Чтобы удивить префекта полиции Ла-Банделетт, требовалось немало, но сообщения Дермота оказалось достаточно. Месье Горон, выпучив глаза, уставился на собеседника. После паузы он неуверенно указал пальцем на закрытую дверь гостиной, как будто жеста было достаточно для подтверждения столь невероятного предположения.
— Да, — кивнул Дермот. — Именно это я имею в виду.
Месье Горон прочистил горло.
— Кажется, вы хотели взглянуть на комнату, где произошло преступление. Идемте со мной, и вы увидите ее. А до тех пор… — и он прибег к яростной пантомиме, призывая к молчанию, — ни слова.
Повернувшись, префект начал подниматься по лестнице. Дермот слышал, как он кряхтит.
Холл второго этажа также был темным, пока месье Горон не включил свет, указав на дверь кабинета впереди. За высокой белой дверью таились загадки, но она могла стать дверью в комнату ужасов. Собравшись с духом, Дермот взялся за металлическую ручку и открыл дверь.
Внутри царил полумрак. Ковер, устилающий весь пол, — редкость во французских домах. Ковер в кабинете был таким толстым, что при повороте двери ее нижний край царапал ворс, Дермот мысленно отметил этот факт, шаря слева в поисках выключателя.
Их оказалось два-один над другим. Первый зажег лампу под зеленым стеклянным колпаком на письменном столе, а второй — люстру на потолке, похожую на замок из стеклянных призм.
Дермот видел перед собой квадратную комнату, чьи обшитые деревянными панелями стены сверкали белизной. Напротив него были два высоких окна с закрытыми стальными ставнями. В стене слева находился белый мраморный камин. У правой стены стояли письменный стол и слегка отодвинутый от него вращающийся стул. Обитые парчой кресла и круглый столик, украшенный позолотой, контрастировали с серым ковром. Все стены были уставлены застекленными шкафчиками с экземплярами коллекции, отражающими свет люстры. Лишь в двух местах их ряд прерывался книжными шкафами. Содержащиеся в застекленных шкафчиках редкости в другое время, несомненно, заинтересовали бы Дермота.
В комнате было душно и пахло какой-то дезинфицирующей жидкостью. Казалось, это запах самой смерти.
Дермот направился к письменному столу.
Да, здесь многое успели привести в порядок. Ржавые пятна засохшей крови оставались только на промокательной бумаге и большом блокноте, где сэр Морис Лоз делал записи перед смертью.
Нигде не было видно никаких следов разбитой табакерки. При свете настольной лампы отлично можно было рассмотреть лупу, ювелирные линзы, ручки, чернильницу и другие письменные принадлежности, разбросанные по промокательной бумаге. Дермот бросил взгляд на блокнот, рядом с которым лежала авторучка с золотым пером, выпавшая из руки ее владельца. Запись в блокноте была озаглавлена крупным аккуратным почерком с завитушками: «Табакерка в форме часов, некогда принадлежавшая императору Наполеону I». Далее следовал текст более мелким, но таким же аккуратным каллиграфическим почерком: «Эта табакерка была подарена Бонапарту его тестем, императором Австрии, по случаю рождения сына Наполеона, короля Римского,[8]20 марта 1811 года. Размер корпуса — два с четвертью дюйма в диаметре. Корпус отделан золотом; фальшивая часовая головка также золотая; цифры и стрелки сделаны из мелких бриллиантов, с эмблемой Бонапарта — буквой „Н“ — в центре…»
Здесь запись обрывалась; место букв на чистом листе заняли брызги крови.
Дермот присвистнул.
— Должно быть, вещица была очень ценной, — заметил он.
— Ценной? — почти взвизгнул префект. — Разве я вам не говорил?
— Тем не менее ее разбили.
— Я также говорил вам о ее причудливой форме, — напомнил месье Горон. — Как вы можете видеть по записи, табакерка имела форму часов.
— Каких именно?
— Самых обыкновенных. — Месье Горон достал собственные часы. — Члены семьи говорили мне, что, когда сэр Морис впервые показал им табакерку, они подумали, что это часы. Она открывалась… вот так. Обратите внимание на вмятины в деревянной крышке стола в тех местах, куда попали удары убийцы.
Дермот вынул записную книжку.
