Табакерка императора

Глава 1

Когда Ева Нил подала на развод с Недом Этвудом, он не стал опротестовывать иск. И хотя поводом для обвинения послужила измена Неда с известной теннисисткой, это вызвало куда меньше шума, чем ожидала Ева.

Так как они поженились в Париже, в американской церкви на авеню Георга V в Англии развод считался законным. В английской прессе о нем появилась лишь пара строк. Ева и Нед жили в Ла-Банделетт — «Ленточке», премилом местечке с полоской серебристого пляжа, в те мирные дни, возможно, самым модном приморском курорте во Франции, и у них оставалось не так много связей с Лондоном. Замечание тут, усмешка там — и дело казалось закрытым.

Но для Евы куда унизительнее было разводиться, чем быть разведенной.

Несомненно, это было ужасно. Последствия нервного напряжения превратили ее легкий и беспечный характер почти в истеричный. К тому же ей пришлось сражаться с вердиктом, который общество вынесло ее злополучной внешности.

— Дорогая, — говорила одна женщина, — каждая, кто выходит замуж за Неда Этвуда, должна знать, чего ей следует ожидать.

— А ты уверена, — отвечала другая, — что виновна только одна сторона? Посмотри на ее фотографию!

Тогда Еве было двадцать восемь лет. В девятнадцать она унаследовала состояние от отца, владевшего несколькими бумагопрядильнями в Ланкашире и раздувавшегося от гордости собственной дочерью. В двадцать пять Ева вышла за Неда Этвуда, потому что а) он был красив, б) она была одинока и в) он всерьез угрожал самоубийством в случае отказа.

Будучи добродушной и доверчивой, Ева обладала внешностью женщины, на счету которой сотни разбитых сердец. Она была стройной, довольно высокой и располагала фигурой, которой уверенная рука художника легко могла придать сходство с фигурой Цирцеи.[1] У нее были светло-каштановые волосы, длинные и волнистые, как руно, причесанные по эдвардианской моде. Бело-розовая кожа, серые глаза и полуулыбка довершали иллюзию. На французов все это производило особенно яркое впечатление. Даже у судьи, удовлетворившего иск о разводе, казалось, возникли какие-то подозрения.

Во Франции закон предписывал супругам перед разводом встретиться лицом к лицу в приватной обстановке, дабы судья мог убедиться, что разногласия невозможно уладить. Ева навсегда запомнила теплое апрельское утро в комнатах судьи в Версале, полное волшебства, которым всегда овеян весенний Париж.

Судья — суетливый человечек с бакенбардами — был вполне искренен, но его поведение выглядело в высшей степени театральным.

— Мадам! Месье! — восклицал он. — Умоляю вас подумать, пока еще не слишком поздно!

Что касается Неда Этвуда…

Можно было поклясться, что масло не растаяло бы у него во рту. Его знаменитый шарм, который Ева ощущала даже теперь, словно освещал и без того залитую солнцем комнату, не уменьшаясь даже от похмелья. Выражение обиды и раскаяния внушало доверие. Светловолосый и голубоглазый, вечно юный, несмотря на приближающееся сорокалетие, он стоял у окна, являя собой картину напряженного внимания. Ева не могла не признать, что Нед чертовски привлекателен, — это и служило причиной всех его неприятностей.

— Могу ли я привести какие-нибудь доводы в пользу сохранения брака? — взывал судья.

— Нет, — ответила Ева. — Пожалуйста, не надо!

— Если бы я мог хотя бы убедить мадам и месье подумать…

— Меня вам незачем убеждать, — хриплым голосом произнес Нед. — Я никогда не желал развода.

Маленький судья повернулся к нему, словно став выше ростом:

— Молчите, месье! Это вы во всем виноваты! Вы должны просить у мадам прощения!

— Я и прошу! — быстро отозвался Нед. — Если хотите, попрошу на коленях.

И он подошел к Еве, покуда судья с надеждой поглаживал бакенбарды. Нед был не только привлекателен, но и очень умен. Внезапно Ева с испугом подумала, сможет ли она когда-нибудь освободиться от него?

— Соответчицей в этом деле, — продолжал судья, исподтишка заглядывая в свои записи, — является мадам Булмер-Смит…

— Ева, она ничего для меня не значит! Клянусь тебе!

— Разве мы не обсудили все это раньше? — устало промолвила Ева.

— Бетси Булмер-Смит — корова и шлюха! Не знаю, что на меня нашло. Если ты ревнуешь к ней…

— Я к ней не ревную. Но ответь: ты мог бы прижечь ей руку сигаретой просто со злости и чтобы посмотреть, как она на это прореагирует?

Лицо Неда выражало чисто детскую обиду и беспомощность.

— Неужели ты это против меня затаила?

— Ничего я против тебя не затаила, Нед. Я просто хочу с этим покончить.

