Сын детей тропы

Глава 15. Смерть

Человек вернулся, сгибаясь под тяжестью мешка. Что-то ещё удерживал, прижимая локтем. Запахло вяленым мясом.

Он огляделся и застыл, увидев рогачей. Медленно выпрямился. Мешок упал тяжело и глухо.

— Ты надурила меня! Ты…

Дочь леса вскинула голову. Она стояла, обнимая рогачей за шеи, и смотрела на человека. Рогачи качали головами, и пятнистый всё пытался лизнуть её в щёку.

— Нужно уходить, — сказал Шогол-Ву.

— Нет, ты посмотри только! Сказала, если смогу… Что это за тварь вообще, что это такое? А ты — тебе ума не хватило бросить эту дрянь там, где нашёл?

Нептица зашла сбоку и осторожно потянула клювом то, что человек держал под рукой.

— А ну, пошла! — прикрикнул он. — Я думал, мы не можем стать ещё приметнее, но поди ж ты. Целая толпа выродков!.. Тьфу.

Человек махнул рукой и принялся укладывать свою ношу в мешок, ругаясь: не лезло. Шогол-Ву придержал. Нептица вскрикнула, пытаясь дотянуться до мяса, но завязки стянули. Она фыркнула и отошла.

Второй мешок уложили на спину свободного рогача, закрепили и, наконец, поехали прочь. Дочь леса держалась впереди.

— Я поверить не могу, — ворчал человек. — Видно, Трёхрукий намекает, что я затянул с обещанным подношением. Вся удача псу под хвост! Слышишь, Трёхрукий, а жить-то мне на что? Я на эти десять жёлтых рассчитывал!

Одноглазый моргал, и дорога терялась в черноте. Ветер налетал, бил мокрыми лапами. Шумела река.

— Слышишь, ты… Хельдиг!

Дочь леса чуть повернула голову.

— Ну и куда ты теперь? За нами тащиться нечего, иди своей дорогой!

Она промолчала.

— Мне тебя силой гнать, что ли? Чего к нам цепляются всякие, я не понял!.. Получила своих рогачей, вот и ступай прочь.

Ему никто не ответил.

— Друг мой Шогол-Ву, ты ничего ей не обещал? — с подозрением спросил человек. — Чего она ещё хочет от нас?

— Я должна найти тело Свартина, — воскликнула лесная дева, оборачиваясь. — Прошу, помогите! Если вы ищете награды, то вы её получите.

— Да у тебя нет ничего!.. И зачем тебе его тело?

— Ты говорила сама, — сказал Шогол-Ву, — твоему племени всё равно, что случится. Кто наградит нас?

— Во-во, и что дать-то сможете? Пару вязанок хвороста? Или в лес свой уйдёшь и не вернёшься, обманешь, как с рогачами вот. Проваливай!..

Дочь леса ничего не сказала на это. Она ехала, легко держась на своих рогачах без седла и поводьев, выпрямив спину и глядя перед собой.

— А тело-то зачем? — спросил человек чуть погодя. — Чтобы надругаться над ним, или чего?

Ответа не получил.

— Ладно, — сказал он. — Я уже начинаю привыкать, что мне на пути встречаются убогие, у которых Трёхрукий разум отнял. Я тебя к тётушке отведу, слышишь? Поможет она тебе чем или не поможет, не моё дело, но хоть от нас отцепишься.

В час, когда Одноглазый уходил с холма, путаясь в ветвях рощи над рыбацкой хижиной, впереди показался Кривой Луг. Кое-где над крышами вставали дымки. Дом тётушки Галь был чёрен — ни дыма, ни огня.

Подъезжали тихо, не спеша. Человек дал знак, передал спутнику поводья третьего рогача и двинулся вперёд. Когда въехал во двор, за хлипкую ограду, закричала курица, кинулась из-под копыт, хлопая крыльями.

Человек спрыгнул на землю и бросился в дом.

Едва запятнанный спешился, как его спутник показался на пороге. Не остановился, побежал в хлев. Слышно было, что-то воскликнул.