Покуда префект наблюдал за ним, терзаясь сомнениями, он повернулся и посмотрел на подставку с инструментами возле мраморного камина, над которым висел бронзовый медальон с профилем императора Наполеона. Кочерги, послужившей орудием преступления, на подставке не было. Дермот на глаз измерял расстояния. В голове у него теснились идеи, из которых следовало минимум одно несоответствие в фактах, сообщенных месье Гороном.
— Скажите, — заговорил Дермот, — кто-нибудь в семье Лоз страдает плохим зрением?
— О боже! — Месье Горон всплеснул руками. — Снова семья Лоз! Слушайте! — Он понизил голос. — Сейчас мы одни, и никто не может нас услышать. Объясните, почему вы так уверены, что один из них убил старика?
— Повторяю свой вопрос. Кто-нибудь в семье страдает плохим зрением?
— Этого я не знаю, дорогой доктор.
— Но узнать не составило бы труда?
— Разумеется! — Месье Горон прищурился. — Вы думаете, — предположил он, жестом изобразив удар кочергой, — что у убийцы было слабое зрение, так как несколько ударов пришлись мимо головы жертвы?
— Возможно.
Дермот медленно двинулся по комнате, заглядывая в застекленные шкафчики. Некоторые экспонаты пребывали в гордом одиночестве; другие были снабжены этикетками, исписанными тем же мелким каллиграфическим почерком. Хотя Дермот не разбирался в коллекционировании, если не считать поверхностного знакомства с драгоценными камнями, было очевидно, что собрание содержит множество любопытного хлама вперемешку с несколькими действительно превосходными вещами.
Здесь были изделия из фарфора, веера, ковчежцы, пара причудливо сделанных часов, подставка с толедскими рапирами, а один шкаф, темный и мрачный, содержал реликвии, приобретенные при сносе старой Ньюгейтской тюрьмы. Дермот ответил, что значительная часть книг представляла собой научные труды, посвященные идентификации драгоценностей.
— Продолжайте, — настаивал месье Горон.
— Вы упомянули еще один факт, — сказал Дермот. — Хотя ничего не было украдено, из одного шкафчика взяли ожерелье из бриллиантов и бирюзы. Вы нашли его, слегка испачканным кровью, на полу под шкафчиком.
Месье Горон кивнул и постучал по выпуклому стеклу шкафчика слева от двери. Как и другие, он не был заперт. Дверца бесшумно открылась при одном прикосновении месье Горона. Полки внутри также были стеклянными. Почетное место в центре занимало ожерелье, сверкающее при свете люстры на фоне синего бархата подставки, установленной под острым углом, дабы ожерелье было лучше видно.
— Его почистили и положили на место, — сказал месье Горон. — Согласно преданию, ожерелье носила мадам де Ламбаль, фаворитка королевы Марии-Антуанетты, когда ее изрубила толпа возле тюрьмы Ла-Форс. Вам не кажется, что сэр Морис Лоз обладал странным пристрастием к ужасному?
— Не он один.
Месье Горон усмехнулся:
— Вы заметили, что стоит рядом с ним?
Дермот посмотрел налево от ожерелья:
— Что-то вроде музыкальной шкатулки на колесиках.
— Это она и есть. Конечно, ее не следовало ставить на стеклянную полку. Помню, на следующий день после преступления, когда мы обследовали комнату, где мертвец все еще сидел у стола, комиссар полиции открыл этот шкафчик, задел шкатулку, и она упала на пол…
Месье Горон указал на тяжелую деревянную шкатулку, на оловянных вставках по бокам которой были изображены изрядно полинявшие сцены Гражданской войны в Соединенных Штатах.
— Шкатулка упала на бок и заиграла «Тело Джона Брауна».[9] Слышали эту мелодию? — Префект просвистел несколько тактов. — Эффект был что надо. Прибежал месье Хорейшо Лоз и сердито велел нам не трогать отцовскую коллекцию. Месье Бенджамин сказал, что кто-то, по-видимому, недавно проигрывал мелодию, так как он, будучи талантливым механиком, починил и завел ее несколько дней назад, а теперь она умолкла, сыграв пару строф. Можете вообразить суету из-за такой мелочи?
— Думаю, что могу. Как я уже говорил вам, это характерное преступление.
— Я помню, — кивнул месье Горон. — Мне было бы очень интересно услышать, почему вы так говорили.
— Потому что это домашнее преступление, — ответил Дермот. — Уютное убийство из тех, которые почти всегда происходят в семейном кругу.
