Сын детей тропы

Глава 28. Зов

Телегу раскачивало и несло, как лодку по бурной реке. Фонарь скрипел, грозя сорваться с крюка.

— Правь ровнее! — закричал Нат. — Что творишь? Перевернёмся!..

Йокель, обезумев от страха, хлестал рогачей. Те бежали, крича от боли, не разбирая пути.

Шогол-Ву, удерживаясь за борт, дополз и схватил возницу за руку. Нат придержал за другую, рванул поводья к себе. Йокель не пускал. Рогачи ушли влево, потом вправо. По колесу заскрёб куст.

Нептица скакала позади, расставив крылья. Порой взмахивала ими, пролетала шаг-другой, опускалась и бежала дальше, вытягивая шею.

Тому, кто шагал впереди, дорога была тесна. Качался, слепя, огонь в огромной руке. Он вырывал из мрака черты, точно вытесанные из камня.

Так же холоден и тяжёл, как камень, был и взгляд. Не понять, куда он смотрел. Казалось, на всё сразу: на чёрные поля, на всадников, на телегу.

Развилка лежала на полпути, но вот исполин сделал шаг. От грохота и гула заложило уши, и по земле, казалось, прошла волна. Телегу подбросило. Тонко закричала нептица.

— Не успеем! — воскликнул Йокель. — Не успеем…

И бросил поводья, закрыв лицо руками.

Хорошо, что Нат был рядом. Перехватив поводья, хлестнул рогачей. Те захрапели, отворачивая морды. Им было страшно, но они послушно бежали вперёд.

Зебан-Ар уже достиг развилки. Помедлил миг — чёрный силуэт на вздыбленном звере, — махнул рукой и полетел дальше. Клур отстал ненамного.

За ними скакала Хельдиг. Она то и дело придерживала рогачей, оглядываясь. Что-то крикнула — не разобрать слова.

Нат прорычал сквозь стиснутые зубы:

— Проскочим!

Йокель привстал, кое-как держась, и хотел спрыгнуть на ходу. Шогол-Ву схватил его за рукав, за воротник, навалился всем весом.

— Отпусти меня! — завопил торговец. — Пусти!

— Кости переломаешь, сядь!

Земля толкнула телегу снизу, и Йокель упал на сиденье.

Белый фонарь уже не слепил — горел высоко, почти над головой. Он качался, и тени чернее тьмы метались по земле, изломанные и длинные.

Того, кто нёс огонь, теперь было видно хорошо. В точности такой, какими изображали богов, в одежде путника, он казался бы каменным, если бы волосы не развевались по ветру.

Нат кричал, понукая рогачей. Нахлёстывал, иначе бы те свернули, понесли по ямам, кустам и холмам, по сырой земле, где телеге не проехать.

До развилки осталось немного — пять вдохов, может, шесть, — когда стало ясно: по дороге они не успеют.

— А ну, держитесь! — воскликнул Нат, и рогачи ушли вправо, срезая путь.

Телега съехала с дороги, замедлила ход, ещё немного прошла с натугой и застряла.

— Чтоб вас! Давайте!

Он хлестнул рогачей. Те замычали, рванулись, телега двинулась ещё немного, но и только.

Шогол-Ву дополз до края, спрыгнул и принялся толкать. Земля скользила под ногами.

Нат обернулся.

— Йокель, бери поводья! — крикнул он. — На, говорю! Тоже толкну.

Он добежал, оскальзываясь, и навалился на борт. Посмотрел наверх, щурясь.

— Говорила мне тётушка: «Не ругайся, Нат, беду накличешь», надо было слушать. А я Двуликому то и дело желал с холма свалиться. Как думаешь, я это виноват?

Телега пошла вперёд. Они поспешили нагнать, но тут же и пришлось толкать снова.

Отставшая нептица добежала, протиснулась между ними. Встав на задние лапы, передними заскребла по борту, дыша тяжело.

Земля ушла из-под ног. Совсем рядом грохнуло, на лицо упали брызги, и Йокель закричал.

— Вперёд смотри, а не наверх! — посоветовал ему Нат. — Вам-то что. Ну, раздавят, так камень поднимет. Лепёхами, правда, будете. А я…

Он толкнул изо всех сил.

— Я бы… поглядел… на это дело, да только не знаю, сам-то встану или нет!

Под телегой затрещало, она вырвалась из плена и пошла всё быстрее.

Нептица хлопнула крыльями. Оказалось, она не помогала, а лишь хотела забраться наверх, и теперь, царапая дерево когтями, влезла и заняла почти всё место. Где-то под ней заныла и тут же умолкла стренга.