— Держи, — сказал Шогол-Ву, отдал поводья дочери леса и пошёл к человеку.

В черноте он ничего не разглядел, только услышал голоса.

— Да как же так, будь они прокляты!.. Это они тебя, Око поганое? Да ответь ты мне!..

— Вот раскричался, а. Уймись! Видишь, я цела.

— Цела, ага. Давно тут лежишь? И хоть бы кто пришёл!.. Идём, идём в дом, я огонь разведу, согреешься. Мяса тебе привёз, как просила… Да если б я знал, я бы тебя не бросил одну!

— Ох, Нат, и что б ты сделал? Попался бы им в лапы, да и всё. А так ушёл, цел остался, и они ушли. Даст Трёхрукий, не вернутся.

— Да уж не вернутся! Лежат под камнем в роще. Только жаль мне теперь, что не я их прикончил.

Он завозился, поднимаясь, и повёл тётушку Галь к выходу. Шогол-Ву посторонился.

— А вас как будто стало больше, — сказала хозяйка, поворачиваясь и прислушиваясь. — Уходили с одним рогачом, а теперь?

— Они у тебя в хлеву потеснятся. Недолго, я Радде дам знать, на другую ночь он за ними и приедет…

— Во, удумал чего! У меня так и куры передохнут, уж не знаю, соберу ли их теперь. Тебе-то что: приехал, уехал, ни забот, ни тревог!..

— Да ладно тебе, я…

— Что «ладно», если ничего не ладно? Ох, на ногу не ступить!.. Ты, Нат, ни одно дело как следует провернуть не мог. Чуяло моё сердце, всегда чуяло, угодишь в беду.

— Ну, чего стоять, пошли в дом! И кур я твоих соберу. А рогачей всего двоих поставлю, на других мы уедем. И это, тётушка Галь, я тебе гостью привёл.

— Гостью?

— Идём, в доме всё и расскажу.

Усадив тётушку, человек развёл огонь. Налил воды из ведра, подвесил котелок.

Шогол-Ву сел в углу. Дочь леса стояла у входа, не решаясь зайти дальше порога.

— За что тебя? — избегая смотреть на тётушку Галь, будто она могла его видеть, спросил человек.

При свете заметна стала кровь на её виске, запёкшаяся струйкой, и ссадины на щеке.

— А, сам понимаешь, за что! Те двое пошли к людям, назвали имя, и само собой, им сказали, что я не чужая тебе. Вот они и вернулись, чтобы ещё потолковать. А я в доме-то прибрала, а в хлеву не успела загрести. Они и поняли, что там рогач стоял. Ох…

И тётушка, поморщившись, коснулась ладонью спины.

— Сильно они тебя? — хмурясь, спросил человек. — Рёбра-то целы?

— Да целы, целы! Доживёшь до моих годов, когда все кости и без того ломит, сам поймёшь. Много ли старому надо! Ты вот лучше про гостью скажи, а то бедная всё мнётся у порога… Ты проходи, проходи, рядом сядь!

Дочь леса подошла, осторожно села на край сундука.

— Я Хельдиг, — сказала она. — Из Шепчущего леса.

— Да неужто? — спросила, подняв брови, хозяйка. — Что, сбежала лучшей доли искать? Совсем у вас тяжко стало, а?

— Я не потому…

Тётушка Галь поднялась, охнула, припав на ногу, и села обратно.

— Нат! — сердито сказала она. — Ты если думал Радде спросить, не возьмёт ли он рогачей, то сейчас поезжай, чего тянуть? Дотянешь, что сюда ещё кто явится вслед за теми двумя!

— Так а ты…

— А что я? Жива, цела и не одна, хвала богам. Ты бы взял рогачей сразу, а? Да живо, живо, пока Двуликий не пришёл!

— Ладно, ладно, — проворчал человек, поднялся и вышел.

