Танец Огня.

Глава 4 Самый главный вопрос

Стрелец любит говорить правду, правду и только правду. Если правду высказать невозможно, Стрелец предпочитает помалкивать. А еще Стрельцы уверены, что все остальные тоже предпочитают говорить правду, правду и только правду.

Яна спустилась к лодке быстро и без приключений. На берегу было солнечно и наконец-то прохладно. Ладога дышала, волны по-хозяйски шуровали в прибрежных камышах. Гудели шмели на клеверной полянке, пахло грибами.

— Ник! — позвала Яна.

Тишина.

Она подошла к лодке, заглянула внутрь.

Никого.

Крикнула еще пару раз, обошла лодку, углядела на плоском нагретом выступе скомканную старую куртку

— Ни-ик!

Шу-ухх, шу-уххх… — нагнетали волны. Свистнула в отдалении птичка. Поближе отозвалась вторая. Ника не было. Яна расстелила ту самую куртку и села на камень ждать.

— Как это — нет? — удивился Захар. — А катер на месте? Так. Так. А следы какие-нибудь есть? Понятно. В смысле — черт-те что! Пошарь кругом — может, кровь, еще что… Нет, звери тут ни при чем. Единственные звери, которые тут на человека нападают, — комары. Жди, я мигом.

Он повернулся к ребятам:

— Ник исчез. Возвращаемся.

— Может, куда отошел? — начала было Анька, но тут же осеклась: взгляд у Захара был тяжелый.

— Яна там сидит уже пятнадцать минут. Ника нет. Мы в лесу все-таки, а не в песочнице. Что-то случилось.

— Ой, да знаю я, что случилось! — скривилась Аллочка. — Я же с ним разговаривала! Он нас разыгрывает, вот и все. Я слышала, как он трубку рукой прикрывал и хихикал. Скучно ему, он и спрятался, когда Янка пришла. Сейчас небось выскочит сзади, напугает ее до смерти, поржет, конь компьютерный, — и пойдут они мирно бутерброды трескать.

— Разыгрывает?! — У Захара аж глаза засветились от злости. Хотя и так были исключительно прозрачными.

— Типа того, — протянула Аллочка, — мне все сразу ясно стало.

— Что ж ты молчала? Мы же Яну вниз отправили!

— Подумаешь, отправили… — фыркнула блондинка, — если хочешь знать, у Яночки поперек лба было написано, что ей дальше тащиться неохота. Вот книжечку в теньке почитать — это да. Сидит небось, ножки в воде полощет, счастлива по уши. Она сама вызвалась, поскакала чуть ли не галопом, ей все эти приключения до фонаря!

— Та-ак, — зловеще протянул Захар.

— Вообще-то на Ника не похоже, — возразил Лев, но не очень уверенно. Сам он на месте друга поступил бы именно так: спрятался получше, а потом выскочил у девчонки под носом. Прикольно ведь — девчонок пугать.

— Вы как хотите, — хмыкнула Аллочка, — а я возвращаться из-за одного идиота не намерена. Раз уж притащились сюда, в комарятник, то надо хотя бы до рудника этого добраться. А то перли-перли вверх, как конница Мамаева, а теперь что, вниз колбаской?

— Не Мамаева, а Чапая, — машинально поправила Анька.

— Какая разница — Мамай, Чапай! Главное, что я тут остаюсь!

— Та-ак, — протянул Захар, но уже спокойней, — Женька, видишь тропу?

— А то! — отозвался Лев.

— Тут до пещеры с полкилометра осталось. Тропа вас на гольцы выведет, на скалы голые. Там еще одну болотину перейдете — и сразу к развилке. Возьмешь вправо — и чеши по прямой. Пройдете через лес, тропа прямо в рудник упрется.

— Элементарно, Ватсон! — обрадовался Женька. — Все понял, все сделаю.

— А я вниз сбегаю, гляну на этого шутника. Потом за вами вернусь.

— Не переживай! — напутствовал Лев. — Мы и сами с тормозами, справимся. Ника только сильно ногами не бей.

— Да за такие шуточки в лесу ему голову надо оторвать!

— Да он в лесу небось никогда до этого не был, — вступился за друга Лев, — откуда ему знать, какие тут шуточки можно, а какие — нельзя? Я знаешь как удивился, когда он мне звякнул: хочу с тобой на Серебряный, и точка. Обычно его из берлоги КамАЗом не вытянуть, а тут сам вылез.