Шогол-Ву бежал, держась за телегу. На это сил ещё хватало. И на то, чтобы подтолкнуть Ната в спину.

Тот кувыркнулся через борт и тут же свесился, протягивая руку.

— Я сам…

— Упрямец, чтоб тебя! Заткнись и хватайся!

Он вцепился, как клещами, потянул к себе. Телега подпрыгнула, и Шогол-Ву не понял сам, как оказался на ней, глядя на мир снизу вверх.

Закрывая небо, проплыл над головой сапог, стоптанный и заношенный, но чистый, будто не липла к нему земная грязь. Запятнанный разглядел и навсегда запомнил каждую трещину на подошве, каждый гвоздь и потёртость.

Телега ударила в спину, накренилась, зашумела по колёсам придорожная трава, и Нат закричал:

— Да!.. Говорил же, проскочим!

Он заулюлюкал и рассмеялся.

Хельдиг поравнялась с бортом, придержала рогачей.

— Вы целы? — тревожно спросила она.

Но тут же и исчезла из виду. Её звери прянули вперёд, а тяжёлый сапог опустился совсем рядом, с хрустом сминая кустарники и молодые деревца. Нога, толще самого широкого древесного ствола, была на расстоянии четверти полёта стрелы, не дальше.

Тот, кто держал фонарь, поднял его выше. Неторопливые пальцы взялись за стекло, отворили, и мир залило светом.

Шогол-Ву прикрыл глаза ладонью, жмурясь, утёр проступившие слёзы. Моргнул, и позади не стало никого. Только фонарь висел, медленно тускнея.

Клочья одеяла, выдранные ветром, медленно плыли, затягивая свет пеленой. Кто-то незримый одну за другой залатал прорехи, но мрак не вернулся. Казалось, там, за серо-синей завесой, Двуликий спускается с холма.

Путники отъехали чуть дальше от развилки и остановились.

— Вот так встреча! — прокричал Нат. — Ух, до сих пор колени трясутся!

И он со смехом хлопнул Йокеля по спине.

— Штаны-то не обмочил, бедняга? Э, да ты ещё и язык проглотил!

— Да я… — пробормотал тот растерянно и утёр лоб, не выпуская поводьев. — Я уж думал, и всё тут… Вправду это было, вы тоже видели?

— Да уж видели, — хохотнул Нат. — Понять не могу только, чего не Трёхрукий явился. Я ему столько должен, вспомнить страшно… Хотя и он мне с камнем этим удружил, паскуда.

Нат помрачнел, но потом опять развеселился.

— А Двуликий, видели, на меня похож! Похож, а?

— На тебя? — кривя губы, спросила Ашша-Ри и сплюнула. — Он похож на тебя не больше, чем тьма на свет. Его волосы черны, а на щеках метки, как у детей тропы.

— Чего? Да брешешь ты! Никаких меток у него не было, а волосы — во, точно такие!

И Нат потянул себя за русую прядь.

— Я тоже видел метки, — сказал старый охотник. — Тут и тут.

Он провёл пальцем по щекам.

— Йокель, а ну подтверди!

— Да что ж ты думаешь, я лицо его рассматривал? Я себя от страха не помнил! Кажется, и мысли ни одной не осталось, уйти бы только. Какое там лицо, нашёл о чём спросить!

— Шогол-Ву, ну а ты, друг мой?

Запятнанный пожал плечами.

— Я разглядел сапог.

— Тьфу…

— Я не видела меток, — вмешалась дочь леса, — но волосы были белыми, как туман.

— Да какой ещё туман!.. А ты, Чёрный Коготь, что видел?

Клур нахмурился, глядя в сторону.

— Я видел смерть, — сказал он. — Кончайте разговоры, едем.

Все притихли, и слышно стало, как нептица тянет клювом перо, вычёсываясь.

— Вернёмся на прежний путь? — спросила Ашша-Ри. — Он ушёл.

— Не поеду я туда! — вскричал Йокель. — Хотите, берите телегу, и одного рогача вам оставлю, но туда не поеду! Может, он просто не виден, а сам ждёт.

— Ты жалок! Если то Двуликий, он настигнет на любой тропе. Сойдёт с холма, где захочет…

— Да и мне чутьё подсказывает, что лучше б не соваться обратно, — вмешался Нат. — Он-то, может, и сойдёт, где захочет, да надо ещё, чтоб захотел. А будем у него под носом крутиться… Был бы я богом, я б таких прихлопнул. А чего, сами напрашиваются.