Месье Горон неуверенно провел рукой по лбу и огляделся, словно в поисках вдохновения.
— Вы это серьезно, доктор? — спросил он.
Дермот присел на край столика в центре комнаты и пробежал пальцами по густым темным волосам, разделенным сбоку пробором. Казалось, он пытается сдерживаться — взгляд его темных глаз был почти обжигающим.
— Человека забили до смерти девятью ударами кочергой, хотя было бы достаточно одного. Анализируя произошедшее, вы думаете: «Как жестоко, бессмысленно; преступление выглядит делом рук безумца». В результате вы отворачиваетесь от уютного семейного круга, где, по-вашему, никто не способен действовать так бесчеловечно.
Эти люди — англичане, а преступление не похоже на англосаксонское. Обычный убийца, обладающий веским мотивом, редко действует с подобной жестокостью. Зачем ему это? Его цель — убить как можно быстрее и аккуратнее.
Однако в семье, где эмоции приходится сдерживать, так как люди вынуждены жить вместе, где условия становятся все более невыносимыми, кульминация сопровождается такой вспышкой насилия, что мы, обычные люди, не в состоянии этому поверить. Покопайтесь в семейных эмоциях, и вы обнаружите мотивы, способные ошарашить.
Поверили бы вы, что хорошо воспитанная женщина из богобоязненного дома может убить несколькими ударами топора сначала мачеху, а потом отца без каких-либо явных причин, кроме смутных семейных трений? Что страховой агент средних лет, никогда не ссорившийся с женой, может проломить ей череп кочергой? Что тихая шестнадцатилетняя девушка способна перерезать горло маленькому братишке только потому, что ее раздражает присутствие мачехи? По-вашему, такие мотивы недостаточны для убийства? Однако подобные преступления случались.
— Вероятно, их совершали чудовища, — заметил месье Горон.
— Напротив — обычные люди, вроде вас и меня. Что касается миссис Нил…
— Ага! — встрепенулся префект. — Как насчет нее?
— Миссис Нил, — отозвался Дермот, не сводя глаз с собеседника, — что-то видела. Не спрашивайте меня что! Она знает, что убийца — один из членов семьи.
— Тогда почему она не скажет об этом прямо?
— Возможно, она не знает, кто именно.
Месье Горон покачал головой с улыбкой сатира:
— Я не нахожу это достаточно убедительным. И не вижу особого смысла в вашей психологии.
Дермот достал пачку желтых мэрилендских сигарет, зажег одну из них, защелкнул зажигалку и устремил на префекта взгляд, от которого тому стало не по себе. Если улыбка Дермота свидетельствовала о радости, то это была всего лишь радость из-за подтвердившейся теории. Он затянулся сигаретой и выпустил облачка дыма, особенно заметные при ярком свете люстры.
— Судя по тому, что вы сообщили мне, — продолжал Дермот спокойным голосом, который мог звучать почти гипнотически, — один из членов семейства Лоз допустил явную, намеренную и вполне доказуемую ложь. — Он сделал паузу. — Вас убедит, если я скажу вам, что это за ложь?
Месье Горон облизнул губы.
Но он не успел ответить. Дверь в коридор — Дермот фактически указывал на нее, словно объясняя, что имеет в виду, — внезапно распахнулась. Дженис Лоз, прикрывая глаза ладонью, заглянула внутрь.
Очевидно, комната еще пугала ее. Она быстро, как ребенок, желающий избежать опасного занятия, посмотрела на пустой вращающийся стул, вся напряглась, почуяв неприятный запах дезинфекции, но спокойно вошла и закрыла за собой дверь. Стоя спиной к ней, так что ее темное платье четко вырисовывалось на фоне белой дверной панели, она обратилась к Дермоту по-английски:
— Не могла понять, куда вы делись. Вы вышли в холл, а потом — пфф! — Она жестом изобразила исчезновение.
— В чем дело, мадемуазель? — осведомился месье Горон.
Дженис не обратила на него внимания. Казалось, она собирается с духом перед вспышкой, вглядываясь в лицо Дермота.
— Вы думаете, мы по-свински вели себя с Евой, не так ли? — с юношеской прямотой спросила она после долгой паузы.
