Сын детей тропы

Глава 18. Легенда

Слышно было, как сосед зашарил по полу.

— Ну и что теперь? — зло сказал человек. — Тише не могли?

— Что-что, уходим, — ответила тётушка Галь. — Ты ж не собираешься отдавать камень, а? Значит, дел тут больше нет.

— Да как мне жить-то теперь?..

— Давай-ка уйдём, милый, а после подумаем.

За стеной грохнуло, ещё и ещё, будто кто прыгал на одной ноге. Донеслись ругательства. С другой стороны застучали в стену.

Дочь леса взяла запятнанного под руку, потянула вверх. Он кое-как встал.

Человек прошёл к окну первым, зло толкнул створку, перебросил ноги и исчез. Только слышно было, как он задевает стену, спускаясь, и как поскрипывает верёвка.

— Теперь ты, — сказал Шогол-Ву дочери леса. Та спорить не стала.

Следом он подвёл к окну тётушку Галь. Хотел подсадить, но та ловко взобралась на подоконник, нащупала верёвку и полезла вниз.

Сосед толкнул свою дверь — та грохнула о стену. Доски пола взвизгнули под тяжёлыми шагами, и сердитый голос прозвучал совсем близко:

— А ну, открывайте, а то дверь вынесу! Ежели не спится, уж я крепкий сон обеспечу!.. И возятся, и возятся, по-доброму уняться просишь — не понимают!

Из других комнат на него прикрикнули недовольно.

Шогол-Ву потянул верёвку с крюка, вбитого для мешков и одежды. Туго затянутая петля не сразу поддалась. В дверь ударили, ещё и ещё, и слышно было, кто-то принялся звать хозяина.

Запятнанный сбросил верёвку вниз.

— Чего тянешь, милый? — вполголоса окликнула его тётушка Галь.

— Как ты спустишься? — ахнула дочь леса.

В другое время он бы и не задумался. От подоконника до земли недалеко, если повиснуть на пальцах. Тело само знало, что делать.

Но не теперь, когда рук не поднять.

— Отойдите, — процедил сквозь зубы Шогол-Ву.

Ему дали место, и он упал, на миг лишившись дыхания. Кое-как поднялся с чужой помощью. Наверху раздался удар, ещё один, крик и треск дерева.

— Э, а это ещё как? — прозвучал изумлённый голос.

— Вы чё творите, а? Чё сломали?.. Ты вот платить будешь, понял?

— Я — платить? Я тебе уже платил, чтоб выспаться, а не возню за стеной слушать! Орут, гремят, ещё мужиков сюда притащили, что ли, а теперь сбежали!

— Да как сбежали-то? Скажешь, в окно?

Заскрипели доски под сапогами. Тусклый огонёк глиняной лампы выплыл наружу.

— Ничё не видать, — сказал кто-то задумчиво. — Может, случилось чего? Ладно девка молодая, но старуха-то как прыгнула? Она б тут валялась с переломанными костями.

— Поискать, что ли?

— Ну, поищем. Кто с нами?

— Говорили они, мужик у их шибко злой — вдруг нашёл их да убил, и тела оттащил?

— Да ещё, как знать, не один пришёл!..

— Так не лучше ль искать, когда Двуликий покажется? Мне что-то в потёмках бродить не хочется. Было б ради кого!..

Шогол-Ву брёл прочь от света и чужих голосов, опираясь на стену. Под свободную руку его крепко держала тётушка Галь. Дочь леса шла впереди, то и дело оглядываясь, а человека не видно было рядом. Ушёл, не стал дожидаться.

Наверху спорили, но соваться наружу не спешили. Потому никто не увидел, как трое добрались до угла, прошли за хлевом и кустарниками, а там свернули прочь от поселения.

Рогачи, белый и пятнистый, стояли у опушки, переступая ногами и кивая. Дождались, пока хозяйка подойдёт ближе, и потянулись к ней, подставили морды под ладони. Тут же нашёлся и человек — привалился спиной к растрескавшемуся боку вечника, подняв хмурое лицо к холму.

Одноглазый сменил одеяло, вместо тёмно-синего растянул серое, полегче, как из овечьего пуха. Оно пропускало слабый свет, и в этот час всё вокруг казалось серым и плоским.

— Вы бы ещё дольше возились, — зло сказал человек. — Ну, идём? Я бы и ждать не стал, только там воет кто-то.