— Ладно, посмотрим, — привычно сплюнул Захар, — Анька, на пару слов. Дело есть.

Он отвел ее в сторонку. Краем глаза Анька видела, что Аллочка завела с Левом какой-то приятный разговор, а краем уха слышала ее исключительно приятный кокетливый смех.

— Ты это… — начал сосед.

— Чего? — Анька слушала, а сама все посматривала на ребят.

— Ну… ты… присматривай тут, лады? Дорогу запомнила? Если что — звони, я мухой прилечу.

— Лады, лады, — кивнула она, нетерпеливо выглядывая из-за его спины. Блондинка уже заботливо отряхивала Женькино плечико, а тот, близко наклоняясь, рассказывал ей что-то фееричное, судя по тому, что она то и дело округляла глаза.

— И вот еще, Яблочкина…

— Ну?

— Ммм… короче, если этот Лев… ну вдруг там… бывает…

Захар, всегда решительный и прямой, замялся в середине фразы. Анька никак не могла понять — что же он от нее хочет?!

— Если Лев — что? — переспросила она.

— Ну, это…

— Это?! — наседала Анька.

Тут Захар протянул руку и поправил что-то у нее в волосах.

— Иголка сосновая застряла, — объяснил.

— Ты про Лева говорил, — перебила Анька, — я так и не поняла…

— Да и леший с ним! — зло сплюнул вдруг Захар. — Если, короче, он заблудится — сразу звони мне. И лапшу с ушей не забывай снимать, когда вешает! У него, по ходу, ее полный тазик. Понтярщик!

— Кого, лапши? — растерянно переспросила Анька ему в спину. — Почему понтярщик?

Захар даже не обернулся.

Вот кто его разберет? То «коза-коза», то вдруг «ты… это… того… там… если что». К чему? Почему? Какое «если что»?

Анька вернулась к Леву и мигом выкинула странную беседу из головы.

Захар в третий раз обошел поляну возле лодки, тщательно осмотрел прибрежный лесок, осмотрел песчаный пляж, на котором четко отпечатались их следы. Потрогал на тропе нижние ветки — не поломаны ли? Чуть ли не обнюхал старую куртку, покричал, взобравшись на здоровенный валун…

Ничего не помогало.

Отпечатков полно, ветки поломаны, куртка порвана, а Ник как сквозь землю провалился. Вернее, если бы он провалился сквозь землю, то на месте обнаружился бы свежий провал. А Ник, получается, не только провалился, но еще и мастерски заделал за собой дыру.

Яна молча наблюдала поисковые маневры.

— Что дальше? — спросила она, когда парень, утомившись, присел рядом.

— Вдоль берега пойдем. Все-таки мы на острове. Будем кричать, звать, через каждые сто метров. Далеко от воды он вряд ли ушел.

— Направо пойдем или налево?

— Без разницы. Все равно обойдем по кругу и вернемся.

— А остров большой? — прикинула Яна.

— Порядочный, — кивнул Захар и печально сплюнул. — Ладно, пошли…

— Погоди, — Яна поправила светлые волосы и в упор уставилась на него эльфийскими очами (от одного такого взгляда любой согласился бы целовать песок, по которому она ходила, но Захару было не до сантиментов), — у него ведь есть телефон, раз он звонил, так?

— Номера-то нет.

— Надо его найти.

— Каким образом?

— Должны же у него быть друзья, знакомые, родственники…

— Вот только родственников нам тут не хватает! С белыми тапочками под мышкой.

— Погоди, не злись, — на Яну, похоже, эмоции совсем не действовали, — я сейчас позвоню своей однокласснице…

Через десять минут любимый парень подруги одноклассницы другой подруги, которому Ник год назад успешно вылечил компьютер, уже прислал эсэмэской вожделенный номер. Яна невозмутимо поднесла телефон к уху:

— Гудки есть, — сообщила она.

Захар окаменел. Он представлял худшее — свалился со скалы, разбился, переломал руки и ноги…

— Алло-о, — протянула Яна, — Ник, это ты?

— Помогите!!! — донеслось из трубки так громко, что Захар вздрогнул. — Где я?! Куда мне идти?!

— Ммм… а где ты? — уточнила Яна.

— Не знаю! — выкрикнул Ник. — В лесу!

— А как ты туда попал? — рассудительно поинтересовалась Яна.

— Бежал, бежал и прибежал, — туманно пояснил Ник, — только не знаю куда.

— Он занимался бегом. И, похоже, заблудился, — пояснила Яна для Захара.

