Тиль Гаримму

12

Весна 685 г. до н. э.

Тиль-Гаримму

Син-аххе-риб не смог уснуть в приготовленных для него покоях. До полуночи он сидел неподвижно, словно каменный идол, на краю постели, потом позвал Чору собираться для ночной вылазки. С длинных холеных пальцев исчезли перстни, черное платье бедуина скрыло и слишком приметное в армии лицо, и высокий сан.

Вдвоем с постельничим они покинули дворец через потайной ход, заранее обнаруженный шпионами Арад-бел-ита, и сразу оказались в городе. Пробираясь между развалин, подошли к одному из костров, где праздновал победу царский полк.

Старый воин со смехом рассказывал о штурме:

— Лезу по лестнице, как черепаха, на ходу стреляю из лука, голову повернуть некогда…

— Хотел бы я увидеть, как это черепаха ползет по лестнице, — встревает молодой воин, настолько похожий на рассказчика, что в нем можно без труда угадать его сына, — лапы у нее коротки… точь в точь как у нашего Шалиты.

Воины вокруг костра дружно рассмеялись, а один, коренастый короткорукий воин, не раздумывая швырнул в обидчика первым, что попалось под руку, — большим яблоком с общего стола. Насмешник едва успел увернуться.

— Варда, не перебивай! — отмахнулся отец, отпивая из кубка вино. — А ты, Шалита, — чтобы в следующий раз бил точнее, ему не повадно будет… Так вот, сверху льется смола, я еле успеваю прижаться к стене, шлем вот-вот расплющится от камней, что шлют нам в подарок эти ублюдки, как вижу по другой лестнице меня обгоняет Арица… Вот кого черепахой не назовешь... Обезьяна! Прыткая злобная обезьяна! Лезет наверх — по головам, по рукам, только бы поскорее забраться.

Взрыв хохота заставляет улыбнуться даже Син-аххе-риба. Как же хорошо здесь! Еще прошлой ночью эти воины были на волосок от гибели, а сейчас они смеются над собственными страхами, потому что эта война для них уже окончена. Для всех, кроме него. Все, на что он имеет право, — это короткие передышки для сна и еды… Хотя после того, как пять лет назад его пытались отравить на пиру, он перестал получать удовольствие и от этого. Вспомнив, что здесь можно есть без опаски, царь вдруг почувствовал, как голоден, и тихо сказал на сафаитском диалекте своему верному Чору, чтобы тот передал вина и мяса.

— Кто бы мог подумать, что у меня такой геройский сын! Я чуть с лестницы не свалился от счастья и гордости. Потом смотрю — а он наверх этак нехорошо смотрит. Как пес, нацелившийся на сахарную кость, которую того и гляди у него отымут. Проследил я за его взглядом, а там… ну, если не туртан, так рабсак вражеский, наверняка. Доспехи с позолотой, шлем с позолотой, меч сверкает… Но ведь и рубит им налево и направо! Куда там моему Арице. Смотрю — и думаю: все, потерял сына. Сейчас сойдутся лицом к лицу…

Увлекшись ужином, Син-аххе-риб упустил нить увлекательного рассказа, а когда снова прислушался к разговору, оказалось, что Арица уже обзавелся дорогими доспехами и оружием и теперь яростно отбивался от наседавших на него горожан.

— Дошло до того, что добрая половина защитников стены перебралась к башне, чтобы одолеть убийцу их командира. И ведь на помощь к нему никак не пробиться! Место узкое, он потому еще и держится, но движения стеснены добычей. А сзади прямо к стене подходит крыша казармы. Я ему и кричу: «На крышу! Бросай все! Уходи!» И что вы думаете?... Он так и сделал. Только не сам прыгнул, а побросал на крышу и доспехи, и шлем, и меч. Тут как раз его и достали. Один копьем проткнул, в бок ранил, другой — меч выбил да чуть руку не отхватил, третий, здоровый как бык, с секирой, щит расколол натрое. Арица без оружия лежит на спине, теперь как черепаха, спорить трудно, и, наверное, уже общается с Нергалом, выговаривает тому, почему он забрал у него такие ценные трофеи, как тут на стену взбирается еще один добытчик. Думаете, моего парня спасать? Какой там! На крышу нацелился. Но для этого надо же сначала хотя бы этих троих одолеть. И первого не прошел. А сзади другой сюда рвется, за ним третий, четвертый. Целая очередь! Луна полная, доспехи под нею как зеркало сияют. Вот все сюда и ринулись. Об Арице, конечно, забыли. Там уже не до него. А он отлежался, перебрался спокойно на крышу и все забрал.