— Да кто ж тут выть-то может, это лес разве? — проворчала тётушка Галь. — У него даже имени нет. Рыжухи, наверное, расшумелись.

— По-твоему, я рыжуху от костоглода не отличу?

Тётушка упёрла руки в бока.

— Костоглода, скажешь тоже! Это здесь-то? Да с чего им сюда забредать, если тут для них и добычи нет?

— Да мне откуда знать, с чего?

Шогол-Ву поднял ладонь, призывая человека молчать. Прислушался. Обычный голос леса: чуть скрипнет, покачнувшись, старое дерево, легко зашумят игольчатые кроны под лапой ветра, и всё стихнет.

Он послушал ещё, прикрыв глаза, но не нашёл, чего бояться. Потому махнул рукой, подавая знак спутникам, и направился в сторону лощины, где разводил костёр.

Нептица вынула голову из-под крыла, прищурила сонный глаз. Два пера на макушке замялись. Оглядела тех, кто вернулся, и спрятала клюв под перьями.

Привязанный рогач зафыркал, мотая головой, переступил с ноги на ногу: радовался людям.

Человек сел над ямой, где уже погас огонь, и принялся его разжигать. Сказал, ни на кого не глядя:

— А ведь я как чуял, неладно с камнем этим! Не самоцвет, и оправа паршивая. Мелькнуло ещё в голове не трогать руками, вдруг чего. Вот влип!

Ему никто не ответил.

— А точно плохо будет, если отдам? — обернувшись, спросил он у дочери леса. — Ты видела своими глазами, как оно бывает?

Та покачала головой.

— Камень не крали раньше. Может быть, никогда. И не отнимали силой.

— Так почему я должен верить, что стану кустом?

— Проверь, — посоветовал Шогол-Ву. — Дай ей камень.

— Ага, как же! Отнимите его у меня, а там и проверяйте, сколько хотите. Ну, что делать будем?

Костёр затрещал негромко, выбрасывая искры. Четверо сели у огня и задумались.

— Камень нужно вернуть, — сказала дочь леса. — Нужно, или боги проснутся, и гнев их будет страшен.

— Да что ты всё о своём! — прикрикнула на неё тётушка Галь. — Боги, которые спят, ломаной раковины не стоят, и я в таких не верю.

— Я расскажу, почему они спят и откуда взялся камень. Вы забыли, но моё племя помнит. Я расскажу.

Дочь леса обвела взглядом сидящих у огня.

— Много жизней назад, когда все племена держались вместе и жили по одним законам…

— Сразу ясно, враньё, — хмыкнул человек. — Дальше можно не слушать.

— Нат! — встряла тётушка. — А ты продолжай, милая.

— Все держались вместе, — повторила дочь леса. — Это было. Мир был тёмен и плох, нелегко в нём жилось. Не хватало добычи. Реки то разливались, то мелели, земля почти не родила, со снегом приходил лютый холод, унося жизни. Тогда трое, дети разных племён, пошли в лес, что звался Запретным, но не был ещё белым. Они верили, там живут боги — и они нашли богов. И боги выслушали их.

«Вся земля, сколько можно исходить ногами и окинуть взором, теперь ваша, — сказали они. — Разделите её и живите мирно. Поля станут приносить урожай, реки напоят вас чистой водой, в лесах не переведутся звери и птицы. А мы уснём, и один из вас останется хранить наш покой. И дети его, и их дети должны будут жить здесь, пока мы спим».

Человек подался вперёд.

— Так а камень что? — спросил он. — Ты к делу переходи.

Дочь леса помолчала два или три вдоха, глядя на него, и продолжила:

— Трое умолкли. Им не хотелось терять свободу.

«Я пашу землю, — сказал первый. — Как мне жить в лесу? Прошу, отпустите меня».

И боги позволили ему уйти, и от него пошёл ваш род, сын полей.

— Ну, я понял, а вы не сообразили, как выкрутиться, и остались.

— Нат!.. Умолкни, дай девочке договорить, а?

— Ты вот скажи, чего мы выдумки слушаем, время теряем?

Он потёр виски, морщась.

— Много ли потеряем? Выдумки там, не выдумки, а вдруг что важное про камень откроется…

И тётушка Галь, отыскав его руку, обхватила ладонь. Погладила.

