Сын детей тропы

Глава 31. Прощание

Нептица повела за угол. Подходя, Шогол-Ву услышал стоны.

На корточках у стены, у бочки с водой сидел мальчишка, и ему было худо. Заслышав шаги, он поднял измученное лицо, дёрнулся, округлив глаза, и выставил руку в защитном жесте.

— Если будешь убивать, я закричу!..

— Зачем мне тебя убивать? Поднимайся, идём в дом.

Нептица села, вытянув задние лапы, и склонила голову набок. Пёс почесал за ухом, заскучал и потрусил прочь, к ограде, по своим пёсьим делам.

— Отстань, — сказал мальчишка сипло. — Сам знаю, что мне делать.

— Знал бы, не сидел тут с больной головой. Ты вымок и озяб. Не уйдёшь в тепло, привяжется хворь.

— А тебе что за дело? — окрысился мальчишка. — Боги нас оставили, им всё равно, что будет с нами! Мы все умрём, так что за разница, когда?

— Никто не живёт вечно, но сдаваться раньше времени глупо. Не придумывай за богов, чего они хотят. Идём.

Мальчишка посмотрел из-под бровей недоверчиво и хмуро и, покачнувшись, встал. Зачерпнул воды из бочки, плеснул на лицо и растёр. Пригладил встрёпанные короткие волосы, мокрые у лба, и пробурчал:

— Ну, идём…

В доме он сел, морщась, и видно было, его мучает и запах пролитой выпивки, и чад очага. Шогол-Ву поставил ему ведро, подвесил над огнём котелок. Нашёл волосянку, тонкое сплетение корней, уже подготовленную, отмытую и просушенную. Бросил в закипающую воду, помешивая, и над нею тут же поднялась белёсая пена.

Шогол-Ву зачерпнул кружку, добавил давленых ягод животворника, размешал и поставил перед мальчишкой.

— Пей.

— Ты чего? — вскинулся тот. — Этим же моются только!

— И пьют, если нужно вымыть отраву. Пей, или станет хуже.

Мальчишка придвинул к себе кружку, настороженно глядя. Глотнул, морщась, и высунул язык.

— Пей сразу до дна.

— Да, а если я умру от этого?

— Разве ты не этого хотел?

Лицо мальчишки вытянулось, и Шогол-Ву добавил:

— Не умрёшь. Станет легче. Пей.

— Ну ладно, — проворчал тот, глубоко вдохнул, зажал нос и осушил кружку большими глотками.

— Ох, что-то мне не стало лучше, совсем не стало, — простонал он.

Шогол-Ву пнул ногой ведро.

— Не держи в себе.

Повторять не пришлось.

Когда мальчишка отплевался и поднял голову, утирая слёзы, перед ним уже стояла вторая кружка.

— Не-е, не хочу больше, мне полегчало уже!

— Пей. Где твои друзья? Должно быть, им тоже худо.

— А, эти по домам давно…

— А ты почему не дома?

Вместо ответа мальчишка потянул к себе кружку, выпил и согнулся над ведром. После ещё долго сидел, опустив голову и шмыгая.

— Через нос пошло, — пояснил сипло.

Нептица заскреблась в дверь, и запятнанный отошёл, чтобы впустить. Пёс влетел раньше неё, завертелся, принюхиваясь.

Объедков хватало, но ему приглянулась кость, уже облюбованная рыжухами. Пёс зарычал, подбираясь ближе, рыжухи зашипели, выгнули спины. В другой раз не отступили бы так легко, пустили в ход клыки и когти, а тут, видно, уже насытились. Кинулись прочь — по лавке, по телу спящего, — взлетели на балку рыжими огнями и следили, утробно ворча, как пёс гложет их кость.

Человек под курткой пробормотал что-то невнятное, махнул кулаком, перевернулся на другой бок и зачмокал губами.

Нептица подошла взглянуть, чем занят Шогол-Ву. Тот искал травы, выкладывая на стол, и она склевала чёрный лист и тут же принялась кашлять, отплёвываясь.

— Нельзя, Хвитт, — сказал запятнанный. — Это не для тебя.