— Вы, трусливые души! Он не такой, как вы. Он оценит смелость. Нужно было не сворачивать, а ехать прямо!

— Ага, чтоб ему было удобнее нас давить!..

— Тихо! — прикрикнул Клур. — Едем дальше. Возвращаться не будем.

— Во, выкусила?

— Но почему?..

— Я сказал, и этого должно быть достаточно.

Клур сжал колени, вынуждая рогача тронуться с места. И если Ашша-Ри и хотела что-то добавить, она сдержалась и промолчала.

— Ты ведёшь нас к упокоищу! — воскликнул им вслед старый охотник. — Стой, чёрный пёс!

Он поскакал за Клуром. Понял, что не остановит, и придержал рогача, перекрыв телеге путь.

— Что будет, если мы прогневаем богов? Твой камень, как велика его сила?

— Ну, видно, сейчас и проверим, — ответил Нат. — Выбора-то нет: или вперёд, или назад. А ты что скажешь? Как далеко нужно держаться от могил?

Хельдиг задумчиво потрепала по шее белого зверя. Тот, даром что в повязке, мотал головой и фыркал. Собрат лизал его морду, успокаивая.

— Прежде камень передавался от вождя к вождю, и этот порядок не нарушался много жизней. Такого, как сейчас, не случалось. Я не знаю, чего ждать.

— Вот я и говорю, сами не знаете ничего… Значит, одолжишь рогача своего, полем объеду, стороной. Делов-то!

— Рогачей, — поправила Хельдиг. — Их двое.

— Как по мне, один, и уродливый. Ну, чего ждём?

Зебан-Ар покачал головой, плотно сжав губы, но согласился, отъехал и пропустил.

Этой дорогой, видно было, ездили нечасто. Кустарники, осмелев, забирали себе всё больше места. Травы, те и вовсе зашли на полосу меж колеями, и теперь шелестели, шептали о чём-то под брюхом телеги. Говорили, должно быть, о том, что к упокоищу вновь кого-то повезли.

Нептица сперва глядела по сторонам, потом всё чаще стала жмуриться. Наконец, распушив перья, спрятала клюв между крыльев. Лишь иногда, если телегу качало, чёрный глаз приоткрывался ненадолго.

Шогол-Ву сидел, прислонясь к борту и поджав ноги. Когтистая лапа касалась его бедра. Порой зверю что-то снилось, и когти сжимались.

Напротив устроился Нат. Перетягивал струну — та лопнула, когда нептица прошлась по стренге. Цокал языком, качая головой. Закончив работу, коснулся пальцами, прислушался. Нахмурился и заставил стренгу запеть опять, а потом прихлопнул струны ладонью.

— Слышишь? — спросил он, поднимая глаза на соседа. — Это что гудит?

Шогол-Ву прислушался. Поскрипывала телега, тяжело падали копыта на сырую землю. Шумели травы, кустарники скребли по колёсам да иногда щёлкали поводья.

— Всё тихо, — сказал он. — Только мы, других звуков нет.

— Гудит же! — с досадой сказал Нат и растёр виски.

Он привстал и огляделся.

— Вон там, впереди, должно быть, упокоище? Сколько дубов насадили… Хельдиг, слышишь, эй! Давай меняться. Я верхом, а ты в телегу.

Он наклонился к запятнанному, подмигнул и прошептал:

— А ты не зевай, понял! Во как тут хорошо, удобно. Тесно.

— Что же удобного?

— Ты ей по нраву, я вижу, как она на тебя глядит. Приобними, скажи что-нибудь, давай. Самое время.

— Самое время? Тот, кому она отдавала сердце, лежит здесь, под полотном.

— Ой, ну и сиди, умный такой. Миру не сегодня-завтра конец, так и помрёшь, и вспомнить нечего… Йокель, стой. Хельдиг, эй, Хельдиг!.. Дай рогача!..

Дочь леса подъехала ближе, поравнялась с телегой.

— Гаэр и Брока не любят чужих, — сказала она. — Могут не послушать, да и упряжь я сняла. Садись позади меня.

— Подумаешь, упряжи нет! И не с такими справлялся. В Прудах человек один живёт, Радде, вот уж он бы тебе сказал, сколько я ему…

Нат осёкся и махнул рукой.