— Не бойся, милый. Придумаем, что делать, выручим тебя…

Он выдернул пальцы, взмахнул рукой.

— Да что ты врёшь, вы ж не верите в это! По рожам вижу: думаете, я сдохну. А перед концом ещё и разума лишусь, как вот Свартин. Буду трястись и слюни пускать. Башка трещит, не прекращая, и ты ещё…

Палец упёрся в плечо тётушки Галь.

— В глаза мне брешешь, а сама воешь, как над покойником, не затыкаясь!

— Что ты, Нат! Да где ж я вою?

— Да знаю я, что у тебя в голове! Я слышу всё, поняла? Всё, что у тебя вот тут, все мысли!..

Старая женщина всплеснула руками.

— Будет тебе, а? Ничего я такого не думаю.

— Думаешь! «Ой, беда, беда…» — скажешь, нет? Во, теперь богов просишь, чтобы смилостивились. Да только они не спешили меня остановить, когда я брал проклятый камень, а значит, им до меня и дела нет!

Он вскочил на ноги.

— Сидите, грейтесь у огня, травите байки! Если вспомните, что я подыхаю, и придумаете, чем помочь, тогда зовите.

Тётушка Галь поднялась было, но человек зло вскинул кулак.

— Только посмей за мной идти! Я твоими причитаниями по горло сыт.

Он ушёл недалеко, к нептице. Сел, закинув руки за голову, привалился к тёплому боку. Нептица вытащила клюв из-под крыла, моргнула глазом и уснула опять.

Тётушка медленно опустилась и вздохнула. Дочь леса стиснула пальцы и закусила губы.

— Расскажи о камне и богах, — сказал ей Шогол-Ву. — Я хочу узнать, что было дальше.

— Что ж… Остались двое, и боги смотрели на них и ждали ответа.

«Я живу охотой, — сказал второй, — и люблю бродить по тропам. Меня не прокормит этот лес, и мне не усидеть на одном месте».

И он ушёл, не дождавшись ответа богов. Кустарники и деревья пытались его удержать, потому весь его род хранит на коже отметины от листьев и ветвей.

— В это я не верю, дочь леса. Дети тропы были воинами и охотниками — и много жизней назад, и теперь. Это боевая раскраска въелась, оставшись навсегда.

Человек рассмеялся громко, напоказ.

— А я вот верю, — крикнул он. — Мне нравится!

— Если слышишь всё, чего там торчать, а? — окликнула его тётушка. — Иди к огню!

Но он даже головы не повернул.

— Нат!.. Если из-за меня ушёл, давай лучше я отойду, мне-то всё одно теперь, где сидеть.

— Не трогай меня, поняла? Не лезь!

— Я расскажу о третьем, — виновато сказала дочь леса. — Ему пришлось согласиться, ведь больше никого не осталось. Тогда Четырёхногий взял речной камень, маленький и простой, и Одноглазый с Двуликим поднесли к нему фонари. Ветер Пятикрылого остудил камень. Трёхрукий взял его и протянул сыну леса. Тот принял дар и услышал голоса, но кто говорит — не понял.

«Ты слышишь ушедших, — сказал Двуликий. — Они тоскуют о несвершённом. Их терзают боль и вина, стыд и печаль. Души трепещут на ветвях Шепчущего леса, как листья. Когда они исцелят свои раны, то сорвутся и улетят, вновь родятся под синим холмом. Но есть те, кто не справится сам. Есть голоса громче других. Слушай и помогай им».

И третий согласился.

«Мы уснём, — сказали боги, — и будет наш сон похож на смерть. Похорони нас тут, у белой реки, и оставайся хранить наш покой. Но знай: если вы, на кого мы оставляем мир, станете враждовать, если некому станет беречь наш сон и этот камень покинет лес, мы проснёмся. Разольются реки, и море бросится на берег. Свора бешеных ветров разлетится, ломая стволы вечников, как тонкие стебли, и нигде не будет убежища. С холма потекут кровь и огонь. Трёхрукий пойдёт по земле и проследит, чтобы никто не спасся. Так пусть вам хватит мудрости, дети трёх племён, раз уж вы берёте этот мир себе!»

Человек подался вперёд, резко взмахнув рукой.

— Видать, крепко заснули, если не торопятся продирать глаза! Или всё это ложь.