— Я был пьян. Я не знал, что делаю.

— Нед, давай не будем спорить. Я же сказала тебе, что это не имеет значения.

— Тогда почему ты ко мне так несправедлива?

Ева сидела у большого стола с внушительного вида чернильницей. Нед положил ладонь на ее руку. Они говорили по-английски, а этот язык не понимал маленький судья.

Кашлянув, он отвернулся и стал демонстрировать усиленный интерес к картине, висевшей над книжным шкафом. Рука Неда сжала пальцы Евы, которая внезапно подумала, не могут ли ее принудить вернуться к мужу.

В каком-то смысле Нед говорил правду, При всем его уме и очаровании он не осознавал свою жестокость, словно маленький мальчик.

Жестокость — даже полукомическая «душевная» жестокость, которую Ева всегда презирала как ханжеский трюк, — могла бы послужить основанием для развода. Но обвинение в адюльтере было быстрой и эффективной мерой. Его оказалось достаточно. В семейной жизни с Недом были эпизоды, в которых Ева не стала бы признаваться даже под угрозой смерти.

— Брак, — произнес судья, обращаясь к картине над шкафом, — единственное счастливое состояние для мужчины и женщины.

— Ты дашь мне еще один шанс, Ева? — спросил Нед.

Один психолог как-то сказал Еве на вечеринке, что она больше любого из его пациентов поддается внушению. Но в ситуации с Недом она оказалась недостаточно внушаемой.

Прикосновение Неда оставило ее равнодушной и даже вызвало негативную реакцию. Конечно, он по-своему любил ее. На какой-то момент Еву одолело искушение ответить «да» и избавиться от всей суеты. Но согласиться только из слабости и стремления избежать лишних хлопот означало бы возвращение к Неду, его друзьям и тому существованию, при котором постоянно чувствуешь себя в грязной одежде. Ева не знала, смеяться ей, глядя на бакенбарды судьи, или разрыдаться.

— Очень сожалею, — ответила она и поднялась.

Судья повернулся с проблеском надежды на лице:

— Мадам говорит…

— Нет. Это не сработало, — сказал Нед.

На секунду Ева испугалась, что он что-нибудь разобьет, как часто делал во время ссор. Но даже если у него было такое желание, то оно прошло. Нед стоял, глядя на нее и позвякивая монетами в кармане. Он улыбался, демонстрируя крепкие зубы. В уголках его глаз обозначились крошечные морщинки.

— Ты все ещё влюблена в меня, — заявил Нед с наивной уверенностью, свидетельствующей, что он и сам верит произнесенному.

Ева подобрала со стола сумочку.

— И более того, я намерен доказать это тебе, — добавил Нед. При виде выражения ее лица он улыбнулся еще шире. — О, не теперь! Тебе нужно время, чтобы остыть или, напротив, разогреться. Но когда я вернусь…

Он не вернулся.

Решив выбить оружие из рук соседей, но в то же время опасаясь, что они скажут, Ева осталась в Ла-Банделетт. Но ей незачем было беспокоиться. Никого не волновало то, что происходит на вилле «Мирамар» по рю дез Анж. Над местечками типа Ла-Банделетт — которые живут только ради краткого курортного сезона, а также английских и американских визитеров, проигрывающих деньги в казино, — царил вакуум любопытства. На рю дез Анж Ева никого не знала и никто не знал ее.

С приближением лета все больше народу стекалось в Ла-Банделетт, чьи разноцветные домики с фронтонами напоминали город в фильмах Уолта Диснея. Воздух был напоен ароматом сосен, открытые экипажи тарахтели по широким улицам. Неподалеку от казино располагались два больших отеля, «Донжон» и «Бретань», с яркими навесами и торчащими на фоне неба псевдоготическими башенками.

Ева держалась подальше от казино и баров. После полной напряжения и головной боли жизни с Недом Этвудом она нервничала и скучала — это было опасным сочетанием. Еве было одиноко, но она сторонилась компаний. Иногда она играла в гольф — рано утром, когда на поле еще никого не было, — или ездила верхом среди песчаных дюн у моря.

А потом Ева встретила Тоби Лоза.

Семейство Лоз тоже проживало на рю дез Анж прямо напротив нее. Белые и розовые дома стояли среди маленьких, обнесенных оградой садиков на короткой улочке, настолько узкой, что можно было заглядывать в окна на другой стороне. Это вызывало беспокойные мысли.

Во время жизни с Недом Ева несколько раз замечала людей, живущих напротив. Пожилой мужчина — он оказался сэром Морисом Лозом, отцом Тоби — один или два раза посмотрел на них строго и словно озадаченно. Его аскетичное, но добродушное лицо запечатлелось в памяти Евы. В том же доме жили рыжеволосая девушка и веселая пожилая женщина. Но самого Тоби Ева никогда не видела вплоть до того утра на поле для гольфа.

