Тиль Гаримму

6

История, рассказанная писцом Мар-Зайя.

За семь лет до падения Тиль-Гаримму.

Тринадцатый год правления Син-аххе-риба

Они ворвались в наш дом среди ночи.

Сорвали с петель дубовую дверь, тяжелыми сапогами прошлись по маминому цветнику, перевернули котел с еще теплой водой, стоявший на очаге, ногой отшвырнули в угол, встретившуюся на пути кошку, закололи бросившегося на них старого раба.

Пятеро остались во дворе, пятеро вбежали в дом. Кто-то выкрикивал:

— Атра! Нам нужен Атра!

Опрокинули стол на толстых резных ножках со львами у основания — отцовскую гордость. Зачем-то принялись рыться в сундуках, выбрасывая из них старую одежду, поношенную обувь, запасы ткани, глиняную и медную посуду, мамины безделушки, сестрины игрушки, семейные реликвии…

Бессловесные, бесполезные амулеты, развешанные у входа, статуэтки божков, аккуратно расставленные мамой на шкафах, дрожали, падали на пол, уже не ожидая ни молитв, ни поклонений. Они не защитили нас. Бросили на произвол судьбы. О, жестокосердные, слабовольные боги, будьте вы прокляты!

— Уведи детей, — приказал матери мой отец; с покорностью шагнув навстречу судьбе, он стал их упрашивать: — Что вы делаете? Не надо! Прошу вас, не трогайте никого!

Огромный безбородый, обритый наголо гигант в сером длинном плаще ударил его рукоятью меча..

Я видел, как отец падает на пол, пытается опереться на больную ногу, выставить перед собой руки, чтобы смягчить падение… и как гигант бьет его ногой в живот, без капли сожаления, без тени сомнения.

— Ты Атра? Учитель? — рявкнул десятник.

— Да. Это я. Что вам надо? Что я сделал? — глотая слезы, произнес отец.

— Берите его.

Стражники не медлили. Подхватили своего пленника под руки и поволокли из дому. Мать бросилась следом.

— Куда?! — десятник схватил ее за волосы и швырнул о стену.

Я больше не мог терпеть этого унижения, схватился за кинжал и бросился на обидчиков моей семьи, собираясь или пасть с честью, или спасти моих родителей.

Мне было тогда всего тринадцать, я плохо дрался, почти не владел мечом, не знал, как держать лук, не сумел бы, наверное, проскакать и двух стадиев[47], чтобы не свалиться с коня, но порой, в редкие минуты ярости, во мне просыпался зверь — дикий, ненасытный, стремительный, безумный…

Я успел лишь замахнуться, как стражник оглушил меня, даже не знаю чем.

Когда я пришел в себя, надо мной плакала моя младшая сестренка Элишва, плакала и приговаривала:

— Мар-Зайя, не умирай, пожалуйста, не умирай, очнись, дорогой братец!

— Все хорошо, — успокоил я ее слабым голосом. — Где мама?

— Они забрали ее вместе с отцом.

Я не знаю, почему десятник пощадил мне жизнь в ту ночь. Почему не приказал вырезать всю семью? Может, посчитал, что потеря родителей и без того достаточная кара для трех малолетних детей.

Мать вернулась на рассвете. Она едва держалась на ногах, харкала кровью, плохо говорила и с трудом кушала. Через три дня ее не стало.

Ты становишься взрослым, когда теряешь родителей, когда, наконец, понимаешь, как равнодушен этот мир к тебе и твоему горю. И чтобы ты ни делал, тебе никогда не заглушить ни отчаяния, ни боли от того чувства одиночества, что с этой поры поселяется в твоем сердце.

После похорон мы остались в доме совсем одни. Как тихо стало вокруг, как печально! Мы обнялись и заплакали. Я, мой десятилетний брат Рамана и восьмилетняя Элишва. Счастье, которое еще вчера было таким осязаемым, таким близким, закончилось.

Мы так и уснули, обнявшись, лежа на голой земле в родном дворе под открытым небом.

А утром в нашу калитку постучал дядя Ариэ.

— Я троюродный брат вашей матери. Буду теперь жить с вами, — сказал он, наблюдая за нашей испуганной реакцией на его появление. Не часто увидишь на пороге своего дома одноглазое чудовище с вырванными ноздрями и отрубленными ушами. Однако на нем были добротная длинная туника и новые сандалии, а перстень с темно-синим сапфиром на указательном пальце правой руки один стоил больше, чем весь наш дом, сад, земля и рабы вместе взятые.

— Вот что, принесите-ка мне пива, — с усмешкой попросил этот человек.

Ариэ заменил нам отца и мать. Без него мы все бы погибли — не от голода, так от болезней, долгов или безысходности.

Через пару месяцев, когда мы к нему привыкли и перестали бояться, я попросил его научить меня драться на мечах.