— Или не спят они, — сказала тётушка Галь, — и никогда не спали. Боги мудры, зачем им рубить сплеча? Ждут, должно быть, что люди всё исправят. А вот во что я верю, милый, так в то, что нам туда нужно, в Запретный лес.

— Ну, я понял. И сидеть мне там до самой смерти, а то ведь меня не отпустят, как Свартина. Нет, постой, погоди! Ты думаешь, камень придётся отдать?

— Прости, милый…

— О, нет, нет, ты хочешь, чтоб я отдал его и сдох! Вот, значит, чего ты для меня желаешь? И не только ты, а все вы того хотите, я знаю. Ни одному не будет жаль!

— Нат…

— Легко чужими руками добро делать! А я так скажу: если мне суждено издохнуть в мучениях, то пусть весь мир со мной отправится! Ясно? И ты, и ты…

Нептица всё пыталась спрятать голову глубже под крыло, но теперь человек, раскачиваясь, толкал её в бок, и она не утерпела. Изогнувшись, клюнула его в плечо.

— И ты! — зло сказал он и ударил по клюву ладонью. — А вот ты уже сдохла!

Нептица вскрикнула.

— Думай, что говоришь, — сказал Шогол-Ву.

Человек оскалился, как зверь. Мгновение помедлив, он вскочил и быстрым шагом направился прочь. Что-то пнул на ходу.

— Не оставляй его, — тихо попросила тётушка Галь. — Надо бы его утешить, да если он впрямь слышит, что у меня в голове, это ему мало поможет.

Дочь леса посмотрела встревоженно и печально. Шогол-Ву покачал головой и поднялся.

Он нашёл человека на другом конце лощины. Тот сидел на поваленном стволе, согнувшись, закрыв лицо руками, и плечи его вздрагивали. Заскулил, но, видно, услышал тихие шаги и умолк, не отрывая ладоней от лица.

Запятнанный обошёл упавшее дерево, истлевшее, поросшее мхом, и сел рядом.

— Проваливай, выродок! — процедил человек сквозь зубы и шумно, со всхлипом втянул воздух. — Пошёл прочь, я сказал!..

Шогол-Ву не двинулся с места.

— Да почему… Почему это со мной случилось, а? Ведь мог бы я сказать, чтобы ты взял этот камень! Почему не ты?

Он больше не прятал слёз.

— Ты ж вот был готов за него умереть. Вам-то что, выродкам бесчувственным!..

— Я не бесчувственный. Был бы таким, остался бы с племенем.

— Да, и что ж тебя задело, беднягу? Пятнами не вышел, задразнили? Что, дикие бабы любят синие носы, как вот у вождя вашего был, а ты для них урод?

— Я…

— «Я, я», тьфу! Может, мне тебя ещё пожалеть? Ты-то жив-здоров, а я!.. Мне всегда везло, слышишь, всегда, а тебя встретил, и получаю от Трёхрукого пинок за пинком!

— Я вынул тебя из петли.

— Да я и сам бы выбрался! Ветка трухлявая была, ломалась уже, когда зверь твой набросился! За что боги так невзлюбили меня?

— Ты мог и не узнать о камне. Отдал бы ради награды, сам, добровольно…

— Захлопни пасть, ты, выродок!

— Боги открыли правду, чтобы ты мог сделать выбор.

— Выбор!..

Человек уронил голову в ладони и растёр виски.

— А есть он у меня, выбор? Я что-то не вижу.

Он помолчал, раздумывая.

— И ведь как меня обвели, а? Кто-то разнюхал, как работает камень. Наняли дурака, верно рассудили, что за пятьдесят жёлтых любой не то что сам отдаст, а ещё умолять будет, чтоб забрали поскорее. И чуял же, что это дело смердит — нет, взялся! Даже думать не стал, кому нужен такой поганый камень и зачем.

Он провёл ладонью под носом, шмыгнул и поднялся.

— А правда, кому? Задаток мне посредник дал. Через Мала Кривого на меня вышли. Им, сказали, лучший нужен, не кто-нибудь. Другие, мол, не справятся. Я и полез, как моховик в бочку с водой. Намекнули ещё, что о Свартине жалеть не станут, если что пойдёт не так, да я сказал, за такое не возьмусь. Кто же знал, что камень он на шее носит! Я собирался так обстряпать дело, чтобы с ним не увидеться.

Человек отошёл на пару шагов и обернулся. Почесал обросший подбородок и сказал задумчиво:

— Так кто за этим стоит? Дети леса?

