и для кого? Заграница? Да. И тот же вопрос. Много ли Мы имеем возможностей использовать наши советские курорты даже при наличии денег? А ведь это — не заграница. Вот вам только одна ниточка того, что такое история как индивидуальный процесс. Мы формируемся в какого-то зверя. И формируемся только один раз. В какого? В змею? В шакала? В тигра? В крысу? Оставьте эти марксистские романтические иллюзии! Они давно уже не иллюзии, а ложь. Просто средство оболванивания современных образованных кретинов. И сам марксизм уже прочно сложился в целостное существо, которое уже не превратишь ни во что другое. Эволюция индивидуальных сложных систем необратима. Это я могу доказать вам как теорему.

— Браво, — сказал Безымянный. — Вы высказали мои сокровенные мысли.

— В России, — сказал Ребров, — несмотря ни на что, сохраняется традиционный строй жизни. Как и в Китае. В прошлом веке начался процесс приобщения России к западному образу жизни. Но ничего не вышло. Революция снова отбросила нас в крепостническое состояние. И снова для нас началась кровавая и грязная имперская история. Сколько потребуется жертв и в какое болото мы должны будем залезть, чтобы снова актуально встал вопрос об отмене крепостничества?!

Виктор Иванович как-то странно посмотрел на Реброва, распрощался и ушел. Незаметно исчез Лев Борисович. Остались только я, Безымянный и Ребров.

— Не кажется ли вам, — сказал Безымянный, — что Виктор Иванович несколько странен?

— Вы думаете, он — стукач? — спросил Эдик. — Ну и черт с ним! Мы для Них интереса не представляем. Мы же не действуем. Мы же просто болтуны, и все.

— Они там не совсем идиоты, к сожалению, — сказал Безымянный. — Они хорошо знают теперь, что за словом рано или поздно идет дело.

Безымянный проводил меня до дома.

— Наша социалистическая система, — сказал он по дороге, — сочетает в себе очень высокий коэффициент паразитарности с крайне низким коэффициентом использования творческих потенций населения. Страшно подумать, сколько народного ума и таланта пропадает впустую. Вот, к примеру, Эдик. Какой мог бы быть социолог. Атак прозябает, наверно, на должности какого- нибудь редактора, от силы — старшего научного.

— Или академика, — сказал я.

И мы рассмеялись.

— Знаете, — сказал я, — а почему бы вам с сыном не заглянуть к нам вечерком? У меня дочь кончает десятилетку. Им будет интересно познакомиться. А у меня есть несколько бутылочек вина из валютного.

— Охотно, — сказал Безымянный. — И прошу вас, на нас не сердитесь. Мы же не профессионалы. А молчать уже нет мочи. Я-то хорошо понимаю, как обычно теория бывает не похожа на эмпирические факты. И мне бывает не по себе, когда несведущие люди пускаются в рассуждения на мои темы. Ваши философы такую чушь порют, что нарочно не выдумаешь.

— Меня беспокоит не это, — сказал я. — Я боюсь, как бы моя профессиональность не оказалась такой же философской чушью по отношению к настоящей науке об обществе, которую в данном случае представляете фактически вы и Эдик.