— Как он убил этого рабсака? Ты внимательно слушал? — спросил Син-аххе-риб у Чору.

— Да, мой господин. Этот Арица швырнул в него свой щит, да так удачно, что тот краем перерезал ему шею.

— Да он счастливчик. Таких вот смельчаков и берегут боги.

Царь внимательнее присмотрелся к герою рассказа. Скуластое лицо — от отца, глаза и нос, наверное, от матери: есть что-то в них женственное. Среднего роста и хорошо сложен, хотя такому в бою больше не на силу надо полагаться, а на умение и смекалку.

Он отдыхал на циновке, укрывшись плащом, немного в стороне от костра, улыбался снисходительно, у ног лежали дорогие доспехи. И в самом деле не великан, но уверенности в себе не занимать, делает вид, что дремлет, но стоит кому-то сделать замечание на его счет, все равно лестное или не очень, осторожно приоткрывает один глаз, чтобы оценить и запомнить чересчур говорливого приятеля.

— Скажи Арад-бел-иту, чтобы нашел его. Он ему пригодится.

Син-аххе-риб верил своему чутью. Он когда-то сам во время царствования своего отца возглавлял разведку Ассирии и нередко лично подбирал себе лазутчиков.

Старый воин, по-видимому, устал болтать языком и безо всякого сожаления уступил место рассказчика молодому аконтисту, для которого это сражение было первым и оттого самым запоминающимся. Впрочем, тот вызвался не сам. У него в насмешку спросили, убил ли он кого-нибудь сегодня, а он увлекся и принялся всерьез доказывать, что бился наравне со всеми. Ему поддакивали, потихоньку улыбались, но даже не думали перебивать. Он выжил в этом первом своем бою, это было лучшей его наградой и доказательством настоящей, а не напускной храбрости.

Син-аххе-риб подсел к старому воину поближе. Невысокий, но широкоплечий, он казался почти квадратным. Оружие и доспехи аккуратно сложены и спрятаны под походным покрывалом. Простая льняная рубаха и привычные для ассирийских воинов штаны, только украшенные поясом с потрепанной бахромой. Борода ровно пострижена и тщательно ухожена, волосы заплетены в толстые косы. Суровое обветренное лицо обезображено четырьмя глубокими шрамами, еще один идет через всю шею, как будто однажды ему пытались отрубить голову, а потом пришили. Правого уха не было вовсе.

— Давно воюешь? — спросил Син-аххе-риб. — Откуда эти отметины?

По обычаю за праздничным столом все были равны и дружелюбны, и ассирийский воин не видел ничего дурного в том, что этот бедуин завязал с ним беседу. К тому же в глазах аравийца он прочел и живой интерес, и усталость от прожитых лет. Они были примерно ровесниками, и это тоже сближало.

— Этот, самый длинный, — он и самый первый, — воин коснулся шрама, идущего через лоб и правую щеку, — мне его подарили во время осады Самарии[71]. Секирой.

— Это ведь… лет сорок назад?

— Да, наверное… Второй, — он показал на короткий, но глубокий шрам пополам разрубивший его нос, — от стрелы, при взятии Харкара[72]. Третий, тот, что около виска, я получил почти через десять лет после этого, в походе на Эллипи[73]. Тоже от стрелы. Ну а четвертый — в Иерусалиме[74], от меча.

— А тот, что на шее?

— Аркан. Пять лет назад, сопровождали царского посланника к бедуинам, тут на нас и налетели. Из двадцати человек я один уцелел. Аркан на шею, к коню меня привязали, и давай по барханам за собой тащить. Поэтому и бросили — думали, что мертв…

Ветеран вдруг рассмеялся:

— А вот про ухо рассказывать не стану — глупо вышло.

Выпили вина. Син-аххе-риб снова поинтересовался:

— Хозяйство хоть нажил, за сорок лет?