— Хвитт? — поднял голову мальчишка. — А я уже видел такую, и её тоже звали Хвитт!

— Где видел?

— А вот как мы ехали к Степной лапе, с кружной дороги чуть свернули, дали крюк — по пути доставляли груз — и встретили потешников. У них был зверь в клетке, но тот умел танцевать.

— Это мы и были.

— Да ладно! Я бы что, не признал в-в… Ох, ну…

— Мы прятали лица, потому и не признал. Я помню твоё имя: Тонне.

— Да, так что, она танцует? — буркнул мальчишка, глядя в пол. Уши его заалели, как животворник по осени.

— Нет.

— А зачем тогда врали, что танцует? Так вы не потешники?

Шогол-Ву промолчал, оглядывая холщовые торбы, что висели на гвоздях у стола хозяина. Втянул носом воздух. Дёрнул завязки, убедился, что нашёл душистые орехи, и положил их к чёрному листу.

— А мы вокруг Голубого Сердца ехали, — сказал мальчишка, хотя его о том не спрашивали. — У Заречных Врат в большом храме были, у Высокого Камня, в Заставе в храме ещё, и у дорожных святилищ молились.

— И что отмаливали?

— Да мамка заболела…

— Помогло?

Мальчишка махнул рукой, кривя лицо.

— Да какое там… Мы как вернулись, её уж и схоронили без нас, не попрощались даже. Не верю я больше, что боги мудры и добры! Ведь они же знали, что мы объедем храмы, неужто не могли подождать? Как наш староста, в долг ни в жизни не дадут и пальцем не пошевелят, чтоб помочь, хотя им с той помощи не убудет!

Когда он договаривал, со двора вошли Хельдиг и Нат. Дочь леса подошла тихонько и села рядом, а Нат пошёл по залу с котомкой. Видно, решил собрать припасы в дорогу.

— Я не думаю, что боги таковы, — сказал Шогол-Ву. — Может, пришло её время.

— Ничего не пришло, она нужна нам была! Без неё всё не так. Дом пустой, холодный, отец только пьёт и ругается, и прежде он бы на меня руку не поднял!.. Но так мне и надо, плохим я был сыном.

— Кто решил, что плохим?

— Тётка говорит… Ну так права она: хороший сын бы остался мать досматривать, а я её на тётку бросил. Мне по миру ездить было интереснее…

— Мать просила тебя остаться?

— Не, упрашивала, чтобы ехал. Но это же она просто так говорила…

— Значит, уже всё знала и не хотела, чтобы ты видел её слабость. И дорога тяжела для одного. Ведь ты помогал отцу?

— Ну, помогал немного…

— И ехал не для развлечения, а по делу.

— Да, а что толку? — вскинулся мальчишка, кривя губы. — Боги и пальцем не пошевелили, чтобы нам помочь. Лучше б мы её в Запретный лес повезли, может, успели бы…

— Это не лучший выбор, — сказала Хельдиг. — Этот путь не принёс бы ей счастья.

— Ты-то откуда знаешь?

И он шмыгнул носом и утёр щёку кулаком быстро и зло. Видно, не понял, с кем говорит.

— Знаю, поверь мне. И если твоя мать не просила о такой помощи, то вы правильно сделали, что не везли её силой.

Мальчишка примолк, раздумывая. Тем временем Нат кончил сборы и вернулся.

— Ехать бы нам, — сказал он, — пока все спят. Я всегда говорил: чтобы везучим зваться, мало чуять, где Трёхрукий улыбнётся, а надо ещё и понимать, когда ему станет не до тебя. Второе, пожалуй, важнее даже. Очень мы удачно сюда завернули, а сейчас я бы убирался, да не тянул. Утром люди злые, трезвые, головы трещат. Вчера ты им друг, а сегодня — кто знает.

— Зови остальных, — согласился Шогол-Ву. — Дай мне ещё немного времени.

— Это для чего же?

— Для отвара от головной боли.

— А, это я бы и сам хлебнул, — кивнул Нат. — Только долго не возись.