Тот немедленно взял трубку:

— Это Захар. Ты где?

— Я на острове, — сообщил Ник. По голосу чувствовалось, что он наконец-то счастлив — его нашли!

— Рад за тебя, — кивнул Захар, — если б ты был на материке, с ориентировкой было бы хуже. Ты куда от лодки-то дернул, бегун? В какую хоть сторону?

— Я, эээ… не обратил внимания.

— Ясно… Пойдем другим путем. Ты что сейчас видишь? Ну, вокруг себя?

— Сосны, камни, мох, скалу, обрыв, — заторопился Ник, — за обрывом снова сосны, камни…

— Сосны или ели?

— Сосны или ели? — повторил Ник.

— Это вопрос: сосны или ели?

— Нууу… Сосны. Или ели.

— А другие деревья есть?

— Есть.

— Какие?

— Нууу… точно не сосны. Другие.

— Мох какой? — деловито перебил Захар.

— Белый,

— А бурелом видишь впереди?

— Нет, там провал, а потом лес, лес, лес…

— Так, ты на Высокой, со стороны черничника, — мгновенно сориентировался Захар, — белый мох и сосны без бурелома как раз там. А впереди провал, все верно. Тебе надо повернуться к нему спиной и спуститься вниз, к озеру.

— А где озеро?

— Если ты стоишь к провалу лицом, то озеро у тебя за спиной, — Захар проявлял чудеса терпения.

— А почему я его не вижу?

Захару очень хотелось ответить: «Потому что ты абсолютный, безнадежный, тупой городской лох, которого на километр нельзя подпускать к лесу!!!» Но он собрал в кулак всю свою кротость и мягко пояснил:

— Зрение у тебя слабое. Да и отлив сейчас на озере. Вода отступила за линию горизонта. Спускайся, короче, только ноги не переломай. Как спустишься — звони. Это Янин телефон, а я тебе еще свой номер сейчас скину.

— А… — Нику ужасно не хотелось обрывать разговор и снова оставаться одному. — Может, не разъединяться? Я буду говорить, что вижу, а ты — куда поворачивать.

— Ага, и уйдешь ты до первого камня. Потому как споткнешься. Короче, я на связи, не переживай. И Яна тоже. Звони, как спустишься, — Захар нажал отбой.

Ник огляделся. Он по-прежнему стоял в середине дремучего леса. Но теперь у него появилась цель. Он больше не был одинок. Внизу его ждали друзья, бутерброды и горячий чай. Он чуть не заплакал от нахлынувшего счастья. Да что там скрывать — слезы все-таки полились, горячие, неудержимые. Яна, Захар! Какие замечательные, милые, чудесные ребята! Ник утерся рукавом и торопливо отправился искать подходящий спуск.

«И что это она ею так вертит?» — внутри Аньки все копилось и копилось раздражение. Прямо перед ней покачивалась Аллина пятая точка, туго обтянутая бриджиками… вправо, влево… и в такт подпрыгивал розовый рюкзачок на спине. Весьма упитанная пятая точка, как отметила про себя Анька. Но это ее не утешило. Лев шагал впереди, то и дело поворачивался, рассказывал про рудник. Аллочка картинно ахала, поддакивала, причмокивала, наверняка делала большие глаза и хлопала ресницами — в общем, создавала впечатление, что этот рудник всегда был ее шоколадной мечтой, присыпанной розовыми гламурными звездочками. Лев, польщенный вниманием, разливался соловьем, но Аньке плохо было его слышно, а шагать рядом она не могла — узкая тропинка не позволяла.

Когда тропа исчезла, выведя их на серую скалу-голец, она с облегчением обогнала блондинку и пристроилась было к Леву. Но Аллочка решительно зашла с другой стороны.

— Это потрясающе, — промурлыкала она. — Это просто финиш! Как здорово, что ты меня сюда пригласил. А там брюлики, случаем, не добывали, на руднике? Может, еще куда-нибудь сходим?

— О! — оживился Лев. — Давно хотел в Кителя смотаться. Туда на велике ехать всего ничего — пару часов!

— Хммм… — протянула Аллочка. — Ну конечно… как-нибудь… может, потом… когда мне велик купят. А вот на следующей неделе в «Кирпиче» неплохая вечеринка намечается. Конечно, не аццкий отжиг, как на проводы белых ночей, но очень даже миленько…

— Болото! — прервала воркотню Анька.

