Тиль Гаримму

10

История, рассказанная писцом Мар-Зайя.

Двадцатый год правления Син-аххе-риба.

За три месяца до падения Тиль-Гаримму

Шем-Тов — неповоротливый, переваливавшийся с одной ноги на другую, жирный боров — казалось, не заметил меня, когда я сказал, что могу предложить фиги по очень выгодной цене. Говорить что-то еще в окружении его слуг, рабов и какого-то вельможи с крысиным лицом и упорным взглядом, я не рискнул. А тот спросил меня, кто я такой и как попал во дворец. Я ответил что-то невнятное и тут же подумал: или возьми себя в руки, или тебя посадят на кол.

— За меня договаривался Мальахе…

— Отвечай, кто пропустил тебя во дворец, щенок, — хмуря брови, повторил вельможа.

— Мальахе? — откликнулся Шем-Тов. — Я ждал тебя вчера! Омри, оставь его в покое. Тем более что он уже уходит. Встретимся на рыночной площади завтра в полдень, покажешь мне свои фиги.

Вполне довольный собой, что у меня все получилось, я закивал и пошел прочь, но за первым же поворотом Шем-Тов нагнал меня и быстро зашептал:

— В полночь, постоялый двор около рыночной площади. Возьмешь себе угловую комнату.

Когда я вышел из дворца, давно стемнело. Стоял тихий вечер, воздух был чист и прозрачен, но из-за дворцовых огней звезды таяли на свету. Те немногие, что оставались в небе, я знал наперечет…

Ярче всех сияла Стрела бога Нинурты[64]…

«В дни холода, мороза, льда, в дни появления звезды Стрела, которая тогда огненно-красная, как медь»[65]…

В Грузовой повозке[66] виднелась звезда Ниневии[67], за ней вдогонку мчался ее Страж и ярость Ашшура[68], а над горизонтом повис Канопус[69]— «золотая земля», как ее называют египтяне.

Я не спешил, побродил по городу, поглазел на местных красоток, в каждой из них мечтая разглядеть Марганиту, и, пока добрался до места, сделал несколько лишних кругов.

Хозяин, приземистый человек с большим горбом, молча взял плату, молча провел в комнату, знаками спросил, не хочется ли мне немного поесть. Я не стал отказываться:

— Неси, тарелку полбы и пива.

Горбун закивал и дал понять, что скоро вернется.

В ожидании ужина я присел на скамью. Ночная прогулка изрядно утомила меня. Но тут дверь приоткрылась, и на пороге появился Шем-Тов.

Я поднялся, чтобы встретить его поклоном, однако лазутчик вместо ответного приветствия с несвойственной для его тучной фигуры резвостью преодолел то небольшое расстояние, что нас разделяло, и приставил к моему горлу кинжал.

— Кто ты такой, и почему я должен тебе верить?

— Посмотри на перстень на моей правой руке, — ответил я.

Как только он узнал голубой сапфир, доказательство того что я служу Арад-бел-иту, кинжал вернулся в ножны. После этого вельможа нервно заходил по комнате.

— Ты не вовремя нашел меня во дворце. Омри — мы с ним считаемся приятелями — давно подозревает меня в связях с Ниневией. Он командует в Тиль-Гаримму внутренней стражей. Какие указания дал тебе Хошаба?

— Запомнить все, что ты мне скажешь, и точно передать ему.

— Хорошо. Тогда передай, что я не сплю второй месяц, с тех пор, как стража арестовала царского постельничего, который знает все обо мне и моих делах.

Я взял на себя смелость высказаться на это счет:

— Два месяца — большой срок. Не думаю, что кто-нибудь продержался бы так долго под пытками. И раз ты здесь, значит, он умер, не выдержав боли, что тебе на руку.

Шем-Тов посмотрел на меня с удивлением. Согласился и тотчас заулыбался, как будто с души у него сняли тяжелый камень. Вздохнул и присел рядом со мной.

— Царь Гурди готовится к долгой осаде. Закрома заполнены ячменем, полбой и финиками. В прошлом месяце по указанию царского кравчего я скупил для дворца впятеро больше запасов, чем требуется. Дважды приезжали киммерийцы. Поговаривают, что наш повелитель хочет отдать свою дочь за сына царя Теушпы, взамен попросит военной помощи.

— Они и сейчас в Тиль-Гаримму?

— Да. Как ты узнал?

— Дочь царя вбежала в тронный зал, когда нас принимал царь Гурди. Хвастала подарком — дорогим скакуном.

— Она выдала секрет. Их прячут от вас в дальних комнатах. С киммерийцами приехал царевич. Марганита ему понравилась, а он, похоже, ей. Отец на их брак пока не дает согласия, надеясь выторговать лучшие условия.

Мы оба вздрогнули, когда в дверь постучали.

— Кто это? — не на шутку встревожился Шем-Тов.

— Наверное, хозяин. Обещал принести пива и еды, — успокоил я.

Помогло мало: вельможа побледнел и прижался к стене, словно это могло бы его спасти, принялся бормотать себе под нос молитву, а когда я подошел ко входу, чтобы впустить хозяина, — поднялся и взялся за кинжал.

Я скинул защелку, отворил дверь… и все, что успел увидеть, — чей-то кулак, летящий мне в голову, услышать — хруст моей челюсти, почувствовать — как мир проваливается в бездну.