Приближалась середина июня. Утро выдалось жарким и безветренным. Большинство обитателей Ла-Банделетт еще не проснулись. Метки и зеленые дорожки для мяча все еще поблескивали росой; ряды сосен, заслоняющие море, казались погруженными в молчание. Ева не была в ударе и попала мячом в песчаную ловушку, приближаясь к третьей лунке.

Чувствуя себя скверно после бессонной ночи, Ева сняла с плеча сумку для гольфа и бросила ее наземь. Ей казалось, что она ненавидит эту игру. Присев на край песочной ловушки, Ева уставилась на поле. Она все еще смотрела на него, когда в воздухе просвистел мяч, упал в траву возле лунки, откатился в сторону и свалился в песок рядом с ее мячом.

— Идиот! — сказала Ева вслух.

Через минуту-две с другой стороны лунки появился молодой человек, вырисовываясь силуэтом на фоне неба.

— Господи! — воскликнул он. — Я не знал, что вы здесь.

— Все в порядке.

— Я не хотел вам мешать. Мне следовало крикнуть. Я…

Незнакомец спрыгнул в песок, снимая тяжелую сумку с клюшками. Это был крепкий, симпатичный, хотя несколько чопорный молодой человек с самым приятным выражением лица, какое Ева видела за долгое время. Его каштановые волосы были густыми, но коротко подстриженными. Маленькие усы придавали ему вид светского льва, которому, однако, противоречила серьезная осанка.

Молодой человек молча глазел на Еву. Все в нем выглядело вполне корректно, если не считать внезапно залившего лицо густого румянца. Было видно, как он отчаянно пытается это предотвратить, проклиная себя на чем свет стоит и в результате краснея еще сильнее.

— Я видел вас раньше, — заявил он.

— В самом деле? — откликнулась Ева, сознавая, что выглядит не лучшим образом.

После этого прямота Тоби Лоза одним прыжком достигла того, на что бы его дипломатии потребовались месяцы.

— Скажите, — осведомился он, — вы еще замужем или как?

Игру они закончили вместе. На следующий день Тоби сообщил семье, что познакомился с замечательной женщиной, которая была замужем за свиньей, но держится так, что вызвала бы восхищение у кого угодно.

Это была правда, но подобные объявления редко принимают благожелательно в семье молодого человека.

Ева, считавшая, что знает людей своего круга, воображала, как на это прореагировали Лозы. Она представляла себе бесстрастные лица за обеденным столом, скромное покашливание, взгляды в сторону, небрежные вопросы типа «В самом деле, Тоби?», за которыми следовали фразы, что было бы интересно познакомиться с таким верхом совершенства. От женской половины семейства — леди Лоз и сестры Тоби, Дженис — Ева ожидала враждебности, едва замаскированной вежливостью.

Поэтому она была удивлена тем, что произошло.

Они просто приняли ее, пригласив к чаю в роскошный сад позади виллы Лозов. Прежде чем прозвучало десять слов, обе стороны поняли, что все в порядке и что они подружатся. Такое бывает — даже в мире, каким его знал Нед Этвуд и какой, к сожалению, часто знаем мы с вами. Смущение Евы сменилось горячей благодарностью, растопившей лед на ее нервах. Она чувствовала себя такой счастливой, что почти боялась этого.

Хелене Лоз — матери Тоби — Ева явно пришлась по душе. Двадцатитрехлетняя рыжеволосая Дженис открыто восхищалась ее красотой. Дядя Бен, хотя покуривал трубку и говорил мало, всегда принимал ее сторону в споре. Сэр Морис часто спрашивал ее мнение о каком-нибудь предмете в его коллекции. Это было сродни посвящению в рыцарское звание.

Что касается Тоби…

Тоби был очень обаятельным и порядочным молодым человеком. Если в его поведении иногда присутствовала некоторая чопорность, ее смягчало чувство юмора.

— В конце концов, мне приходится быть таким, — заметил он.

— Каким? — спросила рыжая Дженис.

— Женой Цезаря. В качестве управляющего филиалом банка Хуксона в Ла-Банделетт… — даже сейчас эти слова вызывали у него приятное возбуждение, — я должен соблюдать осторожность. Лондонские банки не одобряют легкомысленного поведения.

— Только лондонские? — отозвалась Дженис. — Даже во французских банках редко видишь клерков, прячущих блондинок под прилавком или напивающихся в рабочее время.

— Думаю, — мечтательно промолвила Хелена Лоз, — пьяные служащие банка являли бы собой самую замечательную сцену, с какой только можно столкнуться за пределами книг Торна Смита.[2]

Тоби выглядел слегка шокированным, но, подумав, пригладил усики.

