Тиль Гаримму

18

Весна 685 г. до н. э.

Тиль-Гаримму

К полудню сотне Шимшона без объяснений было приказано прекратить поиски заговорщиков. После общего сбора выяснилось, что десять человек отсутствуют. Сотник отправился к командиру кисира, чтобы узнать, как поступить, но по дороге встретил гонца, направленного к нему с поручением.

— Не ходи к нему сейчас, — сказал он Шимшону. — Таба-Ашшур просто в ярости. Говорят, они все убиты. Вроде бы нарвались на Омри. А он их всех и порубил… Только Шалита уцелел.

— Да быть того не может, — не поверил сотник.

— Таба-Ашшур тоже так сказал. Даже поссорился с Набу-шур-уцуром.

— А тебя зачем ко мне послали?

— Сообщить, что ночью выступаем. Идем без обоза.

Так ни с чем Шимшон и вернулся в сотню. До захода солнца надо привести себя в порядок, почистить оружие и доспехи. Посоветовавшись с товарищами, решили найти место у реки, чтобы помыться и отдохнуть. Так и поступили. Всем отрядом расположились у излучины, рядом с небольшой ивовой рощицей. Разделись догола и полезли в воду, наслаждаясь коротким счастьем.

Накупавшись, разлеглись на песчаном берегу. Шимшон рядом с сыновьями. Задремали.

Через какое-то время его старший, Варда, не открывая глаз, поинтересовался:

— На сколько дней поход?

— Если выступаем налегке, значит, недалеко. Скорей всего, двинемся через плато, — сотник сонно выговаривал слова, а затем предположил: — Значит, против киммерийцев.

— Киммерийцы так киммерийцы, — передернул плечами Варда.

Тут же проснулся Нинос, четвертый сын Шимшона.

— Отец, а ты уже воевал с ними?

— Нет. Раньше о них никто не слышал. Никто не знает, откуда они взялись. Но слухи ходят, что с ними лучше не связываться.

Варда ухмыльнулся:

— Это с нами лучше не связываться.

— Ты лучше скажи, куда ты дел свою девчонку? Спрятал? Смотри, внутренняя стража узнает — несдобровать, — по-доброму наставлял его отец.

— Не узнает.

— Он ее вместе с рабами отправил в Ниневию, серебра для надсмотрщика не пожалел, чтобы прямо домой привели, — выдал Арица.

— Хитро. Много дал?

— Нет.

— Двести сиклей, — смеясь, снова подвязался Арица.

— Двести! Да это в несколько раз больше, чем за самого лучшего раба! — Шимшон аж сел на песке, мигом позабыв о сне.

— Я тебе сейчас зуб выбью, — пообещал Варда брату.

— Да не все равно — сейчас отец узнает или дома? Отец, он ее в жены взять хочет.

Лицо старого воина вдруг просветлело.

— Ну… ничего… красивая?

— Ты позволишь ему жениться на ней? На рабыне? — возмутился Арица.

— Это она сегодня стала рабыней, а еще вчера кто его знает, кем она была. Может, дочерью царя, — и Шимшон сам рассмеялся своей шутке.

— Спасибо, отец, — просто сказал старший сын.

В первый раз Варда женился десять лет назад. Через год армия Син-аххе-риба выступила в поход против вавилонского царя Мардук-апла-иддина[78], а дома, в родной Ниневии, начался мор. Умерла старая мать Шимшона, его первая жена, а с нею и беременная жена его первенца. С тех пор Варда обходил женщин десятой дорогой. И если ему хочется взять в жены рабыню — на здоровье, — здраво рассуждал Шимшон, — Был бы счастлив, ну, и без внуков никак. Вон, у того же Гиваргиса уже пятеро детей, двое у Ниноса. Еще бы Марона или Арицу женить… Хотя, этот если и возьмет кого, так точно принцессу…

Из рощи донесся громогласный голос сотника Хавшабы:

— Шимшон! Шимшон! Кто-нибудь скажет, где прячется эта старая выдра, этот тайный страж Лахаму[79]?

Шимшон коротко свистнул в ответ.

Хавшаба не заставил себя ждать: показался из-за деревьев, помахал другу рукой и огромными шагами двинулся к берегу. Почти двухметровый великан, с короткой и толстой шеей бегемота, могучим торсом, на котором сейчас не было одежды, и с кулаками, похожими на те каменные ядра, что недавно швыряли ассирийские машины при осаде Тиль-Гаримму, — словом, настоящий демон, но с улыбкой младенца и взглядом агнца. Его миролюбивая внешность нередко приводила к нежелательным казусам: он был терпелив и беззлобен, любил пошутить и не прочь посмеяться над собой, но так продолжалось до тех пор, пока это не касалось службы… Вот тогда в ярости за малейшее неисполнение приказа он мог запросто проломить кулаком какому-нибудь бедолаге грудную клетку, выбить половину зубов, свернуть челюсть, однажды, например, от такого удара у десятника из его сотни вылетел из глазницы правый глаз, за что к Хавшабу прицепилось прозвище Победитель циклопов.