И он ушёл наверх, а Шогол-Ву показал мальчишке, сколько брать чёрного листа на кружку и как толочь орех. Рассказал, что важно не кипятить, а настаивать. Хельдиг сидела рядом и слушала, будто он объяснял для неё.

Тонне кивал, повторяя слово в слово, потом наморщил лоб.

— А зачем ты меня учишь? — спросил он. — Разве тебе есть дело до людей?

— Почему нет?

— Ну так у вашего племени вражда с людьми! Не с нами, а там, за рекой, но не всё ли равно?

— Мне враг лишь тот, кто поднимет оружие. Здесь я не видел зла, так зачем мне его чинить?

Залаял пёс.

Нептица углядела кость, отбила и теперь снимала остатки мяса, а пёс, досадуя, вился вокруг, но натыкался лишь на белый бок или хвост. Наконец, не выдержав, он ухватил этот хвост, дёрнул и остался с длинным пером во рту.

Двое, что пили за столом, хрипло расхохотались, стуча кружками. Слишком уж смешно пёс круглил жёлтые глаза, мотал головой и утирался лапой, пытаясь снять перо с языка.

Мальчишка тоже засмеялся и встал, решил помочь псу.

Нептица зашипела и взялась чистить хвост, пересчитывая клювом перья. Рыжухи на балке зацокали, кивая головами: радовались.

— Да уймитесь, будьте ж людьми! — донеслось с лавки, и лежащий повернулся, укрывая голову курткой.

На лестнице раздались шаги.

Первым спустился Йокель, улыбаясь так широко, что было ясно: ни пережитое, ни грядущие беды не тревожат его сейчас.

За ним по пятам шла Ингефер, одетая небрежно. Сменила туфли на сапоги, расшитую рубаху на простую. Не зашнуровала, потому хорошо было видно, что дорогие бусы сняла.

Спустившись, она села прямо на ступеньку. Поддёрнула юбку, зевнула, осматривая разорённый зал — битую и опрокинутую посуду, где чистой не осталось, перевёрнутые лавки, заплёванные столы, лужи от выпивки и кто знает, от чего ещё. Казалось, люди нарочно испортили всё, до чего дотянулись. Оборвали даже связки грибов и лука — не для готовки, для забавы.

— Ох, лучше бы боги убили нас, чем всё это прибирать, — простонала Ингефер, морщась.

Браться за дело она не спешила — сидела, играя с концом плохо заплетённой косы.

— Я помогу, — пообещал Йокель.

— Какое ещё «помогу», — прозвучал сверху голос Ната, — когда нам ехать пора?

— Подумал я, не поеду дальше.

Нат застыл на ступенях.

— Это что за шутки?

— Какие уж тут шутки…

Улыбка на румяном добродушном лице Йокеля стаяла.

— Я ведь родом из Заречных Врат. Думал, вернусь домой, мне с вами было по пути. Потом представил, как братья смеяться будут…

Он огляделся, поставил упавшую скамью на ножки и сел. Упёрся локтями в колени и продолжил задумчиво:

— Отец-то хотел, чтобы я в храм пошёл, служкой. Младшим, но по знакомству обещали до старшего поднять, а дальше уж как сам выслужусь. Братья тоже давно при храме, в страже, в Оке, а мне такое не по душе. Да и служкой не хотел, своим умом прожить думал.

Йокель вздохнул.

— Отец наш торгует, и мне всегда казалось, легче не бывает: купил тут, там продал. Хочешь, людей послал, хочешь, сам едешь, другие города смотришь. Он меня делу не учил, но я думал, без него разберусь. Золото мать дала, а эти… Хоть бы кто сказал, ну куда ты с полотном на Сьёрлиг! А ведь знали же, точно знали!

Он притопнул ногой, хмурясь.

— И спутников моих подговорили, а может, подкупили — те первой же ночью меня оставили, не нагнал. Думали, видно, я сразу домой поверну, испугаюсь, да не на того напали. Теперь вернусь без товара, без выручки, то-то они зубоскалить будут… Если это мои последние дни, не так я хочу их провести. Я решил, останусь.

Йокель, подняв голову, посмотрел на Ингефер, и она ответила улыбкой.

