Танец Огня

Глава 7 Ужас, летящий на крыльях ночи

Стрельцы очень храбры. Конечно, они испытывают чувство страха. Но зачастую этот страх только подхлестывает их врожденное любопытство: ведь преодолевать страхи так увлекательно! Это не значит, что они охотно ночуют на кладбище и укрываются могильной плитой. Но то, что Стрельцы часто в одиночестве гуляют в таких местах, куда другие знаки днем с огнем не сунутся, — чистая правда.

— С цепи, что ли, все посрывались?!

Яна не стала тратить время на слова, просто глянула вопросительно. Захар раздраженно потряс телефоном, как будто тот был в чем виноват.

— Теперь Аллочку надо спасать! Какой-то день сурка-спасателя, честное слово!

— А что с ней?

— Судя по крикам — сломала две ноги, две руки и еще каждый палец отдельно. Идти не может, впереди бурелом.

Телефон настырно заверещал.

— Меня укусил клещ! — раздалось оттуда. — У меня будет энцефалитный грипп! Меня комары жрут!!!

— Бедные, ведь отравятся, — негромко буркнул Захар и заорал в ответ: — А где Женька? Женька где?! Почему он тебе не поможет?!

— Он меня бросил, сволочь! Козел он! Спаси меня, Захар!

— Он ее бросил, — подмигнул Захар Яне, — по ходу нормальный парень оказался. А я поначалу решил, что полный даун.

— Он тебя с какой высоты бросил? — уточнил в трубку и тут же отставил ее подальше от уха. — Да таким голосом лес валить можно…

Яна перехватила телефон:

— Алла, мы сейчас придем, не волнуйся.

Захар хмыкнул. Вообще-то он хотел спокойно посидеть возле катера, попить чайку, с чувством сжевать бутерброд. Но Яна, конечно, была права. Блондинку следовало спасти. Хотя бы потому, что она девчонка. Что не мешало ей оставаться прямым потомком куклы Барби с голосом одичавшей бензопилы.

Так что Захар вытащил из лодки те самые колхозные сапоги, кинул в пакет, а потом спросил:

— Я так понимаю, ты, Ник возле катера не останешься? Тогда ломанемся по-геройски, повторим твой забег в гору.

Рвануть-то он рванул, но через несколько прыжков остановился. Тьма колыхалась перед ним, он ничего не видел во тьме. Только в отдалении маленький мостик чуть золотился в световом столбе. Крик и треск больше не повторялись.

— Анька! — завопил он отчаянно. — Анька, ты где?!

— Шшш…

Шуршало впереди, неподалеку. Он вытянул руку, шагнул поближе:

— Аня, это ты?

Снова шорох, а потом — странный негромкий звук. Он слушал и не верил своим ушам. В темноте, рядом кто-то негромко… смеялся. Тут рука его наткнулась на перегородку. Глаза уже освоились, и он сумел разглядеть невысокий деревянный заборчик, небрежно сколоченный из наструганных досок. Доски огораживали неглубокий, но широкий провал. И там, в глубине провала, прямо на земле сидела Анька. Она трясла головой, пытаясь вытряхнуть из волос песок, и давилась смехом.

Да, пол провалился у нее под ногами. Да, изумившись этому, она улетела во тьму и тут же всем телом приложилась о землю (между прочим, второй раз за день). Да, теперь у нее болел ободранный локоть, першило в горле, саднил ушибленный позвоночник… И не успела она оценить все эти мелкие и крупные гадости, как над ухом отчаянно гаркнул Лев:

— Анька!

«Встанька!» — хотела ответить она, но спазм перехватил горло. Вот и сбылась ее мечта, вот они и остались только вдвоем. Сейчас он увидит ее с разбитыми локтями, с опухшими от слез глазами, лохматую, в грязных разводах по щекам… Однозначно, влюбится с первого взгляда. Кто же устоит перед такой красоткой? К тому же первое свидание на природе, разгул романтизма… Дикий восторг, короче. Девчонки в «Контакте» нервно ощипывают иголки на компьютерных кактусах.

Тем временем Лев отодвинул забор — теперь-то, снизу, Аньке прекрасно все было видно, — спрыгнул к ней, поднял на ноги. Спросил растерянно:

— Ты чего смеешься?

От смеха у нее подгибались ноги, пришлось вцепиться ему в майку:

— Локоть… ободрала, песок в голове… — попыталась она ему объяснить.

— Тише, тише… Ничего страшного. Сейчас мы вылезем, поднимай ногу, вот так…

Лев, похоже, решил, что от удара у нее чуток поехала крыша. Анька задохнулась от нового приступа смеха — до слез, до судорожных спазмов в животе.

— Да ты чего?! — испуганно затряс ее парень.

— О-ой… не могу… бедная Золушка… ровно в полночь… твоя голова… превратится в тыкву!!! Ха-ха-ха!

