Табакерка императора

Глава 7

— Чепуха, дорогая Дженис, — успокоила дочь Хелена. — У тебя просто истерика.

Потрясенное и испуганное выражение лица дяди Бена возле чайного столика, наклонившегося потрепать за уши спаниеля, явилось молчаливым комментарием.

— Нет у меня никакой истерики, — ответила Дженис тихим и торопливым голосом, свидетельствовавшим, что она недалека от упомянутого состояния. Девушка стянула перчатки. — И я не сплю и не выдумываю. Говорю вам… — она повысила голос, искоса взглянув на Еву Нил, — они собираются арестовать Еву!

Хелена быстро заморгала.

— Но почему?

— Потому что, мама, они думают, будто это сделала она!

— Что за ерунда, — вздохнула Хелена.

Воцарилось напряженное молчание.

Этого не могло произойти, думала Ева. Такая возможность не приходила ей в голову.

Она машинально поставила чайную чашку. Гостиная виллы «Бонер» была длинной и просторной, с лакированным деревянным полом. Ее передние окна выходили на рю дез Анж, а задние впускали зеленые, прохладные сумерки из большого сада. У чайного столика лохматый золотисто-коричневый спаниель смотрел на дядю Бена. Сам дядя Бен, коренастый мужчина среднего роста с короткими седеющими волосами, молча улыбался. На розовом лице толстой и дружелюбной Хелены, контрастировавшем с взбитыми серебристыми волосами, тоже застыла недоверчивая улыбка.

Собравшись с духом, Дженис взглянула в глаза Еве.

— Послушай, Ева, — жалобно заговорила она, облизнув губы — большой рот не портил ее внешность. — Конечно, мы знаем, что ты этого не делала. — Дженис произнесла это с отчаянием в голосе и отвела взгляд.

— Но почему они… — начала Хелена.

— Подозревают… — продолжил дядя Бен.

— По крайней мере, — снова заговорила Дженис, глядя в зеркало над камином, — ты ведь не выходила той ночью, верно? Не возвращалась с… с кровью на одежде, с ключом от этого дома в кармане и с осколком агата от табакерки, прилипшим к твоему пеньюару? Все это неправда?

Уютную атмосферу гостиной словно парализовало. Спаниель скулил, требуя еды. Хелена Лоз достала из футляра пенсне, нацепила его на переносицу и уставилась на дочь, полуоткрыв рот.

— Право, Дженис! — строго сказала она.

— Я слышала это от самого префекта полиции, — упорствовала Дженис.

Дядя Бен смахнул с колен крошки. Снова потрепав спаниеля за уши, он полез в карман за трубкой. Его наморщенный лоб и мягкие голубые глаза свидетельствовали об удивлении, которое он старался скрыть.

— Я зашла выпить в отель «Донжон», — объяснила девушка.

— Дженис, дорогая, я не хочу, чтобы ты туда ходила… — машинально упрекнула Хелена.

— Я подслушала разговор Горона с доктором — светилом в области криминальной психологии. Он англичанин — я имею в виду доктора, а не Горона, — я где-то видела его фотографию. Горон сказал, что Ева той ночью вошла в свой дом, запятнанная кровью и с осколком агата от табакерки, прилипшим к пеньюару.

Дженис по-прежнему ни на кого не смотрела. Шок сменился ужасом.

— Он сказал, что у них есть два свидетеля — Иветт и Селестин. Полиция забрала пеньюар — на нем была кровь…

Ева Нил сидела неподвижно, устремив на Дженис невидящий взгляд. Ей хотелось расхохотаться, чтобы заглушить зловещие слова.

Обвинить ее в убийстве! Это было бы забавным, если бы не походило на удар ножом в сердце. Но невероятная история о приставшем к ее одежде осколке табакерки — единственное, чего она не могла понять, — отнюдь не выглядела забавной. Должно быть, тут какое-то недоразумение, или чья-то злоба преследует ее, стараясь загнать в угол и уничтожить. Конечно, убеждала себя Ева, ей нечего бояться полиции. Чудовищное обвинение в убийстве бедного старого папы Лоза можно легко опровергнуть. Она расскажет о Неде Этвуде, и он подтвердит ее слова…

Ева могла доказать, что она никого не убивала. Но объяснить присутствие Неда…

— Это самая большая нелепость, какую я когда-либо слышала! — воскликнула она. — Пожалуйста, дайте мне прийти в себя…

— Это неправда, верно? — настаивала Дженис.