— Рад я за тебя, — сказал Нат, уперев руки в бока, — только с грузом нашим как же быть?

— А, не подумал. Да вы берите рогачей, телегу берите, на что мне они теперь? А может, и сами оставайтесь. Я думаю, конец один.

— Если сдаться, то один, а если бороться, то, может, и другой!

— Да как с богами-то бороться? — грустно улыбнулся Йокель. — Тогда вот…

Он потянул из-за ворота хитро сплетённый шнурок. На нём болтался амулет из дешёвых: круг со стёртыми краями, где скалилась рыжуха. Серебро местами сошло, обнажая выпуклую медь.

— В Верхнем Торговом ряду, где лавки, спросите дом торговца Йолле и ему отдайте. Скажите, я весточку шлю, жив-здоров. Пусть хоть об этом не тревожатся.

Нат подошёл, протянул руку. Повертел амулет в пальцах. Спросил:

— А чего он поганый такой? Даже не чистое серебро.

— Чтобы вор не позарился. Цена этой вещи в другом, для моей семьи это знак.

— Ладно, — сказал Нат, убирая амулет в карман, подшитый к куртке изнутри. — Ну, надеюсь, тут нет подвоха, а то в прошлый раз, как я взял безделушку, что у одного на шее болталась, мне шибко не свезло… А, ладно, хуже не будет. Я пойду тогда, выгоню телегу, и вы не задерживайтесь.

Он пошёл через зал, отмахнувшись рукой от нептицы — та скакала под балкой, пытаясь ухватить рыжуху, и задела Ната концом хлопнувшего крыла.

Рыжухи цокали, опуская длинные хвосты и поднимая их раньше, чем тёмный клюв коснётся шерсти. Двое за столом пили и смеялись, тыча пальцами и подталкивая друг друга плечом. Похоже, один поставил на то, что повезёт нептице, а другой — что рыжухи окажутся ловчее.

Нат уже был у двери — задержался, счищая что-то с подошвы, — когда ступени лестницы заскрипели под торопливыми шагами. То спускались остальные, и первым шёл Клур.

Ингефер поднялась, уступая дорогу, обернулась и вскрикнула, прижимая пальцы к губам.

— Глаза! Трёхрукий отнял твои глаза!

— Прочь с дороги, — негромко сказал ей Клур, глядя в сторону.

Глаза его, ещё недавно тёмные, будто выцвели, подёрнулись инеем.

— Ох, поглядите! — не унималась Ингефер. — Ослеп! Что тебе снилось, что показали боги такого, за что ты расплатился глазами?

— Не поднимай шума, — прошипела Ашша-Ри.

Быстро окинув взглядом зал и подметив каждого, она обогнула Клура.

Шогол-Ву поднялся и шагнул охотнице навстречу, перехватил руку с зажатым в ней ножом.

— Отпусти, порченый!

— Нет. Это ты сейчас поднимешь шум, Ашша-Ри. Мы уйдём спокойно и никого не тронем.

— Спокойно?..

— Он прав, — сказал Зебан-Ар.

Охотница поколебалась, кривя губы, но всё же убрала нож и сплюнула. Хвала Трёхрукому, все уставились на Клура, и остального никто не заметил. Может, только мальчишка, что вернулся и застыл, прижимая к груди перо, и дочь леса — она поднялась растерянно. Видно, понял и Нат — передумал уходить, следил, глядя исподлобья и сжав кулаки.

— Ну дела! — воскликнул гуляка. — Так что за дурной сон-то, расскажи!

— Тебе не понравится, — ответил Клур.

— Не, ты уж расскажи! — и второй выпивоха хлопнул по столу ладонью. — Я знать хочу, чё там боги задумали. Что за пытка — сидеть, ждать неясно чего, сил уж нет, хоть сам себя убивай!

— Видишь, я сделала бы доброе дело, — негромко сказала Ашша-Ри. — Ты зря остановил меня, порченый.

Клур вышел вперёд, оглядел всех, кто был в зале.

Рыжухи, выгнув спины, зашипели и кинулись по балкам прочь, в тёмный угол. Нептица проследила за ними, щёлкнув клювом, встряхнулась и вспомнила про кость, которую уже давно глодал пёс.