Впереди выныривал из моховых кочек коричневый ручей, разливался в ложбинке широченной лужей, пахнущей тиной и ржавчиной. Через лужу когда-то был перекинут мостик, связанный из бревнышек, но проволока перетерлась, и бревна расползлись в разные стороны.

— Опять болото, — скривилась Аллочка, — да еще какое-то непролазное! Ненавижу болото!

— Сейчас пролезем, — утешил ее Лев.

Недолго думая, он скинул кроссовки, стянул носки, закатал джинсы до колена да и полез в воду. Приподнял черное скользкое бревно, уложил на кочку. Через минуту рядом плюхнулось второе. Лев неумело, но сосредоточенно скрутил их куском толстой алюминиевой проволоки.

— Ну вот, можно идти.

— Там глубоко, — заупрямилась Аллочка, — там трясина!

— Алла да тут воды по колено, я же стою! — попытался воззвать к ее разуму Лев. — Иди, не бойся, я тебя подхвачу, если что!

Аллочка опасливо ступила на краешек мостика грязной розовой туфелькой. Тут же ахнула, скособочилась и схватилась за лодыжку.

— Ой, я подвернула ногу!

Лев вздохнул, выбрался из лужи и без дополнительных просьб поднял ее на руки. На мостик даже смотреть не стал, зашагал прямо по воде, медленно переставляя ноги, чтобы не поскользнуться. Анька настроила было фотоаппарат — щелкнуть романтическую сцену, — но вдруг поняла, что не хочет это снимать.

Странное дело. Больше всего на свете она уважала, независимость и свободу. Терпеть не могла, когда родители или брат входили к ней в комнату без спроса, и наконец после долгих протестов отстояла свое право запираться изнутри на щеколду. Постепенно отучила маму наводить порядок в шкафу, где «все всегда вперемешку, черт ногу сломит!». Это была ее, Анькина, родная перемешка. и она не собиралась уступать ни одного грязного носка, пусть хоть все черти мира обломают там свои волосатые конечности. Свой личный беспорядок был ей гораздо дороже, чем чужой, навязанный мамой, порядок. Тем более что и в шкафу, и на столе, в мешанине дисков, бумаг, папок, мягких игрушек, фотографий и фенечек она мгновенно умела отыскать нужную вещь. Она чуть не подралась однажды с братцем, но так и не дала ему сунуть нос в свою электронную почту. Чужое мнение мало ее задевало. Одевалась Анька так, как ей было удобно, — и плевать на моду с высоты вулкана Кракатау! Мода приходит, и уходит, а она, Анька, единственная и неповторимая, остается. Почему она должна покупать клетчатые штаны только на том основании, что где-то какие-то немолодые уже дядьки и тетки объявили на весь мир сезон ношения клетчатых штанов? В конце концов, не стоит прогибаться под изменчивый мир — однажды он прогнется под нас.

А если человек уважает свою свободу, то он чужую свободу уважает не меньше. Хочешь быть независимым — разреши эту независимость другим. Поэтому Анька старалась не дергать друзей по пустякам, не загружать их своими проблемами и просьбами. Зачем навязываться людям, вдруг у них другие дела и планы?

А уж тем более — навязываться Леву… Он ведь звезда, все и так липнут к нему со страшной силой, налетают, как хищные осы на расколотый розовый арбуз. Ходить в табуне поклонниц — увольте, это было выше ее сил. А видеть его хотелось ужасно: видеть его, разговаривать с ним (или хотя бы о нем), перебирать его фотографии, мечтать, воображать будущие встречи… Она часами гуляла с фотоаппаратом возле ДК, чтобы «невзначай» глянуть, как он возвращается домой с репетиции. Иногда он возвращался с девушкой, и это были несчастные дни. Город хмурился, Ладога набрасывала тяжелый свинцовый плащ, бараки казались косорылыми, встречные мужики — все, как один, алкашами, а кошки — тощими блохастыми тварями. Тощища! Но когда Лев шагал домой один, город преображался. В бараках мягко золотились окна, счастливые пацанята смеялись и брызгались водой возле колонки, коты смахивали на рыжих тигров в зарослях белых одуванчиков, старушки на лавочках сонно улыбались вслед. Анька кралась за Левом с фотоаппаратом — и щелкала, щелкала, щелкала все подряд: его, старушек, котов, одуванчики, бараки, собак в будках… а потом снова его, его, его! Какое наслаждение было перебирать фотографии! Вот здесь он, на сцене, смешно приподнял бровь, а здесь похож на древнего воина — так сурово смотрит! Так твердо сжимает губы! А вот здесь ерошит короткие смешные волосы, здесь сдувает одуванчик, здесь поет, сидя на школьном крыльце…