Ева сделала яростный жест.

— Разумеется, неправда! То есть… — Ее голос дрогнул.

— Конечно, — твердо произнес дядя Бен.

— Безусловно! — подхватила Хелена.

— Тогда почему ты сказала «то есть»? — допытывалась Дженис.

— Я… я не понимаю.

— Ты начала говорить, а потом оборвала фразу, как будто что-то в этом роде действительно было.

«Боже, что мне на это ответить?»

— Все это выдумка, верно? — не унималась Дженис. — Это не может быть отчасти правдой, а отчасти — нет?

— В словах девочки что-то есть, — неохотно согласился дядя Бен, снова откашлявшись.

Три пары дружелюбных глаз устремились на Еву. На мгновение у нее перехватило дыхание.

Осознание приходило медленно, но с неумолимой четкостью. Все это ложь и недоразумение, а может, нечто худшее — например, осколок агата от табакерки, который не шел у нее из головы. Но некоторые обстоятельства были истинными, и полиция могла это доказать. Отрицать их не было смысла.

— Скажите, — заговорила Ева, пытаясь обрести самообладание, — вы действительно верите, что я хотела… ну, причинить ему вред?

— Конечно нет, дорогая, — заверила ее Хелена. Близорукие глаза стали умоляющими. — Просто скажи нам, что это неправда. Это все, что мы хотим знать.

— Ева, — спокойно спросила Дженис, — какую жизнь ты вела до того, как встретила Тоби?

Впервые в этом доме ей задали столь личный вопрос.

— Право, Дженис! — суетливо запротестовала Хелена.

Не обратив на нее внимания, Дженис подошла и села в кресло лицом к Еве. Светлая, почти прозрачная кожа, которая часто сопутствует рыжим волосам, в моменты эмоционального напряжения может приобретать неприятный синеватый оттенок. Большие карие глаза не отрывались от лица Евы. В них смешались восхищение и отвращение.

— Не думай, что я порицаю тебя за это! — продолжала Дженис с небрежным великодушием двадцати трех лет. — Напротив, я всегда тобой восхищалась. Теперь я спрашиваю тебя только потому, что об этом говорил префект полиции. Я имею в виду причину, по которой ты могла хотеть повредить папе. Я не говорю и даже не думаю, что ты это сделала. Но…

Дядя Бен кашлянул.

— Надеюсь, у нас всех достаточно широкие взгляды, — сказала Хелена. — Кроме Тоби и, возможно, бедного Мориса. Однако, Дженис…

Но девушка снова проигнорировала замечание матери.

— Ты ведь была замужем за этим Этвудом, не так ли?

— Да, конечно была, — ответила Ева.

— А тебе известно, что он вернулся в Ла-Банделетт?

Ева облизнула губы.

— В самом деле?

— Да. Неделю назад он находился в заднем баре «Донжона» и заявлял, что ты все еще влюблена в него и что он намерен вернуть тебя, даже если ему придется все рассказать о тебе нашей семье.

Ева сидела неподвижно. Ее сердце на короткое время будто остановилось, а потом начало бешено колотиться. Столь явная несправедливость лишила ее дара речи.

Дженис обернулась к остальным.

— Помните, — продолжала она, — вторую половину того дня, когда умер папа? Как он вернулся домой необычайно странный, молчаливый и отказался идти с нами в театр, но не объяснил почему? Только звонок антиквара насчет табакерки привел его в хорошее настроение. А перед нашим уходом в театр папа что-то сказал Тоби, и Тоби после этого тоже вел себя странно.

— Ну? — осведомился дядя Бен, тщательно обследуя чашечку своей трубки.

— Чепуха, — заявила Хелена. Но при упоминании об этом вечере ее глаза наполнились слезами, а с круглого лица исчезли улыбка и румянец. — Тоби тогда вел себя чопорно, потому что пьеса «Профессия миссис Уоррен»… ну, о проституции.