— За царскую службу хорошо платят. Главное, чтоб цел был. Скота всякого почти три сотни голов у меня, птицы не счесть, земли достаточно, рабов… много рабов. Семья большая. Одних сыновей, вон, со мной пятеро служат. Четверо в пехоте, в моей сотне. И младший, в коннице. Да еще дочери, внуки, жены, жены сыновей… Но ты ведь тоже не бедствуешь, я смотрю, слуга при тебе. Купец?

Син-аххе-риб усмехнулся:

— Угадал. Пригнал два табуна царскому казначею, а он после взятия Тиль-Гаримму их брать не хочет. Придется в Сирию теперь вести.

— Это плохо. Дороги сейчас опасные. Ходят слухи — киммерийцы повсюду. От них и на конях не уйдешь.

— Киммерийцы, говоришь? Царю бы только со своим двором разобраться, а с киммерийцами он как-нибудь справится.

— Слышал что?

— Так, сплетни да слухи. Ты как будто не слышал…

— Лгут, наверное.

Воин был непрост. Одно дело говорить о семье, другое — сплетничать о царе.

— А у тебя большая семья? У бедуинов и жен много, и детей.

— Большая… Гарем большой. Но жена все равно одна.

— Это я понимаю. Какой с молодой жены толк…

— Вот-вот. Конечно, и сыновья, и дочери есть... И все хотят наследства, все рвут на части. От этого и устал, — признался Син-аххе-риб. — Поэтому сам гоню табуны на продажу. Дома стены давят.

— Бедуины разве не в шатрах живут? — подметил воин.

— В шатрах, в шатрах… с казначеем сегодня говорил, его слова, — исправил свою ошибку царь. — А ты не устал воевать?

— Я так скажу. Пять лет назад я ровно год дома просидел. Думал, и правда — хватит. Сыновья-то все равно служат. Хозяйство держится. Да невмоготу стало. Сколько раз со смертью в бою встречался — и ничего, а тут в четырех стенах… умереть от старости побоялся. Как ты сказал? Дома стены давят? Оно и правильно. В общем, снял со стены оружие и вернулся в царский полк. Пока меч могу держать, никуда не уйду. А дети… Что я им дам, то им и будет. Пока я хозяин этой семьи, я и решать буду, где и как им жить. Это я для них и царь, и бог.

— Как твое имя?

— Шимшон.

— А я Бадр. Если будешь в чем-нибудь нуждаться, спроси обо мне у начальника царской стражи, он всегда знает, как меня отыскать. Чем смогу — помогу.

Бедуин поднялся, за ним его верный слуга.

— Возвращаемся, — тихо произнес Син-аххе-риб.

Он почувствовал, что стал сильнее.

Он поверил в себя и теперь знал, как будет жить дальше.

Ночь начиналась в тридцати шагах от костра. Растворившись в ее сумерках, царь и его спутник свернули к полуразрушенной школе, находившейся в двух кварталах от дворца. Это был пятый дом по левой стороне улицы. Там начинался потайной ход, которым они воспользовались.

Когда поравнялись с четвертым домом, постельничий безо всякой причины остановился, словно почувствовал что-то.

— Мой господин, мы можем вернуться во дворец через главные ворота?

— Нет. Идем, — сказал царь, а сам подумал: «Я устал, мой верный Чору, и хочу спать. А так нам придется сделать изрядный круг».

В пяти шагах от них, через улицу, среди развалин в это время прятались двое.

— Подай сигнал. Это они. Не дайте им уйти, — прошептал голос на арамейском наречии.

Вход в эддубу[75] был привален сорванной с петель тяжелой дверью. Чору осторожно приподнял ее, позволяя протиснуться царю, и торопливо проскользнул следом.

Внутренний дворик в форме правильного параллелепипеда, закрытый с улицы глинобитными стенами, был ярко освещен лунным светом. Тени прятались в доме, под навесом, в подвалах и закоулках, терпеливо поджидая, что облака придут им на помощь и вернут ночи ее подлинное лицо. Воздух дышал едким запахом гари, перебивавшим все остальное: и душистый степной аромат, и человеческий дух, и зловоние от гниющей плоти, и смрад от сожженных трупов. Тишина была странной, как грубое домотканое покрывало, в чье нутро прихоти ради вплели разноцветные нити: то ее разрывало ржанье осла или мула, то крики боли, невыносимых мук, то далекое эхо песен, то непотребные ругательства, то жалобный плач выпи…

Птица прокричала уже дважды. Син-аххе-риб подумал, что она всегда приносит ему удачу, но верный Чору поднял руку, призывая царя остановиться. Не к месту здесь эта выпь — она ведь тишину любит, покой. А какой покой в городе, где идет гулянье? Откуда здесь взяться выпи?