— А, ладно, это вам знать ни к чему. Так давай уже, забирайся на телегу и на бедолагу этого глянь. Что-то дышит тяжело, как бы не помер. Их племя упрямое, до последнего будет делать вид, что держится. Держится, держится, а потом глядишь — на упокоище пора нести.

Хельдиг посмотрела с тревогой, и Шогол-Ву поспешил сказать:

— Со мной всё хорошо.

— Где ж хорошо, если умишка боги не доложили, — пробормотал Нат. — Ну, я сделал всё, что мог. Эй, Хельдиг, ближе подъедь, я сяду! Только вперёд хочу.

И шепнул так, чтобы слышал только Шогол-Ву:

— Во, а ты локти кусай.

Дочь леса подвела рогачей ближе, придержала, и он перебрался с телеги, ворча:

— И как ездить на таком? За рогами не уследишь, лучше бы все обломала… Эй, тихо, тихо!

Белый рогач замотал головой, замычал. Нат выставил руку.

— Гаэр не видит из-за повязки, не понимает. Нужно было мне сесть впереди!..

— Ну так сдёрнуть её, да и всё! Дай я уберу. Она теперь ни к чему, надеюсь, и дальше не пригодится.

Нат стянул тряпицу. Белый зверь испуганно скосил на него тёмный глаз, захрапел, переступая ногами. Седок почесал его между рогов, потрепал по шее.

— Во, видишь, я ему нравлюсь. Точно не хочешь на телеге прокатиться? — спросил он, обернувшись к дочери леса. — Нет так нет, дело твоё. Ну, едем!

Рогачи Хельдиг пошли неторопливо, забирая в сторону от дороги. Кивая головами, выбирали путь меж кустарников и жёстких трав, меж замшелых камней.

Тронул поводья и Йокель, и телега, покачиваясь, поплыла вперёд.

Упокоище было немалое — целая роща, где и тропу разглядишь не сразу. Когда-то сажали дубы, те привели юную поросль. Прижился здесь и низкорослый орешник.

Чтобы не потерять могилы, ветви украшали где лентами, где круглыми колокольцами, где подковами. Виднелся остов бочки вокруг ствола, на толстом суку болтался хомут, испорченный временем и непогодой — таким, видно, было ремесло покойников, и те, кто их хоронил, мудрить не стали. Уже, может, и не сажали на могилах новые деревца, а зарывали под старыми корнями. Куда сажать, если упокоище и так тянулось на целый полёт стрелы и подступало мало не к дороге.

Стояла тишина, как бывает в конце дня, когда Двуликий уходит и только свет его фонаря остаётся кромкой на холме, бледнеющей на глазах. Та пора, когда холм вот-вот остынет и потемнеет, когда засыпают зверь и птица.

Ветер, спавший у обочины, поднялся, встряхнулся, обошёл вокруг телеги. Побрёл следом, зевнул и побежал скорее. Нагнал старого охотника, поиграл с перьями в волосах и помчался дальше, за чёрным рогачом.

Нагнав и его, ветер прянул в рощу. Медленно, неохотно двинулись старые ветви, покачнулись колокольцы, но не зазвенели. Проржавели, должно быть.

Казалось, ветер ушёл совсем, заплутал на извилистых тропках, а то и уснул в подлеске, но он завыл издалека. Заплакал, и в зов его вплелись другие голоса, будто бы человечьи.

Рогачи Йокеля встали. Он хлестнул их и сказал плаксиво:

— Да что ж такое-то! Сил моих нет. За всю жизнь такого страха не терпел, как за один этот день…

Нептица подняла голову, сонно жмурясь. Посмотрела по сторонам, зевнула и вновь уткнулась в перья, не закрывая глаз.

Телега качнулась и двинулась дальше, но рогачи не спешили. Шли медленно и неохотно.

Шогол-Ву успел ещё услышать, как вскрикнул Нат, и ветер налетел, ударил грудью с размаху, забросал сором и мелкими ветвями. Поднялся свист и рёв — ничего не стало слышно кроме.

Йокель охнул и согнулся, прикрываясь руками. Рогачи ещё шли, отворачивая морды, боролись с ветром. Он утих на мгновение — показалось, все звуки в мире исчезли — и набросился снова.

Теперь ветер нёсся, как бурный поток, и хлестал то слева, то справа. Он лишал дыхания, бил и вертел. Вздыбил перья нептицы, а когда та встала, испуганная, затрепал её крыло, как парус.

— Ложись, Хвитт! Ложись! — велел запятнанный.

Он навалился, прижимая её ко дну телеги, а после выглянул из-за борта.