— Если так, Хельдиг бы знала. Она дочь вождя.

— Ха! Думаешь, у них нет никого, кто захотел бы камень и власть, если б увидел возможность? Как раз дочери вождя могли и не сказать — пусть идёт в одиночку и сгинет, им и руки пачкать не придётся. Сам подумай, кто мог знать о камне больше, чем дети леса?

Шогол-Ву пожал плечами.

— Я думаю, нам стоит остаться, друг мой, — кивнул человек, прищурившись. — Посмотрим, кто явится за камнем. А потом ты перережешь ему глотку за то, как он надо мной подшутил.

— Он может прийти не один, а я ещё не в силах натянуть лук.

— Вот послали боги спутника! Так постарайся. Слушай…

Человек понизил голос.

— Мне вот в голову пришло… Только выслушай спокойно. Если, к примеру, кто умрёт, а камень его поднимет, мертвец ведь перестанет чувствовать боль?

— К чему ты спрашиваешь?

— Вообрази только, всего пара мгновений, и боли нет. Ты ловок и силён, и боевые раны не страшны — ну, разве только если в сердце угодят, но там уж так и так один конец…

Шогол-Ву поднялся с бревна, и человек попятился.

— Спокойно, друг мой, спокойно! Что я такого сказал? Подумай, что ты теряешь? Останешься собой, а не превратишься в куст, как я!..

— Мне не нравится.

— А мне, думаешь, нравится? Но кто ещё нам поможет, тётушка моя, что ли? Или эта…

— Если случится так, что я умру и поднимусь, я отправлю тебя к ушам богов. Ты услышал меня, сын полей?

— Услышал! Услышал… Тогда предложи что получше! Вы говорите, в лес идти, а если дети леса меня и наняли? Мы тогда камень прямиком тому и принесём, кто его хотел, ещё и не узнаем, кто таков. Чего доброго, все жизни лишимся. И вот подумай, друг мой Шогол-Ву, ты готов был занять моё место и обречь себя на муки вечные. То, что я придумал, куда лучше!..

— Я сказал, нет.

Человек вздохнул, качая головой.

— Ну, вернёмся. Пусть эти двое тоже думают, как нам быть. Только если начнут языками попусту молоть, я не выдержу и сам их к ушам богов отправлю!

У костра он первым делом повторил то, что сказал запятнанному.

— Я говорил тебе, что не согласен.

— Говорил, говорил, а теперь послушай ещё, что умные люди скажут.

— Нет! — воскликнула дочь леса. — Так нельзя!

— А тебя и не спрашивали. Тётушка, вот скажи ему: ничего не болит…

— Дурная затея, Нат.

— Да почему? Сила при тебе, ум и память тоже. Ты, если подумать, как с десяток лет сбросила, а что потеряла?

— Да всё! Всё я потеряла.

Она умолкла, и человек притих, ожидая ответа.

— Я же как? Я руками видела, а теперь не могу. Касаюсь вот, а чего касаюсь? Может, я прямиком в огонь влезла, да как узнать? Вот этому бедняге повязки меняла, раньше бы он и не почуял, а теперь, слышу, едва крик сдерживает. Хорошо так жить, по-твоему, а?

— Да это ты не видишь просто. Он-то видеть будет!

— А самое дрянное, Нат, что сердце моё мертво. Я думаю вот, быть тебе колючим кустом, — и ничего. Я помню, что должна тебя любить, и делаю, что должна. Да как знать, может, время пройдёт, и я всё позабуду.

— Да ты… Ты это брось, слышишь? Такое пережить — мало не покажется. Но ты ж не изменилась!

— Это уже не я, милый. Что мне врать? Я по старой памяти с тобой, а он вот и правда за тебя держаться не станет. Так что не вздумай даже.

Человек перевёл взгляд на дочь леса. Глаза его блестели.

— Ей кажется, да? — спросил он дрогнувшим голосом. — Ей только кажется! Да, скажи?

Та покачала головой.

— Всё правда, остаётся только память. Но память может быть сильна…

— Ну!.. — воскликнул человек, запуская руки в волосы. — Знаете, что? Я б напился!

Двуликий пришёл, но здесь, под сумрачными кронами вечников, лишь чуть просветлело. Сверху летел птичий голос, тонкий и протяжный. Шогол-Ву лежал вниз лицом на подстилке из мягких игл, но ему не спалось.