— Отец говорил, что мне это не нужно, что мне надо учить языки и это важнее, чем владение оружием…

— И когда ты решил, что он ошибался? — спросил дядя Ариэ.

— В тот день, когда стража взяла моего отца и погубила мать.

— Сколько их было?

— Десять.

— И скольких бы ты убил, умей ты обращаться с мечом?

Он говорил со мной серьезно, без скидки на возраст и мою неопытность.

— Не знаю, — честно ответил я. — Может быть, одного или двоих. Против десятерых врагов долго не выстоишь.

— Хвалю. По крайней мере, ты не хвастлив… Однажды я дрался против троих. Это стоило мне одного уха и проколотого правого бока. Это только кажется, будто стоит тебе научиться держать меч — и ты выйдешь победителем из любой схватки. Но так думают все… Ты уверен, что победишь троих, но каждый из этих троих так же уверен, что одолеет троих. В результате ты сможешь убить одного, если повезет больше — двоих, ну а справиться со всеми тремя — настоящая удача.

— А ты встречал бойцов, которые бились против четверых или пятерых и остались живы?

— Если ты научился драться против четверых, не так уж важно, насколько их больше — пять, семь, десять… если, конечно, у них нет луков или нескольких копий.

— Разве сила, помноженная на силу, не дает нам…

— Да, я знаю, ты прекрасно владеешь математикой. Но ты забыл о такой переменной, как площадь, — с усмешкой подсказал мне дядя Ариэ.

— Они не смогут окружить меня все вместе, — понял я.

— Правильно. Если только не станут мешать друг другу, что будет только на пользу тебе. Поэтому запомни: ты всегда дерешься только против четверых. Остальные заменяют место убитых, и бой продолжается в той же пропорции.

Мне уже не терпелось начать уроки.

— Ты научишь меня? Когда?

— Ты торопишься. Слишком торопишься. Ответ на вопрос, как долго ты сможешь продержаться против четверых или десятерых, зависит не только от умения — еще от удачи и храбрости. И от того, насколько боги благоволят к твоему сопернику, а также от накапливающейся усталости и кровопотери, неважно чьей. Ведь никакая схватка не обходится без ран. За свою долгую жизнь я встречал не много бойцов, способных справиться с подобной задачей. Есть везунчики, есть настоящие мастера клинка, но больше всех — хвастунов. Они-то и распространяют такие слухи.

— Уж лучше умереть с честью!

— Мертвый лев — это всего лишь мертвый лев. Падаль для ворона. И ничем не отличается от мертвого зайца, буйвола или гиены.

— Пусть так, — упрямился я.

— Наверное, когда-нибудь ты сможешь победить в честном бою одного, или пятерых, но вряд ли больше, если пойдешь этим путем. Твоя сила здесь, — дядя Ариэ постучал себя кулаком по лбу. — И она куда опасней, чем меч, копье, или лук со стрелами. Я научу тебя биться разным оружием. Но ты как никто другой должен понимать, что есть пути более верные для победы, нежели просто вытащить меч из ножен. Скажи, какими еще полезными умениями ты обладаешь кроме того, что знаешь языки и математику?

Я пожал плечами, не понимая, что он имеет в виду.

— Разве что подражать чужим голосам, — и, откашлявшись, я изобразил нашего старого ворчливого соседа, у которого мы иногда воровали яблоки: «Эй, вы, ребятня, а ну-ка слезайте с дерева, я вам сейчас уши надеру!» — чем привел дядю в неописуемый восторг. Кажется, он тогда смеялся до слез.

— Похоже, и правда похоже. Надеюсь, и это когда-нибудь тебе пригодится, — успокоившись, согласился он. — А сейчас давай-ка попробуй развязать этот веревочный узел.

До этого я никогда не задумывался, что любой узел, по сути, является математической моделью. Оказалось, достаточно понять, что идет снизу, что сверху, определить основные элементы — пересечения и дуги, чтобы разобраться в его проекции, а следовательно, и конструкции, потом нарисовать перед глазами диаграмму и разобраться, в чем ее секрет. В тот первый раз я потратил на это несколько мгновений, еще минуту — чтобы применить свои знания на практике.

Дядя Ариэ вполне искренне удивился тому, как я быстро справился с этой задачей, и добавил, что обладай он моими талантами, ему бы не пришлось сегодня смотреть на мир одним правым глазом.

И хотя после этого сложность узлов только росла, я неизменно расправлялся с ними раньше, чем мой наставник успевал досчитать до трехсот.

Затем пошли фокусы с исчезновением или появлением различных предметов, чему я учился неохотно, поскольку все сводилось к обману и ловкости рук. Иные я придумывал сам. Например, играя с кем-нибудь из сверстников в кости, я всегда заранее знал, что на них выпадет; или мог с точностью до зернышка сказать, сколько ячменя взяла в руку Элишва; или уловить по одному движению губ, о чем говорят люди.