— Папина любимая послеполуденная прогулка, — продолжала Дженис, — была в зоологический сад позади отеля «Донжон». Предположим, этот мистер Этвуд последовал за ним и рассказал ему что-то о… — Не окончив фразу и не оборачиваясь, она кивнула в сторону Евы. — Вернувшись домой, папа мог рассказать об этом Тоби. Конечно, Тоби ему бы не поверил, но вы помните, что в ту ночь он никак не мог заснуть? В час ночи Тоби позвонил Еве. Что, если он передал ей папины слова, а Ева пришла сюда разобраться с папой и…

— Одну минутку, — прервала Ева. Подождав, пока ее дыхание замедлится, она добавила: — Что вы думали обо мне все это время?

— Ничего, дорогая! — воскликнула Хелена, сорвав пенсне с переносицы. — Такой замечательной женщины мы никогда не встречали! Господи, я никогда не могу найти носовой платок, когда он мне нужен… Но когда Дженис начала говорить о крови и еще бог знает о чем, а ты не стала сразу все отрицать…

— Да, — кивнул дядя Бен.

— Но я хочу знать, — настаивала Ева, — что означают все эти намеки и недомолвки, которые я до сих пор никогда от вас не слышала? Вы имеете в виду, что «Профессию миссис Уоррен» можно было бы назвать «Профессией миссис Нил»?

Хелена была шокирована.

— Господи, дорогая, конечно нет!

— Тогда что это означает? Я знаю, что говорят обо мне люди или, по крайней мере, говорили раньше. Это неправда. Но если я буду продолжать это слышать, то мне захочется сделать это правдой!

— А как насчет убийства? — спокойно спросила Дженис с детской простотой. Она уже не была высокомерной зазнайкой, воротившей нос от забав сверстников. Девушка сидела в кресле, обхватив руками колени. Ее веки предательски подрагивали над карими глазами, а губы слегка шевелились. — Понимаешь, — объяснила Дженис, — мы настолько тебя идеализировали, что…

Снова фразу завершил жест. Ева, всей душой тянувшаяся к этим людям, оказывалась во все более трудном положении.

— Ты все еще влюблена в мистера Этвуда? — осведомилась Дженис.

— Нет!

— Неужели ты всю эту неделю лицемерила? Ты что-то скрыла от нас?

— Нет. Просто…

— Мне казалось, она выглядит осунувшейся. Но для нас всех это было нелегкое время. — Дядя Бен достал складной нож и стал скрести им в чашечке трубки. Потом он посмотрел на Хелену. — Помнишь, Долли?

— Помню что? — спросила Хелена.

— Я возился с автомобилем, а потом протянул руку и случайно притронулся к ней кожаной коричневой перчаткой, так она чуть в обморок не упала. Признаю, перчатка была не слишком чистая.

Ева поднесла руки к глазам.

— Никто не верит сплетням о тебе, — мягко произнесла Хелена. — Но речь о другом. Ты так и не ответила на вопрос Дженис. Ты выходила из дому той ночью?

— Да, — сказала Ева.

— И на твоей одежде была кровь?

— Да. Немного.

Теперь в гостиной, на окнах которой еще оставался свет заходящего солнца, не слышалось ни звука: только спаниель, лениво похлопывающий ушами, царапал деревянный пол. Даже поскребывание ножа дяди Бена в чашечке трубки прекратилось. Две женщины в черном и мужчина в сером уставились на Еву с различной степенью потрясения и недоверия.

— Не смотрите на меня так! — почти закричала Ева. — Это неправда! Я не имею отношения к убийству! Я любила сэра Мориса! Все это ужасное недоразумение, из которого мне, похоже, не выкарабкаться.

Дженис побледнела.

— Значит, ты приходила сюда той ночью?

— Нет! Клянусь вам!

— Тогда почему в кармане твоей пижамы был ключ от этого дома?

— Это был ключ от моего дома! Ваш дом тут ни при чем! Я хотела все рассказать вам о происшедшем в ту ночь, но не осмеливалась…

— Почему? — спросила Хелена.

Прежде чем произнести хоть слово, Ева осознала невеселую и извращенную иронию того, что ей предстояло сказать. Впрочем, многие нашли бы это забавным. Если бы ее судьбу вершили ироничные божества, сейчас они, должно быть, покатывались от хохота.

— Я не осмеливалась рассказать вам, — ответила Ева, — потому что Нед Этвуд был в моей спальне.