Рогачи Хельдиг свернули и теперь неслись к упокоищу. Казалось, ветер толкает их, пригибает травы, расчищая путь.

Нат почти лежал на шее белого зверя. Дочь леса кричала, но не только слова, а и сам голос нельзя было расслышать.

Чёрный зверь Клура поднялся на дыбы, завертелся. Старый охотник понукал своего испуганного рогача, но тот упирался, опуская голову.

Уже не один — целая стая ветров окружила путников и завыла на все лады.

И с упокоища откликнулись. Заскрипели дубы, раскачиваясь. Людские голоса застонали, заплакали и запели тонко. Сплелись мольбы и проклятия, оклики и испуганные вздохи, шёпот и крик.

Шогол-Ву ударил Йокеля в плечо, ещё и ещё, пока тот не догадался взяться за поводья. Рогачи топтались, пригибая уши, прятали морды от ветра. Разбежались бы, если бы не ремни.

— Не пускай их к упокоищу! — крикнул запятнанный над ухом торговца. — Слышишь, не пускай! Закрой путь телегой!

Ответил ли Йокель, он не расслышал, но рогачи пошли, а там и побежали.

Шогол-Ву сел у борта, пригнувшись, прикрывая лицо рукой и жмурясь. Он следил за белыми зверями дочери леса. Те спешили к дороге, но кустарники и камни задерживали их.

Нат как будто ослабел. Он кренился, и Хельдиг держала его одной рукой, а другой вцепилась в гриву. Она кричала рогачам, била пятками по светлым бокам, хлопала по шее — хотела повернуть, но ей не удавалось.

Ветер подхватил иссохшие, мёртвые обломки ветвей, чёрные листья старого года, весь сор, какой нашёл, и понёс. Он сёк лица и ладони, заставлял рогачей мотать головами, жмуриться и мычать. Закружил вихрем, и на миг Шогол-Ву увидел зверя, косматого и большого, как роща. Рыча, зверь ударил лапой — и вновь распался на мелкий сор, завертелся, завыл.

Йокель успел. Когда рогачи Хельдиг добрались до дороги, телега закрыла им путь, вынуждая свернуть и бежать рядом.

Нат рвался куда-то, ничего не видя, и бормотал:

— Пусти… Пусти, меня зовут, меня ждут!..

Светлый мохнатый бок ударился о борт, о колесо. Телега качнулась.

Шогол-Ву подхватил Ната и потянул к себе. Тот свалился на вскрикнувшую нептицу, и ветер оставил в покое белых рогачей. Хельдиг смогла отъехать.

В другое время они миновали бы упокоище за шесть вдохов, не больше, но сейчас путь растянулся, как в дурном сне.

Голоса мёртвых то утихали, и казалось, они лишь чудились — то налетали опять, гневные и зовущие, шепчущие, стонущие и смеющиеся. Заглушая их, ветер гудел в ушах, и дыхание его веяло тленом.

Он прошёлся метлой и вынес на дорогу всё, что отыскал в роще. Покатил изъеденные червями жёлуди и оборванные бубенцы, взметнул вихрем сухие травы, закружил истлевшие ленты, спутывая ноги рогачей. Те захрапели, вскидывая копыта.

Тут посветлело, но свет шёл не с холма, а снизу, из-под телеги.

— Это что? — воскликнул Йокель и махнул дрожащей рукой. — Убирайся, уйди!

На сиденье взобрался пересветыш, завертел земляной головкой. Тёмные уши-листья пригнулись. Спасаясь от ладони, зверёк спрыгнул вниз.

А там уже теснились его собратья. Какие-то хрустели, попадая под колёса и копыта, но всё новые и новые пересветыши сбегались — и, наконец, окружили телегу и рогачей, очертили неровный светящийся круг. И там, внутри него, у ветра не стало силы.

Ветер налетал, отшвыривая пересветышей. Раскатывал их на камешки и жёлуди, на комья земли и листву, но те упорно собирались опять, и их становилось всё больше. Всё ярче разгоралось сияние.

Рогачи остановились, фыркая. Боязливо потянули морды, принюхиваясь. Зверь-гнилушка вспрыгнул на мохнатый нос, вскарабкался выше, к рогам.

Нат застонал, обхватывая голову.

— Пусть они замолчат! — воскликнул он. — Заткните глотки, слышите? Умолкните!

И взмахнул рукой, отгоняя неведомо кого.

Шогол-Ву придержал его и крикнул Йокелю:

— Скорее, нельзя стоять!