Двадцать лет назад Шимшон был его первым командиром. Старый воин не раз заслонял молодого в бою, учил, как биться, как переносить лишения, в дальнем походе делился с новобранцем едой и водой. Однако по-настоящему друзьями они стали, когда уже Хавшаба принял на себя удар мечом, предназначенный Шимшону, и целый год пролежал пластом в его доме, с благодарностью принимая ухаживания всей большой семьи своего товарища.

— Что приперся? Только тебя и твоих людей тут не хватало. Мало, что ли, вам места? — проворчал старик, когда приятель присел на корточках рядом.

— Приперся… А ты хотел, чтоб я вплавь? — заулыбался Хавшаба. — Вода не холодная?

— Рассказывай, не тяни…

Его товарищ перешел на шепот:

— Видел, как Марона твой ушел только что с разведчиками.

— Ну, ушел и ушел, — сказал Шимшон, однако же сам после этого поднялся и стал с тревогой смотреть в мутные воды Тохма-Сук.

В конную разведку царского полка — отборную сотню воинов, лучших наездников, стрелков и следопытов — его младший сын попал после того, как выиграл скачки в Ниневии во время праздника, приуроченного ко дню рождению царского внука Ашшур-бан-апала. Марона был самым молодым в этом отряде, и потому служба давалась непросто, но сколько ни звал его к себе отец, сын отвечал отказом.

Перед разведчиками, высланными вперед, туртан Гульят поставил задачу отыскать лагерь киммерийцев; решение это он принял самостоятельно, и когда о нем узнал Арад-бел-ит, было уже поздно.

— Чем я вызвал твой гнев, мой господин? — искренне удивился туртан, увидев, как почернели глаза царевича. — Разве мы не должны знать местонахождение нашего врага?

— Дорогой Гульят, не забывай, кто принимает здесь решения и отдает приказы, — заставив себя благосклонно улыбнуться, ответил Арад-бел-ит. В его сердце закипала ярость. Как теперь выйти из-под удара, если в любой момент может раскрыться обман, как убедить этого отцовского любимца, что киммерийцы даже не думают атаковать Тиль-Гаримму?

Выпроводив туртана, царевич тотчас позвал к себе Набу-шур-уцура, от которого у него не было тайн.

— Что тут сказать, — посочувствовал неудаче молочный брат, — наш туртан воюет по правилам.

— На поиски киммерийцев должны были отправиться твои люди, а не его.

— Это еще не поздно исправить, — подсказал рабсарис.

— Для этого ты мне и нужен. Пошли вслед за ними своих стражников. Кого поставишь старшим?

— Арад-Сина, мой господин. Лучше его с этим поручением никто не справится.

— Пусть выступает немедленно. Не трогать разведку до тех пор, пока они не выйдут на киммерийцев.

— А потом?

— Мне надо знать, какое донесение они отправят туртану. И если в нем будет что-то, что следует скрыть… Значит, это надо будет скрыть. И все следы тоже.

Через час туртан Гульят, объезжавший на колеснице свою армию, заметил отряд всадников, покидающих город через южные ворота.

— Кто это? По чьему приказу? — спросил он у рабсака Ашшур-ахи-кара, командира царского полка.

— Внутренняя стража; знаю, потому что тот, впереди, — Арад-Син, правая рука Набу-шур-уцура.

— Выясни, куда они направились.

— Слушаюсь, мой господин. Я пошлю за ними лазутчика.

***

Выбор на Гиваргиса пал неслучайно. Он нередко ходил в разведку, во всем царском полку было всего несколько человек, разбирающихся в следах лучше него, и когда Ашшур-ахи-кар вызвал к себе Шимшона, чтобы спросить, кого можно отправить вдогонку за стражниками, сотник так сразу и сказал:

— Сына моего второго. Он справится.

Рабсак вдруг решительно поднялся с деревянного кресла, обошел широкий стол, за которым в этом доме когда-то сидели, наверное, человек десять, скамью и стоявшего навытяжку Шимшона, пересек комнату, такую просторную и почти голую, лишь для того, чтобы выглянуть за дверь. Убедившись, что за ней никого, а во дворе людно, значит, кто-нибудь да заметит, если их вздумают подслушивать, Ашшур-ахи-кар сказал:

— Командует ими Арад-Син. Думаю, сам понимаешь, как он осторожен и опасен. Скажи сыну, чтобы не рисковал, пусть держится от них на расстоянии. Как выяснит точно, куда поехали, пусть немедленно возвращается.