Запершись в комнате, она раскладывала фотографии на ковре — так, что со всех сторон на нее смотрело его лицо, его глаза. Она мечтала: когда-нибудь он сам — непременно сам! — подойдет к ней, протянет руку и скажет: «Привет! Ты мне давно нравишься! Давай сегодня сходим куда-нибудь вместе…» Тут ей становилось невыносимо сладко и страшно, словно летишь на карусели вниз или на качелях ночью, и волосы разлетаются, и тело невесомо, и звезды, словно яблоки, качаются над головой…

— Ой, я так устала, давай чуть-чуть здесь посидим. Местечко-то — полный ништь! А потом уже в пещеру рванем, ноги по камням ломать. Куда она теперь денется, пещера-то? Вон развилка, как этот придурок Захар и говорил. Тьфу, он такой противный! Пролетарий дремучий. Сапоги мне предлагал, думал, я колхозница, че ли? Ему только с доярками тусоваться.

Анька вздрогнула и очнулась. По лесу громко разносился оживленный Аллочкин голосок. Значит, переправа прошла удачно. А она-то тут чего стоит, тормозит? Девочка быстро огляделась, подобрала сухой, но крепкий еще длинный сук и, опираясь на него, осторожно перешла разлив по бревнышкам. Уже в самом конце нога соскользнула и почти по колено радостно окунулась в коричневую воду.

— Ч-черт! Все-таки промокла!

Впрочем, ничего страшного. Лев с самого начала промок, а ведь ни разу даже не пикнул. И она не растает, небось не сахарная. Надо только воду вылить из кроссовки да носок отжать.

Подволакивая мокрую ногу (чтобы не чавкало противно на каждом шагу), она выбралась на маленькую полянку. Ребята уже удобно устроились на толстом сухом бревне.

— Пить хочу! — не обращая на нее никакого внимания, протянула Аллочка. — Женя, дай водички.

На берегу решили бутерброды с собой не брать, а воду Захар раздал. У него самого на поясе болталась походная фляга, обтянутая брезентом, и Левину он всучил такую же. Пить вправду хотелось ужасно. Блондинка развинтила крышечку, сделала пару глотков, передала фляжку Леву. Анька в это время опустилась рядом, стащила обувь и принялась болтать босыми ногами в воздухе, чтобы быстрее просохли.

— Ой, мне еще глоточек! — Аллочка забрала воду из рук Лева, отхлебнула с наслаждением, потом смочила в воде платок, протерла личико…

— Эй! Между прочим, тут еще я есть, — громко напомнила о себе Анька, — и я тоже пить хочу. Кстати, у Захара, конечно, в голове полно тараканов, но он вовсе не придурок. И не надо о нем так говорить. Он мой друг, понятно? Он нас сюда привез, нянчится тут с нами, вон Ника пошел спасать. И чтобы мы без него вообще делали? Заблудились бы в два счета, вот и все приключение. А насчет сапог… знаешь, Алла, я бы на твоем месте не кочевряжилась. Много тебе тут твои каблуки помогли? Тебя вон на руках надо таскать, думаешь, легко? Килограмм небось шестьдесят. А Женька надрывается. Топала бы себе в сапогах и горя не знала.

Лев с Аллочкой одновременно повернулись к ней. Лев с изумлением, Аллочка — с нехорошим прищуром.

— Э-э-э… — протянул Лев, — да мне не так уж и тяжело…

Анька вздохнула:

— Да не о тебе, в общем, и речь.

Какие все-таки элементарные вещи приходится объяснять. Хочешь шляться по лесу в розовых туфельках? Пожалуйста, флаг тебе в руки! Это твой личный выбор, твое решение. А личный выбор всегда надо уважать. Но почему остальные должны страдать от твоих закидонов? Пришла в туфельках, увидела болото, каблучки в зубы — и вперед с песнями. А то за каблучки почему-то Лев отдувается. А придурок по итогу получается Захар. Блондинка в полном шоколаде, а все кругом виноваты, все ей чего-то должны. Встретилось болото, сразу: «Же-еня, понеси меня…» Могла бы ведь тоже раздеться и вброд перейти. Так нет же: «Несите меня, я королева!» А с какой стати?