Когда я очнулся, меня несли на руках, на голове был мешок, веревки на ногах и на запястьях.

Кокон для гусеницы. Подскажите, как стать бабочкой.

Просмоленная ткань не позволяла ничего разглядеть, но, судя по звуку шагов и гулкому эху, мы снова были во дворце. Шли коридором с высокими каменными сводами, по гранитным плитам. Повернули налево, вышли на открытое пространство — очень похоже на внутренний дворик: журчанье фонтана и вспорхнувшая птица. Опять оказались в коридоре, коротком, как аппендикс, и настолько тесном, что моим носильщикам стало неудобно меня нести — они выстроились в одну линию, кто-то тихо выругался, другой голос приказал заткнуться.

Подумал: если я нигде не ошибся, то сейчас будут ступеньки вниз, затем витая лестница и длинный проход с тюремными камерами по обе стороны, в самом конце — пыточная.

Нелепые попытки памяти прийти мне на помощь…

По поводу пыточной я не ошибся. Не скажу, что это меня обрадовало. Значит, сразу будут добиваться признания. Неплохо было бы знать больше. Впрочем, все это уже не имело смысла, из подобных мест никто не выходит живым.

Добрались: было слышно, как тяжело и со скрипом открылась дверь. Внесли, бросили на пол под стену… Заныл бок, ушибленная рука.

Снимите же наконец этот мешок!

Послушались. Я вздохнул полной грудью и огляделся. Шем-Тов был уже здесь, его привязывали веревками к деревянной колоде. Он тихо плакал, слезы текли по щекам, а голова и тело тряслись в ознобе: страшно.

Мне тоже…

Помещение пять на десять саженей[70], шесть колонн разделяют его на две половины. Семеро стражников, и пока все они заняты предателем. Вот он мой — призрачный шанс на спасение!

Я один знал о потайной двери за выступом стены в ближнем ко мне углу, но сначала надо было освободиться от веревок. На ногах и на руках оказался обыкновенный прямой узел, таким пользуются и египтяне, и финикийцы: два полуузла, последовательно завязанные один над другим в разные стороны. Четыре конца. Найти первый коренной, второй ходовой, и развести в разные стороны…

Крик боли, нервов и отчаяния взорвал мой мозг, как если бы сосуд с запаянной ртутью опустили в ледяную купель. Это был Шем-Тов. Ему сделали надрез скальпелем вдоль голени и щипцами ухватились за края кожи, чтобы снять ее, как одежду, сначала с одной ноги, затем с другой. Потом поднимутся выше…

Не думай об этом, принялся уговаривать я себя. Надо найти, за что зацепиться. За второй конец можно попытаться ухватиться зубами. Пока тюремщики наслаждались зрелищем чужих мучений, я сумел освободить руки. С ногами после этого разобрался в два счета.

Я перебрался в угол. Спрятался за выступом.

На плане дворца был помечен не только потайной ход, но также шифр, обозначающий способ, чтобы его открыть: три — пять — двенадцать — четыре. Поди узнай, что это такое.

— Где писец?! — заставил меня содрогнуться знакомый голос.

Это был Омри.

Третий ряд, пятый кирпич…. Что такое двенадцать и четыре?

А что если все наоборот: третий кирпич в пятом ряду… Что такое двенадцать и четыре?

Они приближались, искали меня...

Я восстановил в памяти весь план дворца, все подписи и шифры: третье число всегда было либо шесть, либо двенадцать…. Циферблат?

Третий ряд, пятый кирпич, и четвертый кирпич на двенадцать часов.

Не получилось. Запечатанная дверь не открылась.

— Вот он! — закричали сзади.

Не оглядывайся, на это нет времени.

Я нажал наудачу, на пятый и четвертый кирпичи одновременно.

Оба камня с натугой вошли внутрь; стена сдвинулась в сторону, стоило мне лишь немного надавить на нее. Я рухнул в открывшуюся щель и едва успел перевести рычаг в обратное положение.

Я не сразу поверил, что спасен. Вокруг был кромешный мрак. За стеной раздавались приглушенная ругань и простукивание кирпичей. Пытайтесь.

Потом я понял, что это только полдела. Мои тюремщики либо уже знают, кто я такой, либо вот-вот узнают: сколько времени может продержаться человек, когда с него живьем сдирают кожу? Снова обращаюсь к плану, роюсь в закоулках памяти; придется идти вслепую.

По прямой от входа — десять саженей, или тридцать с небольшим шагов. Поворот направо — сто шагов. Двадцать пять ступенек вверх. Двести шагов по прямой…

Я блуждал почти час, пока не добрался до зала с колоннами и бассейном, где Хошаба наставлял меня, перед тем как отправить к Шем-Тову. Последняя преграда — витая бронзовая решетка, спрятанная за зимней оранжереей; решетку пришлось вынимать из пазов, а потом ставить на место.

Я выбрался из кустов сирени, прислушался к голосам и шорохам. В соседней комнате разговаривали. Два голоса: один — чужой, отрывистый и недовольный, второй — очень хорошо мне знакомый. Омри. Он уже здесь.

Меня охватила паника. Я попятился, наткнулся на колонну, обошел ее вокруг и едва не упал, споткнувшись о чью-то руку. На полу лежал разрубленный поперек туловища десятник Нахшон.

Он умирал, жадно хватая ртом воздух, захлебываясь собственной кровью…