Человек на лавке проснулся и сел, потирая сонные глаза, зашарил ногой, отыскивая сброшенные сапоги.

— Хотите узнать, что я видел за сон? — спросил Клур. — Так слушайте: я чуял богов. Они не злы и не добры, мы пыль под их ногами, а кому есть дело до пыли? Наши жизни, наши мечты, страхи и надежды, боль и мольбы слишком мелки для них. Они не слышат нас и, должно быть, никогда не слышали.

Клур обвёл людей глазами, похожими на мутный, неровно окрашенный лёд.

— Я видел Раудур. Видел, как небо раскалывается со стоном и льётся кровавый дождь. Видел, как текут алые реки. Земля ломается, как горячий хлеб — огонь и пар до небес, и по дорогам в последний раз идут боги. Им не радостно и не жаль, они лишь делают, что должны, потому что всему есть начало и всему есть конец. Я видел гибель Раудура, и воды трёх морей сомкнулись над ним. Вот что я видел.

Ингефер вскрикнула и заплакала, уткнувшись в грудь Йокеля. Тот гладил её по спине, а сам глядел растерянно.

— Ну, что ж! — закряхтев, сказал мужик за столом и потянулся к оставленной кружке. — Это… Напиться надо бы.

Клур пересёк зал широким шагом и вышел, толкнув Ната плечом. По пятам за ним следовала Ашша-Ри, а за нею — старый охотник.

Человек на лавке зевнул, ещё потёр глаза и спросил:

— Так я не понял, слепой он или нет?..

На миг стало тихо, и в этой тишине неожиданно громко прозвучал хриплый шёпот мальчишки:

— Значит, это правда? Мы скоро умрём, и я тоже?

— Сны не всегда сбываются, — сказал ему Шогол-Ву.

— Не бойся, — сказала и дочь леса. — Грядущего не знает никто. Бывает, мы видим путь, но лишь один из многих. Всегда есть другие пути.

— Другие? — воскликнула Ингефер. — А с чего это нам должно повезти?

— С того, что мы идём в Запретный лес договариваться с богами, — криво усмехнулся Нат. — Может, и договоримся.

— Врёшь! — ахнул мальчишка.

— Ну, если вы тут всё прогуляете, а мир так и будет стоять, значит, не врал я. Только всё равно вам тяжко придётся — скот, вон, прирезали, рогачей на волю пустили. Овцам, какие остались, зерна хорошего насыпали — видно, того, что для посадки держали. Думаете, пусть и они напоследок порадуются? И зря, нельзя им чистое зерно, сгубите.

— А я говорил, — подал голос человек с лавки. — Но если кто тупой, как подмётка, разве ж его переспоришь?

— Идём уже, — сказал Нат. — А то кажется мне, мы отсюда вовек не уедем.

Шогол-Ву свистнул, подзывая нептицу. Та с сожалением оставила кость, подошла, оглядываясь.

Мальчишка вышел проводить.

— А правда, что вы в Мёртвый лес едете? — спросил он.

— Правда, — ответил запятнанный.

— А если всё получится, ты ещё вернёшься?

— Кто знает.

Видно было, на языке у мальчишки вертелось ещё что-то. Он открывал рот и делал вид, что просто хотел вдохнуть, и отворачивался, глядя наверх, где растянулось, низко нависло плотное серое одеяло.

Наконец, когда уже впрягли рогачей, он решился.

— А можно мне перо?..

Шогол-Ву посмотрел на белое перо в его руке.

— Нам оно ни к чему. Можешь оставить себе.

— Нет, я… — и мальчишка указал рукой. — Вот это.

Шогол-Ву потянул себя за прядь, оглядел перо, что вплёл, собираясь хоронить Одноухого, как если бы хоронил одного из племени.

Когда-то белое с чёрным концом, оно посерело и истрепалось, давно пора было заменить. Воды рек, застенки Пограничной Заставы, кровь, огонь и дорожная грязь — весь этот путь оставил след.