— Банк Хуксона — один из старейших в Англии, — сказал он. — Их офис находился в здании у Темпл-Бара, когда они еще были ювелирами. — Тоби повернулся к Еве:

— В папиной коллекции есть одна из золотых статуэток, которые они использовали в качестве эмблемы.

Это заявление, как обычно, было встречено молчанием. Хобби сэра Мориса Лоза — его коллекция — занимало положение между семейной шуткой и признанием, что среди всевозможного хлама там попадаются по-настоящему красивые вещицы.

Коллекция помещалась в кабинете сэра Мориса на втором этаже — просторной комнате с окнами, выходящими на улицу. Обычно он просиживал над ней допоздна. Из окна своей спальни на противоположной стороне Ева и Нед Этвуд в недоброе старое время иногда видели старика с увеличительным стеклом и застекленные шкафы вдоль стен.

Но теперь никто не упоминал об этих днях. Казалось, для семейства Лоз Нед Этвуд мог никогда не существовать. Правда, сэр Морис один раз косвенно затронул эту тему, но заколебался и оставил ее, бросив на Еву странный взгляд, которого она не могла понять.

В конце июля Тоби предложил Еве стать его женой.

Ева даже не осознавала, как она на это рассчитывала, как жаждала стабильности и уюта. На Тоби можно было положиться. Хотя он иногда обращался с ней как с фигуркой из цветного стекла, это, как ни странно, вызывало у нее только новый прилив нежности.

В Ла-Банделетт был скромный ресторан «Лесной», где обедали на открытом воздухе под китайскими фонариками среди деревьев. Тем вечером Ева была особенно красива в жемчужно-сером платье, подчеркивающем теплоту ее кожи — скорее розоватой, чем белой. Напротив сидел Тоби, вертя в руке нож и выглядя каким угодно, только не чопорным.

— Ну, — заговорил он напрямик, — я знаю, что недостоин тебя… — (Как бы Нед Этвуд хохотал над этим!) — но я очень тебя люблю и думаю, что мог бы сделать тебя счастливой.

— Привет, Ева, — послышался голос позади ее плеча.

На какой-то ужасный момент Ева подумала, что это произнес Нед.

Но это оказался не он, а один из его друзей. Ева не ожидала встретить кого-то из них в таком месте, как ресторан «Лесной». В курортный сезон они, как правило, обедали в половине одиннадцатого, а потом отправлялись в казино, где просиживали всю ночь, делая маленькие ставки. Ева узнала усмехающееся лицо, хотя не могла вспомнить имя.

— Потанцуем? — предложил безымянный знакомый скучающим голосом.

— Спасибо, нет. Этим вечером я не танцую.

— О, прошу прощения, — пробормотал безымянный знакомый и отплыл в сторону. Его глаза напомнили Еве Неда — казалось, что он вот-вот рассмеется ей в лицо.

— Твой друг? — спросил Тоби.

— Нет, — ответила Ева. Оркестр играл вальс, модный несколько лет назад. — Друг моего бывшего мужа.

Тоби прочистил горло. Возможно, его чувство было лишь романтической влюбленностью — идеализированной концепцией женщины, которая не существовала в природе, — но упоминание о муже причинило ему почти физическую боль. Они никогда не обсуждали Неда Этвуда. Ева не рассказывала о нем правду, а говорила, что они просто не сошлись характерами. «В общем, он довольно приятный человек». Эта характеристика усугубила страдания Тоби болезненным уколом ревности.

— Насчет моего предложения, — снова заговорил он, откашлявшись в двенадцатый раз. — Если тебе нужно время, чтобы подумать…

Музыка плыла над головой Евы, пробуждая горькие воспоминания.

— Я… понимаю, что недостоин тебя, — продолжал Тоби, теребя нож. — Но если бы ты хотя бы намекнула, какой будет ответ — «да» или «нет»…

Ева протянула руки над столом.

— Да! — воскликнула она. — Да, да, да!

Добрых десять секунд Тоби молча облизывал губы. Потом он осторожно положил ладони на ее руки, как будто все еще касался цветного стекла, и быстро убрал их, осознав, что привлекает к себе внимание. Почтительное выражение его лица удивило и даже встревожило Еву. У нее возникли сомнения, знает ли Тоби Лоз хоть что-нибудь о женщинах.

— Ну? — осведомилась она.

Тоби задумался.

— По-моему, нам лучше еще выпить, — решил он и с удивлением покачал головой. — Знаешь, это счастливейший день в моей жизни.

В последний день июля было объявлено об их помолвке.

Спустя две недели Нед Этвуд, сидя в нью-йоркском баре «Плаза», услышал об этом от знакомого, который только что прибыл. Несколько минут он оставался на месте, вертя в руке ножку бокала, потом вышел и заказал билет на «Нормандию», отплывающую через два дня.

Никому бы и в голову тогда не пришло, что над виллой на рю дез Анж сгущаются тучи, предвещая трагедию.