— Какую тыкву, Аня, ты чего? Сейчас я Захару позвоню, мы тебя на руках вниз отнесем.

— О-ей, не могу… ты меня… вместо дятла… на руках! — зашлась она, сползая на пол.

Наверно, Леву надо было ее ударить. Ну, так всегда в фильмах показывают: если барышня плачет или визжит, надо ее по щеке хлопнуть, и никаких проблем. Но Лев только вытащил ее из пещеры и возле самого выхода в зеленоватом сумраке прижал к себе. Обнимал и шептал в макушку: «Ну все, все, тише, успокойся, я с тобой…»

Анька несколько раз всхлипнула и затихла, уткнувшись ему в грудь. Теплый воздух сменил проморзглую подземную сырость, запахло цветущим иван-чаем, смолой, грибами. Рябины с березами подступали тут к самой скале, шелестели, ловя зелеными ладошками мимолетный ветер.

— Успокоилась?

— Да я и не волновалась, — буркнула Анька.

Было немного стыдно, но хорошо, уютно, тепло. Так бы и стоять под шушуканье листьев, чувствовать, как рядом, под красной майкой, бьется его сердце. А главное — не думать о том, что он сейчас скажет.

Она завозилась, не поднимая головы, вытерла об него мокрые щеки — чего уж там, все равно майку испачкала — и ворчливо попросила:

— Подожди, я салфетки достану.

Лев отстранился.

Она, отвернувшись, вытерла лицо. Конечно, салфетка оказалась в грязных разводах, да и майка у него тоже. Теперь вроде полагалось сказать: «Спасибо, а теперь я хочу побыть одна». Или: «Все в порядке, не ходи за мной, возвращайся к Алле».

— Давай к озеру спустимся, умоешься, — предложил Лев.

— Давай, — все так же ворчливо буркнула Анька, — только подожди минутку, я сейчас.

Ей захотелось еще разок заглянуть в глубину пещеры. А может, просто страшно было встретиться с ним взглядом, и она изо всех сил оттягивала этот момент. Упорно рассматривая носки своих кроссовок, она зашла под арку. Лев остановился сзади, в шаге от нее. Впереди, во тьме, все так же золотился вертикальный столб света, высвечивал совсем далекий отсюда мостик. А вот и ограждение в темноте белеет, обмотанное вдобавок яркими оранжевыми лентами. Как можно было его не заметить, уму непостижимо. Ладно хоть ямка оказалась маленькая, так, грунт немного просел. Хорошо, что вокруг шахты забор повыше и железный, а то мало ли… Анька представила, как Лев пытается выловить ее в мазутной воде. Нервно хихикнула. Он тут же положил руку ей на плечо. Может, боялся, что она рванет во тьму…

…но тьма сама рванула к ней!

Сгусток мрака, темный оживший клок сорвался с потолка, прыгнул в лицо, мазнул по голове, больно дернул растрепавшийся хвост. Анька прыгнула вверх и вперед, но Лев непреклонно рванул ее обратно, к себе.

— Тихо!!! — заорал он изо всех сил. Не иначе как представил себе вторую буйную истерику, которую, хлопай не хлопай, все равно не остановишь.

Анька замерла. Сердце перешло на барабанный ритм, словно туда запустили семейку чумовых негритосов.

Вцепившись в волосы, у нее на голове что-то сидело…

Что-то живое, почти невесомое, но теплое…

Она слышала недовольный писк, который издавало неведомое «что-то». Верней, «кто-то»! Этот «кто-то» цеплялся за пряди и слегка царапался острыми коготками! Мамочка!!!

— Тихо! Не шевелись! Только не шевелись! Я ее сниму сейчас…

Лев повозился за спиной, несколько раз больно дернул за волосы, выдохнул — «уфф!»… писк стал громче… и мягкое, теплое, невесомое исчезло.

— Эй, лучше не смотри! Не оборачивайся, говорю! Я ее сейчас подальше выпущу…

Анька мгновенно развернулась.

У Лева в ладонях сидел настоящий монстр! Только маленький. Монстренок. Волосатый, с огромными серо-розовыми ушами, с черным ртом, полным игольчатых белых зубов. Когтистая драконья ланка уцепилась за пальцы, а сама неведомая зверушка уместилась в полураскрытом кулаке.

Анька взвизгнула:

— Летучая мышь!

Лев вздрогнул:

— Не бойся, она не кусается!

Кулак с мышью он на всякий случай спрятал за спину. Наверно, думал, что Анька подлетит вверх, как тренер сборной олимпийских кенгуру, да и умчится в безвестном направлении.

— Я не того… не боюсь, — Анька уставилась на монстрика, а плечо уже само скинуло лямку, а руки жадно искали в рюкзаке чехол фотоаппарата. Она лихорадочно поменяла настройки и ме-едленно стала наклоняться к мышке.