— А ты вот что… Дарен, — сказала хозяйка. — Ты мне кур собери. А то, чую, соседи рано или поздно наведаются, а они люди добрые, возьмутся помогать. Как бы не увидели больше, чем надо. Иди, иди, пока холм не просветлел!

Шогол-Ву послушно вышел. Куры, сонные и медленные, почти слепые в сумерках, не разбегались. Дело было простым.

Безлюдье молчало хмуро. Плотное одеяло, тёмно-синее, нависло над пустошью. Ветер таился, а потом налетал с рёвом, кусая зло.

Запятнанный перевёл дыхание, наклонился и взял ещё одну птицу. Она вскрикнула, ударила клювом раз или два и затихла, прижатая к груди. Шогол-Ву медленно побрёл в сторону хлева.

— Эй, бедолага, справляешься? — окликнула его от дома тётушка Галь. — Эту ещё занеси и приходи, перевяжу тебя.

Она посторонилась, выпуская дочь леса. Та догнала запятнанного, протянула ладони.

— Давай, я закончу. Иди.

Шогол-Ву молча отдал курицу и пошёл в дом.

Сел. Хозяйка поставила дымящуюся кружку, велела:

— Пей, боль уймёт. Не лучший выдался денёк, а? Тебе бы лежать ещё…

Повязки местами присохли, и тётушка Галь пыталась отмочить, но выходило плохо, и питьё не помогало. Услышав, как раненый дышит сквозь стиснутые зубы, хозяйка поднялась и захромала к двери.

— Хельдиг! — крикнула она сердито. — Иди-ка сюда!.. Давай, перевяжи его, а то у меня руки не слушаются. Что?.. Ох, да оставь ты кур в покое.

Пальцы лесной девы были холодны, как застывшая вода из ведра. Шогол-Ву чувствовал только этот холод, неприятный до боли, но самой боли почти не было.

Тёплая вода потекла, размачивая повязку. Не успела согреть, и ей на замену опять пришёл холод.

— На, держи полотно, — сказала хозяйка. — Будь прокляты эти двое! Чтоб им не докричаться до ушей богов…

— Боги не слушают, — сказала дочь леса. — Никогда не слышали. А скоро каждый забьётся в нору и будет молить, чтобы не услышали. Тётушка Галь, прошу… я прошу, убеди их мне помочь!

— Что я могу? Нат всегда жил своим умом. Бывает, даст обещание, а сделает по-своему. А сейчас, поди, и слушать не станет.

— Но ведь ты веришь мне? Веришь?..

— Ты болтай, а дело не бросай. Кто знает, сколько у нас времени. Нат вернётся, скажу ему, а что решит, то уж его воля. Он, вон, на Сьёрлиг задумал плыть, в мечтах уж там вино хлещет с местными бабами.

Дочь леса зачерпнула мазь, помедлила.

— Он не доплывёт. Боги проснутся, и никто не укроется от их гнева. Четырёхногий поднимет волны, и все корабли, все лодки…

— Ты перевязывать-то кончила? Двуликий, я чую, уже близко. А если ещё кто из Ока сюда заглянет? Ты, дева, не тех о помощи просишь. Этим бы свои шкуры спасти, а не с тобой возиться!

Хельдиг вздохнула тихонько.

— Почему их ищет Око? — спросила она.

— А это уж, милая, не твои заботы. Ты заканчивай, да не тяни, а я во двор выйду. Чует сердце, Балле пойдёт рыбу удить, тогда по пути непременно заглянет.

Хозяйка поднялась.

— Ох и ломит кости, но вроде отогрелась я, полегче стало. Уж потерплю как-то.

Она вышла медленно, опираясь на стену. Дочь леса проводила её взглядом и только потом взялась накладывать мазь. Пальцы двигались легко и странно, будто чертили узоры. Видно, обходили следы, оставленные плетью.

Шогол-Ву положил голову на руки, закрыл глаза, и на миг почудилось — он на Косматом хребте, а рядом Раоха-Ур. Он прыгал через лозу раздери-куста, они все прыгали, дети племени, и ни у кого сразу не выходило хорошо.