Но главный урок дядя Ариэ преподал на мое шестнадцатилетие.

— Утром поедем в предгорья. Мне надо повидаться со старым приятелем, — сказал он, немало удивив меня этим: никогда не слышал, что у дяди Ариэ есть друзья.

Дорога заняла у нас трое суток. К середине четвертого дня на холме показалось селение, обнесенное невысокой стеной из кирпича-сырца, с полуразвалившейся башней, охранявшей ворота. За ней укрывались четыре десятка глинобитных домов. В поле паслись овцы и козы. Общинники вспахивали на волах землю, готовясь к посеву.

— Приехали, — сказал дядя. — Теперь можно немного отдохнуть. Разводи костер, поедим.

Мы укрылись в лощине и стали дожидаться темноты. Почему — для меня оставалось тайной. Спрашивать — остерегался.

Дядя разбудил меня среди ночи, повел за собой в селение, приказал не шуметь. Лошадей мы стреножили и оставили.

Мне показалось, что он был здесь не впервые: все знал наперед, где надо свернуть или не таясь идти в полный рост, а где на стенах не окажется дозорных.

На первой же улице на нас чуть было не набросились две собаки, едва не выдали, но дядя Ариэ полез в сумку и бросил им несколько костей, остатки нашего ужина.

Свернули за угол, перелезли через глинобитный забор. Во дворе дядя сбросил с очага котел с водой, подняв шум, и сказал мне стать на видном месте, сам же укрылся за дверью. Через минуту она распахнулась и на пороге возник хозяин дома с мечом в руках:

— Кто здесь?!

Сначала я не разглядел его. И только когда он шагнул ко мне, я узнал десятника, забравшего моих родителей. Прошло три года — но это лицо все еще стояло у меня перед глазами, наверное, не было дня, чтобы я не думал о его смерти. А он и не вспомнил меня.

— Кто ты? — в его голосе слышалось удивление.

Я был спокоен как никогда, хотя мое сердце так и рвалось из груди.

— Однажды я пытался тебя убить.

— Вот еще новость! Ты и представить себе не можешь, сколько человек хотели меня убить.

— Тогда вспомни учителя Атру.

— Атра?.. Учитель?.. Так ты его сын? Тот самый мальчишка...

Мне показалось, что он смеется надо мной. Рука слилась с мечом в одно целое. Я был уверен в себе, уверен, что месть будет желанной, а смерть — расплатой.

— Ты вырос, — спокойно сказал десятник. — Так ты пришел убить меня?

Он не боится — вдруг понял я, решительно делая к нему первый шаг, второй и третий. Но тут из дома выбежала девочка лет восьми, так странно похожая на Элишву, с ее волосами, с той же застенчивой улыбкой и даже голосом:

— Папа, ты скоро?

Все это было так неожиданно, что я замер… Опустил оружие.

Десятник заслонил собой дочь и сказал совсем тихо:

— Уходи, однажды я пощадил тебя. Второго раза не будет.

Я пребывал в нерешительности. Во мне не было жалости к десятнику, но убить его при дочери… Я невольно нашел взглядом дядю Ариэ, все это время стоявшего за спиной моего кровного врага. А тот понял, куда я смотрю, и обернулся.

Тогда я впервые увидел, каким дядя Ариэ может быть в схватке. Как быстро он двигался, как мгновенно покинул свое укрытие. Он и сделал-то всего один выпад мечом, ударил им десятника в самое сердце, а затем просто толкнул застывшее тело рукой, словно расчищая себе дорогу.

Хозяин дома с шумом и грохотом рухнул на спину, на скамейку, опрокидывая и разбивая ковш с водой.

— Папаааааааа! — закричала дочь.

Я совершенно растерялся. Кто-то уже бежал из дома на помощь. С улицы послышались голоса, залаяли собаки. Тарабанили в калитку. Я оглянулся, потом посмотрел назад, на дверной проем, увидел, как дядя Ариэ убивает женщину, выбежавшую во двор, и лежащее на ступеньках безжизненное тело ребенка.

— Уходим, — сказал мой учитель.

По лестнице, на крышу дома, с него на забор, по нему в соседний двор, который выходит на другую улицу, где тихо, где нас не ищут...

Дядя Ариэ заговорил со мной только когда мы подъезжали к дому:

— Ты никогда не спрашивал себя, почему ассирийцы не знают пощады, когда встречают сопротивление? Разве пропалывая огород ты не пытаешься уничтожить все сорняки с корнем, от мала до велика?.. Никогда не останавливайся на полпути. Всегда помни о своем брате, сестре, о том, кто придет за ними, чтобы ответить на твой удар…

— Она была ребенком, — прошептал я.

Кажется, он не услышал меня.