— Вот так повернись… ага… руку вот так подними чуть-чуть… ага, хорошо…

— Чудны дела твои, господи! — Лев с готовностью исполнял ее просьбы. — Ты первая девчонка, которая у меня на глазах не боится мыши! Помню, собрались мы с пацанами на рыбалку. А ночевали у одного чувака, дача у него была рядом, в поселке. Двинули на великах с удочками, без балды, даже без пива. А мне девчонка одна очень нравилась, с нами была. Я аж застеснялся. Приехали, короче, вошли в домик, то-се, дрова-воду таскать, печку топить… Вдруг она, вереща, на стол! Чума полная! Посуда бьется, все орут… А это мышонок, оказывается, на середину комнаты выбежал. Не видел никогда такой толпы, любопытно стало — чиво там? А как только кипеш поднялся, он вдоль стенки — шырк! В сапог старый — шасть! И затаился. Потому как реально молодой еще, дурачок. Сидит, короче, в сапоге, не трогает никого… а эта орет со стола: «В озеро эту мышь, вместе с сапогом!» Такая красивая была, большеглазая… девушка, в смысле, не мышь, — и такая садистка оказалась. Ладно там, выпусти в огород, отнеси в лес. А то сразу — в озеро! И с сапогом, главное. Спасибо, хоть в бетон не попросила закатать. Ну и разонравилась мне сразу. Характерами не сошлись. Не мазохист я, наверно.

— Я тоже испугалась, когда эта прилетела, — откликнулась Анька.

— А ты прикинь, она-то как испугалась! Летит себе, думает: «О, какое уютное гнездышко на дереве! Сяду, отдохну…» А дерево как давай реветь и прыгать, да вдобавок другое дерево ветвями ее сцапало!

Мышь сердито пискнула, пытаясь вытащить и распрямить черное крыло. Ей явно не понравились оживающие деревья.

— Ладно, ладно, не вертись, сейчас пущу…

— Погоди, я сюда встану, тут свет хороший… Давай!

Лев разжал ладонь. Мышь посидела, недовольно попискивая, потом сорвалась в воздух, вильнула вправо-влево, резко нырнула вниз и пропала в темноте.

— Ах, какой кадр! Смотри, снизу снимала! Шедевр! Я — гений!

Лев заглянул в окошко фотоаппарата. На зеленом смазанном фоне мышь улыбалась, как дантист, посетивший кладбище вставных челюстей. Крылья, освещенные солнцем, тоже попали в кадр. Видны были кровеносные сосуды и тонкие лучевые косточки.

— А ты, оказывается, мышей любишь?

— Скорее, хорошие фотографии люблю, — честно покачала головой Анька, — а мышей просто уважаю. На расстоянии. Но могу и в руки взять, если привыкну.

— Я думал, все девчонки боятся мышей.

— Угу. И топят их вместе с сапогами. И все в глубине души садистки.

Анька чувствовала себя странно. Словно на время потеряла память, а теперь опять нашла, но уже отстраненную, немножко чужую. С таким чувством она часто разглядывала старые фотографии. Вот ты стоишь, сидишь, бежишь, обнимаешься с друзьями, танцуешь, показываешь язык, читаешь книжку, валяешься в одуванчиках. Вот в голове мелькает припев песни, которая крутилась в наушниках, апельсиновая долька луны, миндальный вкус шоколадки, запах наваристой ухи с костра, мягкий собачий бок. Но куда ушло то, что заставляло тебя смеяться или хмуриться? Почему мгновение осталось, а целый год до него — пропал? Только лица на фотографиях не изменились, причем некоторые можешь вспомнить, а некоторые — уже нет. Только смех остался, только грусть, песня, раскрытая книга, закат над озером, корзина малины, разлетевшийся одуванчик.

Лев вывел ее на тропу и зашагал к лестнице. Оба помалкивали. Анька — оттого, что пережила сегодня слишком много. Изумление, боль, страх, опустошенность, дикий ужас, любопытство, азарт… После такой эмоциональной встряски эпизод с Аллочкой казался комариным укусом. Кто-то кого-то любит. Подумаешь, мировая трагедия.

«А как же бег по лесу? — напомнила она сама себе. — Как же стихи, которые ты шептала в мазутную воду? Как же красная пустыня?»

Все осталось внутри. Только потеряло остроту, стало казаться игрой, детской обидчивой разборкой на уровне «кто кого по голове совочком стукнул». Спроси: сколько времени прошло с тех пор? Анька ответила бы: год, десять лет, сто лет…

— Кстати, я сам садист! Я блондинку нашу отправил обратно одну-одинешеньку, — подкинул невинную тему для разговора коварный Лев.

— Да ну?

— Ну да!