Дермот улыбнулся:
— Я думаю, вы благородно защищали ее, мисс Лоз. — Внезапно он плотно сжал челюсти, и сдерживаемый гнев вспыхнул в нем ярким пламенем. — Но ваш брат…
— Вы не понимаете Тоби! — Дженис топнула ногой.
— Может быть.
— Тоби влюблен в Еву. Он — простая душа с простым моральным кодексом.
— Santa simplicitas!
— Это означает «святая простота», верно? — Дженис пыталась говорить беспечным тоном, но ей это не удавалось. — Я бы хотела, чтобы вы поняли и нашу точку зрения. — Она указала на вращающийся стул. — Папа умер — это все, о чем мы в состоянии думать. Когда на Еву внезапно обрушивают такое обвинение, мы не можем просто сказать: «Чепуха. Ничего в этом нет. Тут нечего даже объяснять».
В глубине души Дермот был вынужден признать, что это правда. Он снова улыбнулся девушке. Казалось, это придает ей смелости.
— Вот почему я хочу задать вам вопрос, — продолжала Дженис. — Только конфиденциально — хорошо?
— Конечно! — вмешался месье Горон, прежде чем Дермот успел ответить. — Э-э… где сейчас миссис Нил?
Лицо Дженис омрачилось.
— Выясняет отношения с Тоби. Мама и дядя Бен, естественно, удалились. Но я хотела спросить… — Поколебавшись, она вздохнула и снова посмотрела на Дермота. — Помните, вы и мама говорили, как папа интересовался… положением в тюрьмах?
По какой-то причине последние слова прозвучали зловеще.
— Да, — отозвался Дермот.
— А вы помните, как все говорили, что папа странно выглядел, вернувшись с прогулки в тот день? Он отказался идти в театр, был бледным как привидение, и у него дрожали руки. Я вспомнила случай, когда видела его таким же.
— Ну?
— Лет восемь тому назад, — продолжала Дженис, — один хитрый, елейный старик по имени Финистер втянул папу в какой-то бизнес и облапошил его. Подробностей я не знаю — тогда я была еще девочкой и не слишком интересовалась бизнесом. Впрочем, теперь я им тоже не интересуюсь. Но я помню, какой жуткий скандал это вызвало.
Месье Горон, который слушал приложив ладонь к уху, был озадачен.
— Возможно, это очень любопытно. Но, откровенно говоря, я не вижу…
— Погодите! — Дженис снова обратилась к Дермоту:
— У папы была скверная память на лица. Но иногда он вспоминал их. Когда Финистер говорил с ним — убытки так и не были возмещены, — папа внезапно вспомнил этого человека.
Финистер был заключенным по фамилии Мак-Конклин, которого отпустили на поруки, но он нарушил условия освобождения и исчез. Папа интересовался его делом, хотя Мак-Конклин никогда его не видел — по крайней мере, не знал, кто он. И вот Мак-Конклин свалился как гром с ясного неба.
Когда Финистер или Мак-Конклин понял, что его узнали, он стал хныкать и умолять, чтобы папа не выдавал его полиции. Он обещал вернуть деньги, говорил о жене и детях, предлагал сделать что угодно, лишь бы папа не отправлял его в тюрьму. Мама говорит, что папа был бледен как смерть и что его тошнило в ванной. Ему была ненавистна мысль о необходимости отправить преступника за решетку. Но это не означает, что он бы этого не сделал. Думаю, он засадил бы в тюрьму даже члена семьи, если бы считал, что тот совершил нечто, не имеющее оправданий. — Дженис сделала паузу. Она говорила быстро и монотонно, облизывая пересохшие губы и окидывая взглядом комнату, словно ожидая увидеть отца среди шкафчиков с редкостями. — Поэтому папа сказал Финистеру: «Даю вам двадцать четыре часа, чтобы скрыться. По истечении этого срока, исчезнете вы или нет, полный отчет о вашей новой жизни, вашем новом имени и о том, где вас можно найти, будет передан в Скотленд-Ярд». Папа так и поступил, и Финистер умер в тюрьме. Мама говорит, что папа несколько дней не мог съесть ни крошки. Понимаете, ему нравился этот человек. — Последние слова Дженис произнесла уверенно и многозначительно. — Я не хочу, чтобы вы считали меня маленькой стервой. Но мне пришло в голову… — Она опять посмотрела Дермоту прямо в глаза. — Как вы думаете — Ева Нил когда-нибудь сидела в тюрьме?