Нептица бродила вокруг. Рылась, отыскивая что-то, не отходя далеко. Не спала и тётушка Галь. Сидела, раскачиваясь взад-вперёд и глядя в пустоту слепыми глазами.

Только дочь леса дремала, положив голову на руку. Платок сполз, открывая лицо, спокойное сейчас. Там, куда она ушла, не было ни страха, ни тревог.

Шогол-Ву повернул голову. Между ними был костёр, и тёплый воздух, поднимаясь, едва уловимо всё менял. Порой казалось, дочь леса улыбается светло и легко.

Он вспомнил запах трав и подумал, что если бы рядом не было других, не сдержался бы. Хотелось шагнуть через костёр и лечь рядом с ней.

Когда ещё жил с племенем, каждый раз под круглым оком он ждал, что его позовут. Он думал, кто это будет и как. Ждал, стиснув зубы, пока не гас последний костёр, и предавался мечтам, но те мечты не отнимали разум. Наверное, оттого, что не было в них запаха летних трав, и чужого сбивчивого дыхания на щеке, и тела под его телом. Он не знал этого и не умел вообразить раньше, но теперь мог.

Шогол-Ву закрыл глаза и уткнулся в подстилку лицом, но даже сквозь запах бурых игл и дым костра он чуял травы.

Мысли о реке не помогали. Не хотелось представлять, как отражается в воде улыбка Двуликого, и бежать вслед за ветром, и слушать пение воды. А вот лежать в высокой траве…

Кто-то тронул за плечо. Шогол-Ву поднял голову и увидел Раоху-Ур. Охотница молча указала в сторону, где человек отвязывал своего рогача.

Шогол-Ву посмотрел с немым вопросом, но охотницы больше не было. Тогда он спросил у человека:

— Куда ты собрался?

— Чего раскудахтался? — зло ответил тот. — Проедусь к озеру и вернусь. Воды наберу и голову остужу заодно.

— Я с тобой.

— Да дайте хоть недолго отдохнуть от ваших унылых рож! Я вас видеть не могу, ясно? И ещё кто заикнётся про лес, я этот камень брошу, слово даю. Кустом и то легче стоять, чем раз за разом слушать одно и то же.

— Нат, мы ж добра тебе желаем!..

— Да знаю я, чего ты желаешь! Ничего! Плевать тебе на меня теперь! Вот и молчи!

Он ушёл, ведя рогача в поводу, и тётушка Галь долго молчала, обернувшись на звук затихающих шагов.

— Что ж делать? — вздохнула она. — Нельзя нам тут оставаться, и затея его опасная. Боюсь, тот, кто за камень платит, уж позаботится, чтобы Нат не улизнул. Не хочу я, чтоб вы шли в условленное место.

— Он не слушает.

— А я вот думаю, милый, может, связать его и силой потащить? А там, в Запретном лесу, уж яснее станет, как быть.

Шогол-Ву промолчал.

— До лодки только добраться, а дальше речным путём. Если повезёт, за ночь далеко уйдём. Втроём навалимся, не отобьётся. А?

— Нужно подумать.

— А что думать? Он вернётся сейчас, при нём уже не поговорим. Решай теперь, позже некогда будет. Дождёмся темноты, чтобы долго его связанным не держать, а сразу в дорогу. Ну, что скажешь, милый? Есть решение лучше?

— Хорошо, я согласен.

— Вот и ладно. Я отойду, чтобы Нат, как вернётся, мыслей моих не услышал. Может, задремлет он, так вы уж дайте мне знак, подсоблю.

И тётушка Галь заковыляла прочь, осторожно ступая, выставив руку перед собой. Шогол-Ву поднялся и помог ей добраться до поваленного ствола, обойти корни, не споткнуться на бугристой земле.

Он вернулся и лёг, глядя на дочь леса, а она смотрела на него. Её разбудили голоса, и она, должно быть, всё слышала.

— Что скажешь? — спросил Шогол-Ву, когда молчание стало таким тяжёлым, что мешало дышать.

— Не лучший выбор, — ответила дочь леса. — Он нас не простит. Но камень нужно вернуть, и иного пути я не вижу.

Шогол-Ву кивнул.

Что ещё сказать, он не знал.

И тут со стороны озёрного берега донёсся звериный вой.