Она покосилась на него, пытаясь понять. Логика тут не работала, логику следовало отключить. Умом она не понимала Лева ни капельки. Вот почему он отправил Аллу одну на берег?

— И почему ты отправил ее обратно?

— Потому что ты убежала.

— Хорош дразниться! Если поссорились — помиритесь, с кем не бывает.

— Помиримся? — удивился Лев. — Зачем мириться? Мы и не ссорились особо. Просто я парень добрый, если мне на шею сесть — потерплю. Но вот если эту шею еще и пилить начать, долго не выдержу. Надеюсь, я эту Никову роковую страсть в последний раз вижу. Разве только на концерте пересечемся: привет — пока. И разбежались. Пусть сам Ник отдувается. Куда он смотрел, креведко близорукое? О вкусах не спорят, не вопрос, но пусть будут друзья отдельно, а подруги друзей — отдельно.

— Погоди… Ты хочешь сказать, что Алла — девушка Ника?

— Ну не моя же!

Таинственное шестое чувство давненько уже скреблось внутри… Подсказывало, шептало, намекало…

А чем голову ломать, лучше спросить напрямую! «Стыдно!» — полыхнуло в душе. «Плевать!» — отрубила новая Анька. Слишком много она сегодня плакала, смеялась, падала, боялась и прощала. Неужели смутится от одного вопроса?

— Лев! — позвала она.

Красиво звучало — Лев. Нравилось. Звериное имя, с хищным золотым проблеском, с красноватыми искорками внутри. А в то же время — легкое, как котенок в клубках шерсти.

— Ты Аллу любишь или нет?

— Я? Люблю? — Тот поскользнулся на ступеньке и чуть было не продолжил путешествие на пятой точке.

— Ты ответь, — она остановилась.

Он тоже замер на несколько ступенек ниже, глаза в глаза. В черных, изумленно расширенных зрачках отражалось круглое небо, скалы и она, Анька.

— Я, конечно, по жизни блондин, — с достоинством отчеканил Лев, — но блондин — это далеко не блондинка. И голова мне дана не только для того, чтобы накручивать на ней локоны. Ты как себе это представляешь? С какого этажа я должен пасть, чтоб возлюбить эту романтическую фурию?

— Ты ее не любишь… ты ее не любишь…

Фантастический этот факт никак не укладывался в голове. Выпирал. Требовал объяснений. Лишал покоя и сна.

— Но она сказала, что любишь!

— Ну, раз она сказала, значит, люблю. Стопудово. У меня можно уже не спрашивать. Конечно, Аллочка лучше знает, кого я люблю, а кого нет.

— Но ты ж ее на руках носил!

— Ыыы! — взвыл Лев. — И теперь я на ней жениться обязан, как честный человек?! Носил, да! Щупалец нэма, поэтому на руках! Жалко же дуру в туфельках посреди болота! Откуда мне знать, какое мечтательное гониво она в это время сочиняла? Я вижу-то ее так близко в первый раз, понимаешь, в первый!

Анька зажмурилась. Логика с интуицией помалкивали в тряпочку. Мир, дружелюбно подмигивая ей, ме-едленно переворачивался с ног на голову. И, словно замедленный взрыв, внутри поднимались эмоции. Аллочка попросту все наврала. Элементарно, Ватсон, поздравляю вас с титулом Предводителя Планеты Лохов! Сколько уж можно повторять: люди не всегда говорят правду. Иногда они обманывают, вот незадача. И не стоит сразу делать из этого очень логичные, но очень далекие от реальности выводы. Если муха плавает в варенье, это не значит, что владелец банки любит засахаренных мух.

Голова гудела.

Лев молчал.

Сквозь закрытые веки она чувствовала солнце на щеке, словно трогал кто-то маленькими горячими пальчиками. Планета ме-едленно набирала разбег, внутри ме-едленно разрастался огонь, плавился камень, огненными пузырями вскипала магма… А снаружи качались золотистые сосны, шлепала по доскам зеленая вода, синие хрустальные стрекозы гонялись друг за другом.

— Я спускаюсь, — Леву надоело стоять без толку, он хотел приключений. Анька открыла один глаз.

— Если б Аллочка была здесь, я б посадила ее в муравейник!

— В муравейник, добрая девочка? И, наверно, клещей бы еще за шиворот насыпала?

— И клещей!

— И комаров за пазуху?

— Лучше пчел. Злых, неправильных пчел.

— И собственными зубами обгрызла бы ей маникюр?

— Ну, это уже перебор! — не выдержала Анька. — А будешь подкалывать, мигом тебе самому муравьев за пазуху насыплю.

— Все понял, молчу-молчу. Хочу только заметить — исключений не бывает. Все девушки в душе садистки. А я — белый и пушистый, как обросшая мехом жаба. Надо, что ли, Захару позвонить, пусть подстрахует нашу Красную Шапочку.