Им залечивали раны, но не жалели. Только у Раохи-Ур были лёгкие пальцы, и она всегда подгадывала, чтобы сесть рядом с ним. Может, поэтому он так слаб теперь. Думал, сумеет вытерпеть больше, но едва не скулит. А ведь это только плеть — не меч, не топор, не стрела…

— Я причиняю боль? — виновато спросила дочь леса. — Ещё немного…

Она взялась за полотно. Сжав зубы, потянула, с усилием оторвала полосу. Положила её невесомо, как будто кожи коснулось дыхание. Повела через грудь. Шогол-Ву выпрямился, чтобы ей было удобнее.

— Мотай туже, — сказал он. — Слетит.

Она старалась, но то ли боялась сделать больно, то ли не хватало сил — повязки лежали свободно. Шогол-Ву покачал головой, встал, выдохнул и сам принялся затягивать.

— Я поняла. Давай…

— Ты не умеешь. Отойди.

Дочь леса отошла послушно, замерла у окна, глядя в серый рассвет за мутным стеклом. Шогол-Ву закрепил повязки, что были на нём, оторвал ещё полосу. Самому не разглядеть, как мотать.

— Подойди.

Она подошла, помогла и даже затянула как следует. На щеке блестела влага, и дочь леса пыталась держаться так, чтобы Шогол-Ву не видел эту щёку.

Он видел. Он стоял и думал о повязке, не слетела бы. И ещё о женщинах. Дочери детей тропы не плакали. Если им что было не по душе, они доносили это словами или ножом. И задеть их могло только то, что всем понятно, а что случилось у дочери леса?

— Ты плачешь от страха? — спросил Шогол-Ву. — Веришь, что боги разрушат мир?

— Верю! Но я плачу не потому… я не плачу. Стой ровно.

— Ты голодна? Или что-то болит? Тебя били.

Она молча кончила мотать, помогла ему надеть рубаху, приготовленную хозяйкой, придержала куртку, а потом отошла к окну. И было бы на что смотреть — край холма и сарай.

Шогол-Ву пожал плечами и сел. Потянул к себе кружку. Отвар остыл.

— Э-эй, тётушка Галь! — донеслось с улицы. — Да улыбнётся тебе Двуликий!

— Да не оставит он и тебя, Балле!

— Что те двое, не обидели?

Голос звучал виновато.

— Сама понимаешь, ну, сказали, Ната ищут. Спросили, кто видал, кто слыхал — ну, мы ж не могли молчать, что ты ему вроде как не чужая, и если кто знал, то ты. Ну, понимаешь же, вроде как и смолчим, оно неладно выйдет, если те узнают, ну…

— Да брось, Балле! — весело перебила его хозяйка. — Я понимаю, вы иначе не могли.

— Так а ты знала, где он может быть, указала им? А то, ну, быстро они убрались, торопились так. Ко Взгорью, что ли.

— Да мне откуда знать-то, а? Этот паршивец давно-о сюда носа не кажет. Сама только слухами и живу: то говорят, нож под рёбра получил, то говорят, повесили.

Гость оживился.

— А, и я слыхал, что повесили. Ну, с тобой о таком болтать не хотелось, смолчал. Говорили, у Большого Корня, что ли, или у Дубов он с бабой миловался, а она другому дала обещание у костров. Ну, тот, другой, осерчал, слово за слово, вышли на ножичках, Нат его и прирезал. Ну, а Ната за это в лес да в петлю. А лес тот самый, за который выродков загнали. Понимаешь, ну, выбор-то такой: или от петли издохнуть, или от стрелы, а то и от зверя!

— Во-от оно что, — задумчиво сказала хозяйка.

— Только если ищут его, значит, выкрутился. Хотел бы я знать, как! Вёрткий, гад… Ох, прости, тётушка Галь!

— Да что уж, вёрткий гад и есть. Ты за рыбой-то шёл?

— А, да, да. Ну, пойду я, а на обратном пути ещё загляну!

— Да будут боги к тебе добры! Выручаешь меня, старую.