Син-аххе-риб начал проявлять нетерпение. Чего они ждут? Смело шагнул вперед и в то же мгновение услышал стон тетивы. Сколько раз ему приходилось слышать этот звук на поле битвы или охотясь в горах, но никогда еще он не был таким пугающим.

Чору прыгнул сверху, повалил царя на землю, накрыл своим телом.

Стрелы, одна за другой, вонзились ему в спину и в шею.

От дома к ним рванулись две тени. Еще две перемахнули через забор. Чору успел подняться. Истекающий кровью, едва стоящий на ногах, он ударил мечом ближайшего убийцу в грудину. Клинок скользнул по кости вправо и застрял между ребер. Выдернуть его уже не хватило сил.

Второй убийца подсел под царского постельничего и одним взмахом распорол ему живот. Чору упал на колени — и потому что не было сил устоять, и потому что только так смог подхватить с земли меч поверженного противника. Следующий удар он отразил, завязал короткий бой — небольшая передышка для его царя.

Он видел, что Син-аххе-риб тоже сражается, оказавшись сразу против двоих врагов, и пятится к стене, чтобы никто не зашел ему за спину.

Даже теряя сознание, Чору продолжал бороться, несмотря на то, что выронил меч, и уже стоял на коленях — ему удалось вцепиться во врага обоими руками, повиснуть на его одежде, сковать движения. Говорят, что мертвую хватку не разжать никакими клещами.

Всего мгновение отделяло постельничего от смерти, когда противник вдруг пошатнулся и упал навзничь: чье-то копье пригвоздило его к земле.

Это был Шумун. С яростным криком он налетел со спины на убийц, сражающихся против царя, оглушил рукоятью меча одного, отсек ногу по колено другому.

Оглядевшись, начальник царской стражи перевел дыхание. Поклонился царю.

— Никуда от тебя не деться, — вкладывая свой Нергал в золотые ножны, хладнокровно заметил Син-аххе-риб. — Выследил меня?

— Мой господин, — извинялся и снова кланялся Шумун.

— Ты вовремя подоспел, мой верный друг. Позаботься о Чору. Отдай его моему врачу. Если он умрет, посади этого мерзавца на кол.

— Слушаюсь, мой господин.

Син-аххе-риб вышел из схватки без единой царапины. Царь счел это хорошим знаком и, вернувшись в свои покои, немедленно созвал военный совет. Ему не терпелось объявить о принятом этой ночью решении.

Весть о покушении быстро распространилась по дворцу, и свита собралась по призыву царя не без трепета. Пьяные сановники мгновенно отрезвели, а трезвые были бы не прочь выпить для храбрости. В подобные моменты любая голова могла запросто слететь с плеч.

Царь пребывал в отличном расположении духа, шутил и благосклонно посмеивался над осоловевшими глазами своих вельмож. Но первые же слова благодарности богам в честь чудесного избавления от убийц, рассердили Син-аххе-риба. Он нахмурился и поднял руку, давая понять, что больше не хочет ничего слышать о происшествии.

— Мы выясним, кто подослал убийц. Уверен, расследование не займет много времени. Теперь о том, зачем я собрал этот совет. Я возвращаюсь в столицу. Во главе войска остается мой достойный сын Арад-бел-ит. Дорогой Гульят, будь ему надежной опорой. Отсюда, из Тиль-Гаримму, армия сможет начать поход на север против киммерийцев и добиться победы, — Син-аххе-риб сердечно посмотрел на сына. — Я буду ждать от тебя хороших вестей в Ниневии.

— Отец, — благодарно преклонил колени его сын.

Сановники с почтением поклонились и царю, и его престолонаследнику.

Двор все понял без лишних слов. Назначение на должность военачальника Арад-бел-ита означало только одно: царь признал за старшим сыном право на трон.

Кто знает, может, уже завтра Син-аххе-риб и Арад-бел-ит станут соправителями.