Возница хлестнул рогачей, и те пошли, ступая осторожно. Пересветыши двинулись тоже, не размыкая кольца.

Нептица свесилась через борт, склонила голову набок, приглядываясь.

Хельдиг ускакала вперёд и замерла у дороги, там, где кончалось упокоище. Остальные ждали рядом с ней, забыв сторониться. Ветер трепал их волосы, тревожил рогачей.

— Да чтоб вас всех! — закричал Нат. — Вот вам!

Он потянул из-за ворота камень и дёрнул, пытаясь сорвать со шнурка. Шогол-Ву перехватил его руки.

— Стой! Ты погибнешь.

— Заброшу его, и всё тут! Не могу я, не могу больше… Не могу их слышать!.. Чтоб вас, умолкните, прошу, умоляю… Будьте вы прокляты, будьте прокляты!

Когда упокоище осталось за спиной, Нат перестал рваться, только прижал пальцы к вискам, раскачиваясь взад-вперёд. Наконец, рассмеялся невесело.

— Ну, вот теперь я подумаю, что хуже, стоять кустом или это. Если бы вы знали, если бы только знали… Я уж думал, Трёхрукий всё же явился, отнял мой разум и не вернёт.

— Да и с моим неладно, — подал голос Йокель. — Чушь какую-то вижу. А вы видите?

Он вытянул руку, указывая на пересветыша, который сидел между рогов, намывая мордочку.

Пальцы тряслись.

— Не бойся их, — сказала Хельдиг.

Она ехала, держась у телеги, чуть впереди.

— Это пересветыши, звери из Шепчущего леса. Никогда прежде не покидали границ.

— Из какого ещё — Шепчущего?

— Из Запретного, — пояснил Нат. — Мёртвого. Белого. Так яснее?

Йокель передёрнул плечами.

Остальные, было видно, прислушивались, хоть вопросов и не задавали.

— Зря поехали мимо упокоища, — сказал Зебан-Ар. — Я говорил тебе, чёрный пёс. Говорил…

— Будем знать, — хмуро ответил Клур. — Разве я думал…

Привстав, он обернулся и изменился в лице.

— Эй, что увидел? — спросил Нат, поглядел назад и замер тоже.

Пересветыши прянули в стороны, раскатились и погасли. Последним ушёл тот, что сидел на голове рогача. Но роща стояла тихо — ни звука, ни движения.

— На землю! — закричал Чёрный Коготь.

Обхватив Ашшу-Ри, он скатился на дорогу, в канаву. Укрыл охотницу своим телом.

— Что такое? — спросил Йокель тревожно и спрыгнул с телеги. — Что ещё?

И тут Нат закричал надсадно, выставляя перед собой руки.

— Отпусти меня! — прошипела охотница, вырываясь, но Клур держал её крепко.

— Лежи, не поднимайся! — велел он, обернулся и прокричал:

— А вы? Жить надоело?

— Что ты надрываешь глотку, чёрный пёс? — спросил Зебан-Ар, кривя губы. — Всё спокойно.

И вправду было тихо. Ветер унялся, и мир застыл неподвижно. Слышно было, как всхрапывают рогачи, напуганные криком, как тяжело дышит Йокель у колеса и как поскуливает Нат, раскачиваясь, уткнув лицо в колени.

Клур ещё помолчал, с недоверием глядя то вдаль, то на остальных. Ашша-Ри оттолкнула его и поднялась.

— Зачем ты это сделал? — спросила она, хмурясь.

Клур тоже поднялся, не сводя взгляда с рощи. Тряхнул головой, провёл по лицу ладонью.

— Показалось, — наконец, ответил он. — Едем.

— Что тебе показалось? — спросила охотница, не пуская его к рогачу. — Что?

Тот лишь поморщился, но вместо него ответил Нат.

— Тоже это видел, а? — пробормотал он со смешком. — Как дубы ломает пополам, будто щепки трухлявые…

— Хватит, — прервал его Клур.

— Да-а, вот так потеха! Ломает, несёт — я думал, это и последнее, что увижу, что нас, как грязь, по дороге размажет. Так, значит, и глазам теперь верить нельзя… Чего молчишь-то? Давай, скажи, что не я один это видел! Ну? Вдвоём ума лишаться не так обидно.

Но Клур не ответил. Молча сел на рогача, хлопнул по тёмной спине и лишь тогда разомкнул губы, чтобы позвать охотницу:

— Ашша! Садись.

Она послушала, но по лицу было видно, крепко о чём-то задумалась. И пока ехали, всё хмурилась.