— На что оно тебе? — спросил Шогол-Ву. — Оно негодное.

— На память, — прошептал мальчишка.

И глядел, не веря, как запятнанный достаёт нож и срезает перо вместе с косицей — иначе не выпутать. И прижал к груди, как великую ценность, будто ему отсыпали горсть золотых раковин с жемчугом.

Рогачи, отдохнувшие и сытые, тянули ноздрями воздух, пофыркивали. Им не терпелось отправиться в путь.

Белые звери качали головами, и всадница сидела осторожно, боясь задеть их раны, которые при свете дня казались ещё глубже.

Нептица потягивалась у колеса. Она хотела забраться в телегу, но её не пустили.

— Лёгкого пути! — пожелал на прощание Йокель. — Да хранят вас боги… или счастливый случай, и пусть удастся задуманное! Молил бы за вас богов, если бы ещё верил, что это поможет.

— Лёгкого пути! — эхом прозвучал голос Ингефер.

Они стояли в стороне, обнявшись, а мальчишка подошёл ближе, поглядывая на пустое место рядом с Натом. Глаза его блестели. Оставалось лишь надеяться, что не попросится на телегу.

— Тонне! — хрипло раздалось от дороги, и он дёрнулся, обернулся испуганно. — Во-от ты где, паршивец!

Мальчишка не врал, отец его пил, и давно. Нечёсаные, немытые космы обрамляли опухшее лицо, колени были испачканы в грязи, и куртку пятнали грязь, жир и вино. Из продранного локтя лезла шерсть.

— Я его везде ищу, а он! В трактире, значит. Вино хлебал?

— Я… нет! — пробормотал мальчишка и попятился.

Отец навис над ним, поднимая кулак.

— Довольно брехать, щенок! Дружки твои, такие же шавки брехливые, всё выболтали. От рук отбился! Поучить тебя надо? Я поучу…

— Не трогай сына, — сказал Шогол-Ву.

— А?..

Человек поднял глаза, налитые кровью.

— Не суй нос в чужие дела, выродок! Хочешь мне рассказать, как быть отцом, так вспомни сперва, что твоя мамаша не знала, от кого родила ублюдка, которого подбросила в общий дом и забыла. А своих детей ты растишь, а? Или тоже бросил и забыл — не подохнут, так вырастут… такими же ублюдками.

— Ты ошибаешься. Дети племени не бывают брошены: каждый мужчина им отец, и каждая женщина — мать. Старшие всегда рядом. Каждый выслушает и поможет, и научит, и даст совет. Дети всегда присмотрены и всегда при деле, и сами постоят друг за друга. Это у вас, людей, не так — твой сын никому, кроме тебя, не нужен, а если и ты не будешь ему отцом, тогда кто?

— Ишь, умный выискался!

Человек смотрел растерянно и зло. Неясно было, откликнется ли что-то в его сердце на эти слова или он, наоборот, отыграется на сыне за непрошеную науку.

Мальчишка сжался и моргал испуганно, будто ему грозили ударом. Видно, не верил, что обойдётся.

Йокель подошёл, положил руку ему на плечо.

— Мы присмотрим, — дал он обещание. — Люди тоже не звери, ты не думай.

Такими они и остались на сумрачной дороге — юная пара, вихрастый мальчишка между ними и набычившаяся фигура чуть в стороне. Скоро они растаяли в лёгком тумане.

Рогачи спешили, радуясь и серому предрассветному часу, и сырому ветру с реки, ничего не зная о богах и о том, что этот мир, может быть, доживает последние дни.

Нептица была не так довольна. Она бежала, раздувшись, топорща блестящие от влаги перья, и то и дело оглядывалась.

За спиной раздался звонкий лай.

Серый пёс, лишь недавно впервые спущенный с цепи и нашедший друга, без сожаления оставил позади дом и хозяина. Он спешил изо всех сил, пластаясь над дорогой — так спешил, что лапы разъезжались по грязи.

Нагнав телегу, пёс вскинул морду и пролаял коротко, с подвыванием: жаловался, что его бросили. Поравнялся с нептицей, вывалив язык, и так они и бежали дальше плечом к плечу.