— Да что уж, невелик труд. Ну, я пойду.

— Иди, иди.

Гость ушёл, и хозяйка вернулась в дом.

— Слышал? — спросила она. — Правду Балле говорил?

— Про петлю правда. А почему его так оставили, я не знаю.

— А ты почему его не тронул? Что он тебе наболтал, а?

— Когда я его нашёл, он не мог болтать. Я обрезал верёвку.

— А зачем?

Шогол-Ву не ответил.

Старая женщина покачала головой, улыбнулась. Отыскала мешок, оставленный человеком.

— Держи, нарежь мясо. Голодные небось, а? Хлеб у меня был на полке.

Дочь леса жадно втянула запах, сглотнула, но больше ничем себя не выдала. Не торопясь, нарезала хлеб и мясо, отошла на шаг, не спеша брать первой. И с Двуликим не поделилась, хотя огонь в очаге горел.

Тётушка Галь нащупала хлеб, отломила самую малость.

— Вы ешьте, ешьте, — сказала она. — Мне что-то не хочется, как бы жар не поднялся.

Она и того, что взяла, не съела. Почти всё отдала Двуликому.

Шогол-Ву принялся за еду. Он посмотрел, как дочь леса глотает, почти не жуя, и понял, что плакала она из-за голода. Пожал плечами и поморщился от боли.

Слабое племя. Как тяжело, должно быть, жить слабым: они споткнутся там, где сильные пройдут и не заметят, что путь неровный.

Снаружи донёсся крик.

— Выйду, — вздохнула тётушка Галь. — Нет покоя. Что там ещё?

Шогол-Ву придержал за ней дверь, оставив щель, и прислушался. Кто-то бежал от Взгорья и кричал, задыхаясь. Слова обрывались.

— Зве… Люди! Зверь!.. Помогите!..

— Балле! — ахнула тётушка, всплеснув руками.

Сосед заторопился мимо, кашляя, сгибаясь. Не ранен — бегать не привык. Замахал руками.

— Сюда, люди!.. Зверь, двоих порвал…

Он закашлялся. На крик уже спешили, и Шогол-Ву притворил дверь, чтобы его не разглядели.

Загомонили люди.

— Что, что такое?

— Где зверь?

— Да я рыбачить!.. Там, у хижины… стражей-то порвал, ну, тех, что к нам заезжали… И за мной!..

— Что за зверь-то?

Балле закашлялся, обернулся со страхом.

— Не видал я такого! Из Запретного леса, видно… Здоровый! Больше космача!.. Вилы нужны, рогатины…

Дочь леса подошла, коснувшись плечом.

— Эй, народ, слышали? — зычно проорал один из поселян. — Рогатины, вилы тащите! Скот запирайте, а псов сюда!..

Тётушка Галь толкнула дверь. Шогол-Ву отступил с пути, потянул дочь леса за рукав, не то она так и стояла бы, пытаясь что-то разглядеть.

— Что, скажешь, и тут боги виноваты? — настороженно спросила хозяйка. — Из-за них это?

— Я не знаю, какого зверя увидел этот человек, — ответила дочь леса, кусая губы. — Так не должно быть…

Залаяли псы, одни сердито, другие весело, радуясь, что их спустили с цепи. Их звонкие голоса приближались, вот уже зазвучали совсем рядом. Истошно закричала курица — видно, дочь леса поймала не всех.

— Ох ты, — сказала хозяйка и шагнула назад, во двор. — Пошли, пошли отсюда! Куда вас несёт?

Лай изменился и зазвучал иначе. Одни псы брехали трусливо, держась рядом, у двора, другие полетели к пустоши, рыча, захлёбываясь яростью.

— Вон она!.. — раздался вопль. — Тварь та самая!..

Шогол-Ву приотворил дверь, выглянул осторожно.

Зверь был таким же, как тот, встреченный в Безлюдье — широкое, как бочка, тело, расставленные острые уши, оскаленная пасть. Щетина отливала синевой, белая короткая грива дыбилась вдоль хребта. Тяжело ступали копыта.