Вот эта абсолютная Аллочкина уверенность, что все кругом только и мечтают ей услужить, оставалась для Аньки загадкой. Мало того что всех напрягает… так еще, похоже, уверена, что все счастливы для нее напрячься!

— Воду дай, пожалуйста.

— Ах да, конечно… — Аллочка перегнулась через Лева (тот сидел посередине), но открытая фляжка выскользнула у нее из пальцев. — Ой! Упала, ну надо же! Прости, я нечаянно.

Лев тут же гибко наклонился, поднял баклажку, потряс — на дне еще что-то булькало, — протянул Аньке.

Утешил:

— Пара глотков еще есть.

— Спасибо!

Она мигом выхлебала эту несчастную пару глотков. Аллочка громко причитала о том, что «не хотела», «так получилось», «извиняй, ладно?».

— Да ладно, ладно, — Анька вытрясла последнюю капельку, — ну уронила, с кем не бывает?

Алла мигом перестала извиняться. И вроде как призадумалась. И все поглядывала на Аньку искоса, размышляя.

— Ну что, последний рывок? — сменила та тему. — Лев, а там правда сокровища?

— Если б я знал точно, я бы сразу лопату прихватил. Да побольше, побольше. Серебро там точно было. А сокровища… Ты себе хоть представляешь, как выглядит старый рудник?

— Нет.

— Сверху — пещера, снизу — затопленная шахта. Пещера — гробешник, в смысле — хоть на экскаваторе въезжай, здоровенная. Там два перехода и один колодец. Темнотища, как у нас в парадняке. А у нас в парадняке даже кошки блуждают по неделям. Мой кошак как уйдет наверх, так спускается дня через три. Тощий и печальный, а консервы все равно, гад, не лопает, только рыбу. Снаружи открытая выработка, которая теперь озеро. Метров двадцать в глубину. Шаг с обрыва — и каюк. А на дне, говорят, серебряные самородки разбросаны…

— Так уж и разбросаны? Загибаешь ты, Лев.

— Ну и загибаю, — рассмеялся тот, — девчонки, осознайте, мы на Серебряном! К черту сокровища, главное — приключения! У меня катера нет, я не Захар, так на веслах хотел махнуть, представляете? Только лодки все равно не было. Я уже, прикиньте, решил зимой в поход двинуть прямо по льду. Как белый медведь. Но зимой темнеет быстро, неинтересно. В смысле я смелый, но иногда боюсь. Но все равно пошел бы, только не с кем, пацаны дальше хоккейной коробки не сгоношились. Веришь?

— Верю, — кивнула Анька.

— А тут такой подгон! Спасибо тебе!

— Ну что ты, — смутилась Анька, — это я так… Мне же не трудно… Захар все равно бы отвез…

— Ой, ну прямо любовь до гроба, — протянула Аллочка. — Может, уже пора навстречу приключениям-то? А то ты щас ей руки начнешь целовать, она тебе — ноги, а там и вечер наступит.

— Эх, девчонки! — потянулся Лев, поднимаясь. И эдак, по-гусарски, раскинул руки, словно хотел обнять их обеих, чтобы идти потом втроем, томно раскачиваясь и распевая песни, полные необъятной ширины и глубины. Что-нибудь про русское поле и тонкий колосок. Но тут Аллочка по-хозяйски продернула руку ему под локоть и заговорила о каком-то будущем супер-вау-мега-отжиге в «Кирпиче» (вы представляете себе супер-вау-мега-отжиг в Кирпиче»? А ведь владельцы вообще поначалу хотели назвать клуб «Бензопила»).

Про «Кирпич» слушать было неинтересно, Анька обогнула парочку, убежала вперед. Она первая вышла на развилку, от которой разбегались две тропки. Одна направо, другая налево.

— Направо, — скомандовал Лев-предводитель.

Аллочка затормозила.

— Почему направо? — удивилась она. — Налево!

— Ты что, Алла, бум-бум? — Лев тоже остановился и постучал по стволу. — Захар ясно сказал: юго-юго-восток. То есть — направо и до упора.

— Какие тут юго-юго, а какие восток, не знаю, но точняк до упора, только не направо, а налево.

— Да быть того не может!

— Пфу! — надулась Алла. — У меня тоже уши, а не плошки для лапши! Направо не пойду, зря протаскаемся, — уперлась она.

— А мне тоже кажется, что направо, — встряла Анька.

— Когда кажется — крестятся!

— Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман, — возвысив голос, продекламировал Лев. — Девочки, не ссорьтесь. Раз нет согласия в массах, мы его организуем. Посидите тут, вон — два пенька, а я мигом слетаю до шахты. Захар говорил, что отсюда через лес метров пятьсот. Значит, вернусь минут через десять.

Аллочка недовольно шевельнула бровью, но свернула «к пенькам». Анька хотела завопить: «Лев, я с тобой!» — но постеснялась. Поневоле тоже присела на пенек, с которого, впрочем, тотчас вскочила. Сидеть было невтерпеж.

— Че ты прыгаешь, как блоха гриппозная, че суетишься? — раздраженно бросила Аллочка. — Я зуб даю, что никакого юго-юго! Сейчас он вернется, потом дойдем уже до этой пещеры. Только ты хоть там от нас отлипни, ладно?!

— Че? — от неожиданности Анька заговорила с Аллочкиными интонациями. — Отлипни?

— Ну! — кивнула та, подводя губки. — Ты че, так и не вникла, из-за чего я тут жабьи кочки пересчитываю?

— Нет.

— Ффы! Он же меня пригласил, ясен перец! Так романтично, — вздохнула гламурная девушка, возводя глаза вверх. — Сказал: хочу, чтобы наша первая встреча стала незабываемой…

У Аньки в голове была только одна мысль. Что, если какой-нибудь дятел сядет сейчас на сосновый сук, как раз над Аллочкиной головой, да не сдержит, как говорится, естественного порыва, да метко попадет Аллочке в глаз — вот тогда встреча воистину окажется незабываемой. А остальные мысли она пока в голову не пускала.

Пауза даже не повисла, а рухнула между ними, точно свинцовый гроб. Так, пустячок, тонны на три. То есть минуты.

Аллочка первая прервала гробовое молчание:

— А ты че, не знала?

— Нет.

— Ну так мы с ним уже давно… в смысле, он мне давно как бы намекал. А я ему говорю: «Солнце мое, Женечка, ты меня в «Кирпич» приглашаешь? А он мне вдруг: «Лучше в романтическое путешествие…» Тоже мне романтика! — сердито перебила она сама себя. — Комары, стервозы, все пальцы обкусали. Вон, кругом маникюра опухло, а парни же сразу первым делом на руки смотрят! Ну ладно, парни — это я загнула, не туда они смотрят, но девчонки же все увидят, обсмеют потом за спиной — фу, ногти грызенные! Ветки эти, кочки, бревна… крокодилов, спасибо, нету. А ты эту коричневую воду видела? Там небось пиявки, фу, мерзость! Или даже глисты водятся. Хотя, краси-иво… — мечтательным голосом протянула она. — Не болото, в смысле, красиво, а романтика. Девчонкам потом расскажу, от зависти локти обкусают. И будут потом строчить в «Одноклассниках»: «Ах, ах, расскажи! Ах, как это было? Ах, клево! Ах, шарман!»

Этот «ах, шарман!» звучал так дико, что Аньку на минуточку отпустило, и мысли в голове перестали путаться. Аллочка и Лев… одно никак не вязалось с другим. Во-первых, сам Лев как-то не давал знать. А во вторых…

— Но Женька ведь с самого начала сказал, что ты — девушка Ника! — Анька попыталась удержать распадающийся мир, — Он так и сказал: «Сейчас придет Ник со своей девушкой».

— А, этот Ник, — пренебрежительно дернула плечиком Алла, — они просто друзья с Левиным. Женечка говорил, что за ним вечно какие-то дураки бегают, а дуры — вааще табунами, в подъезде караулят, под окнами свистят, — доверительно хмыкнула Аллочка.

— Одна чуть ли не с чемоданами к нему под балкон пришла, типа ночевать, а на самом деле навеки поселиться… Он напрягается, понятно? Если, типа, все эти поклонницы узнают, что он в мою сторону дыхалку напряг, начнут всякие записочки гадкие писать, да и вообще… Хотя я их не боюсь, конечно, — многозначительно улыбнулась она, — я сама какую хошь записочку накатаю в два счета. Поэтому Левин, короче, попросил Ника его прикрыть. Пусть, типа, все думают, что я — девушка Ника. А этот Ник (тьфу, тоже мне друг!), короче, стал липнуть ко мне со страшной силой, пролетарий компьютерный. Я же вижу. Он, конечно, ресничками так хлоп-хлоп, типа: «Я че — я ниче!» — понимает, что ему девушка такая, как я, в жизни не светит, разве что в виде постера… но ревнует, гад, я же чувствую! С одной стороны, жаль пацанчика. Он так-то умный, комп мне сделал недавно, двухъядерный… А с другой стороны, достал своими вибрациями! Ты думаешь, че он мне звонил-то?