Зверь мотал головой, отпугивая псов, но не рвал их. Он будто что-то искал, раздувая ноздри.

— Страж! — воскликнула дочь леса. — Он не опасен, не тронет живых!..

Хвала Трёхрукому, её не услышали за криком людей, за лаем псов. Тётушка Галь привалилась к двери с той стороны, Шогол-Ву удержал дочь леса. Она дёрнулась, силясь вырваться.

— Пусти!.. Они же убьют его!

Люди кричали. Выли и ревели псы.

— Ох, боги! — раздался по ту сторону двери голос тётушки Галь. — Защитите нас!

Зверь завизжал, следом заскулил пёс.

— Так его!

— Обходи, обходи!..

— Неллик!.. Неллик, берегись, с дороги!

Затрещала изгородь, ломаясь. Что-то ударило о стену сарая, замычал рогач. Шогол-Ву разобрал тонкий голос нептицы.

Дочь леса билась в его руках.

— Пусти меня!.. Пусти же, они убивают его! Я прошу… я остановлю! Отпусти меня!..

Шогол-Ву закрыл ей рот. Она попыталась стряхнуть руку, потом укусила.

Пёс закричал, как человек, и люди завопили громче.

— Тварь проклятая!

— Бей его, бей!..

— Во, во, в глаз давай!..

Оглушительный визг перекрыл все звуки.

Дочь леса уже не просила — кричала, забыв слова. Мотала головой. Шогол-Ву давил этот крик ладонью, чуял пальцами горячие слёзы.

Зверь хрипел, ревели люди. Слышались звуки ударов, и на каждый дочь леса рвалась всем телом, будто били её. Что-то упало тяжело, сотрясая землю, и пёсий лай сменился рычанием.

— Ты не смогла бы помочь, — сказал Шогол-Ву. — Слышишь? Не смогла бы.

У неё подкосились колени. Он сжал её, почти невесомую, и подумал, не переломать бы кости. Кроме костей, похоже, там ничего и не было.

Люди ликовали. Выли, как звери, опьянённые кровью.

— Вот так и лесных выродков прикончим! — заорал кто-то, и его поддержали криками.

— Ох, боги, — пробормотала тётушка Галь. — Ох, защитите нас…

Застучали копыта рогачей, псы залаяли, как на чужака. Кто-то приехал.

— Эй, да улыбнётся вам Двуликий!.. И без нас справились?

— Вот так зверюга…

— Он пса у нас порвал, а дальше спугнули, что ли. Видим, бежит к Кривому Лугу — ну, собрались и вам на подмогу…

— У старой хижины тела лежат, ох и подрал он их! К Вольду, должно, ехали, да не успели. И мы не успели… Да уймите псов!

Зазвучали людские крики, рычание, скулёж. Псов поволокли прочь. Одного, видно, хлестнули, и он взвыл. Стало тише, лишь тётушка Галь всё молила богов негромко, всё стояла, не возвращаясь в дом.

И тут в сарае закричал рогач.

— Это ещё что? Эй, ты когда это рогачом обзавелась, хозяйка? — спросили удивлённо и насмешливо.

Слышно было, со скрипом отворилась дверь. Кто-то ахнул.

— Боги, пощадите нас!.. Да как же это? Вот так урод!

— Это Вольда рогачи, — прозвучало сурово. — Ночью свели.

— Украли? Так это точно Нат замешан! А ты ещё врала, старая, что не видала его!

— Ай, заприте, заприте! Ну и клювище!..

Дочь леса сделала попытку вырваться, но Шогол-Ву держал крепко.

Кто-то подошёл совсем близко. Слышно было, как вскрикнула тётушка Галь, когда её дёрнули прочь от двери.

Запятнанный огляделся. Лук был рядом, но удастся ли натянуть?..

— Эй, меня ищете? — донеслось со стороны Безлюдья. — Вы, трусы, только на баб и можете руку поднимать! Хотите награду? Поймайте меня!.. Но!..