— Ногу поцарапал?

— Ногу… Мозги он поцарапал, мозги! Никуда он не падал, а это… контролирует, короче. Думал, я сразу обратно ломанусь, как услышу. А я уперлась рогом. Знаю я эти шуточки, мерси! Это он психанул вначале, обиделся на меня, типа, что я его друга забойфрендила, а потом названивать стал.

— Ты его любишь? — задала Анька единственный вопрос, который остался у нее в голове. Не было больше ничего. Только это.

И сердце выстукивало: ты! ты! ты! лю! лю! лю!

— Кого, ботаника этого, в мешковину завернутого? — поразилась Аллочка.

— Ле… Левина.

«Лев! Лев! Лев!» — подгоняло сердце.

— Ты пролетарка, че ли? Я его люблю, сказанула… Да это он, он меня любит! Я ж и говорю — давно по мне сохнет, не так, конечно, как этот кактус компьютерный… Но по уши втюрился, жесть.

— Он тебя любит, — прошептала Анька.

Сердце споткнулось, а потом зачастило: лю-бит, лю-бит, лю-бит!

— Без балды! — самодовольно утвердила блондинка. — Видала, как ухаживает всю дорогу? На руках носил. Вот дурачок, правда? Хочет, типа, скрыть, а сам на руках носит. Ну, тут чего скрывать после этого, скажи? А воду, видала, как мне подавал? На колено встал, типа рыцарь, во. Приятно, че там. Я ж не против, пусть носит. — Аллочка оживилась, глаза заблестели, спиральки кокетливо подпрыгнули, — только после романтики все равно в «Кирпич» надо. Кстати, подруга, — тут она развернулась к Аньке, — у меня к тебе конкретная просьба — не мельтеши а? Всю поляну портишь. Только, типа, уединимся, как белые люди: то-се, в ушко подышать, плечико погладить — и тут ты прешься, как Чапай на боевом слоне! Я уж намекала-намекала… Янка, вон, дура дурой, а все просекла с первого раза, свалила быстренько. Соседа твоего лесничего с собой уволокла. Ну че, понятненько, конечно, на безрыбье и рак рыба… то есть со мной-то ей не тягаться, ее Левин тоже для прикрытия притащил. Так хоть этого, Захара твоего, приберет, хоть я таких, из категории «я, блин, гоблин!», не очень люблю, я все-таки культурная девушка.

Анька молчала. Прислонилась к сосне, колупала тонкие медные чешуйки. На стволе, прямо перед глазами, белел свежий разруб, по краям сочились золотые прозрачные капельки смолы. Некоторые висели на тончайших медовых ниточках. К самой большой капле прилип крылом крохотный комарик — висел смирно, не трепыхался. Вот затянет его внутрь, пройдут тысячелетия, сосны смоет сердитое море, капля превратиться в янтарь — а комарик так и будет висеть, раскинув крылышки, тихий, пустой…

— Короче, договорились?

— Договорились? — эхом повторила она, не понимая.

— Ну ты че, не слушала меля? — обиделась Аллочка. — А я тут распинаюсь-распинаюсь! Говорю — прогуляйся до низа, проведай народ, а мы тут помурлыкаем, в смысле — потусим в гордом одиночестве. Ты не думай, я только ради романтики. Ну, Лев меня, конечно, в пещеру сводит… Ну, поцелуемся там пару раз, такой разгул романтики, я ж понимаю… Э! Э! Ты че?! Стой, дура, куда?!

Анька оттолкнулась от сосны и побежала.

Куда?

А все равно!

На северо-северо-юг. Или востоко-востоко-запад. Просто хотелось бежать. Двигаться. Вдыхать воздух. Чернота внутри головы сгустилась в одну фразу: «Он тебя любит?» — и вдруг разорвалась на тысячу прозрачных ледяных осколков. И стало пусто. И она сразу прыгнула с места, чтобы убежать от самой себя… но пустота догоняла, как радиация, как невидимые лучи смерти. И как бы ни грохотало на бегу сердце, не могло оно разогнать пустоту, прошитую черными осколками. Анька бежала отчаянно, не глядя, — и уже не слышала, что там Аллочка кричит ей вслед…