Ашшур-ахи-кар занял один из самых больших двухэтажных домов в городе — из тех, что находились на площади перед дворцом царя Гурди. Наверху расселил всех своих офицеров, многочисленную свиту и слуг, сам же остался внизу, так, чтобы можно было в любой момент вскочить в колесницу, стоявшую во дворе. Даже сейчас, когда враг был повержен, он берегся, потому что знал: опасность надо ждать всегда, а лишняя минута на поле боя может стоить и жизни, и победы. С некоторых же пор он стал замечать, что иные его тайные приказы на поверку оказываются не такими уж тайными. И этот поход лишь подтвердил его подозрения. Перед тем как покинуть Ниневию, он получил приказ двигаться строго на Тиль-Гаримму, не захватывать по пути никаких поселений, не вступать в бой: и для того чтобы сохранить силы, и чтобы не допустить распространения недовольства среди подданных царя Син-аххе-риба в отдаленных провинциях Ассирии. Но что это за война, рассуждал командир царского полка, если ты не вынимаешь меча из ножен, а солдатам приходится себя во всем ограничивать. В результате несколько селений были разорены, многие мужчины убиты, а женщины изнасилованы. Воины Ашшур-ахи-кара действовали в этих схватках подобно стае волков, напавшей глухой ночью на отару овец, — не столько взяли, сколько попортили. Но то, что отняли, командир распорядился целиком отдать своим пехотинцам — тем самым поднимая им боевой дух: как там все сложится впереди, неизвестно, а они свою долю уже получили. Вот только едва они встали под Тиль-Гаримму, как его вызвал к себе царь и, пребывая в хорошем настроении, пожурил за самоуправство, за излишнее рвение и, словно по секрету, сказал: «Как бы осторожен ты ни был, все твои старания напрасны, и благодари богов, что за тебя заступился мой сын Арад-бел-ит».

Но разрываясь между долгом и благодарностью, Ашшур-ахи-кар все-таки выбрал первое, хотя у него и были мысли предупредить принца о приказе, отданном Гульятом.

— Если они поскакали в Ниневию, то вовсе не обязательно провожать их до самой столицы, — добавил Ашшур-ахи-кар. — Лошадей пусть возьмет из моей конюшни. Куда и зачем твой сын отправляется, никому знать не надо.

Он вернулся за стол, сел в кресло и задумался.

Сотник видел: командир обеспокоен необходимостью следить за внутренней стражей, догадывался, что приказ исходит не от него, а от кого-то повыше, и ждал лишь, раскроет он это имя или нет, примет ответственность на себя или переложит на кого-то еще, лишний раз перестраховываясь.

— Передай сыну, что посылает его сам туртан. Чтобы понимал, насколько это важно…

— Да, мой господин.

Вернувшись к своей сотне, Шимшон не сразу нашел Гиваргиса. Все говорили: «Только что был здесь, а куда пропал — неизвестно».

Помог Хавшаба — повел на берег, показал на старый тополь, затесавшийся между зарослями терновника на невысоком холме:

— Там посмотри. Как ты ушел, его обозники с собой забрали.

— Опять в кости играть? — поморщился старый воин.

— Сам знаешь, я ему не указ, — Хавшаба словно извинялся перед другом.

— Ему никто не указ, — резко ответил тот и быстрым шагом пошел к секретному месту.

Кто из его детей был ему дороже? Он никогда не задумывался над такими сложными вопросами. Может быть, потому, что всегда находил в своих детях самое лучшее, данное им родителями, а может быть, потому, что так казалось проще закрыть глаза на их недостатки. Но чего он не понимал, так это пагубной страсти своего сына. Сколько раз уже случалось: вернувшись из похода, Гиваргис оказывался ни с чем только из-за того, что не мог удержаться от игры. Семья у Шимшона была большая. Варда, Гиваргис, Арица и дочь Дияла были у него от покойной Махназ, его первой еще юношеской любви. Лишь после ее смерти он решился взять двух жен, да и то не сразу. Хемда родила ему Ниноса. Шели — Марона и двух дочерей. Гиваргис и Нинос, женившись, отделяться не стали, у обоих скоро появилась дети: пятеро у одного, двое у другого, отчего дом стал напоминать растревоженный улей.

«Но уж лучше бы он жил самостоятельно», — сердился Шимшон, думая о том, что опять придется сориться с сыном, наставляя его на праведный путь.

На этот раз повезло им обоим. Одному — в игре, другому — в том, что он был избавлен от необходимости говорить обидные, хотя и справедливые слова.

Шимшон столкнулся с Гиваргисом, едва вошел в заросли.

По довольному лицу сына нетрудно было догадаться, что этот день оказался для него удачным.

— И здесь меня нашел, — беззлобно заметил сын.

— Ты мне нужен. Пойдем со мной, по дороге расскажу, — сухо сказал отец.

До города, где стояла армия, было не менее получаса пешком. Шимшон, по большей части, молчал. Лишь однажды, посмотрев на солнце, он заметил, что лето обещает быть жарким и сухим и дождей ждать не стоит. С ним такое уже случалось — как только останется с кем-нибудь из сыновей наедине, словно кто заставляет его в рот воды набрать. Наверное, потому, что понимал: они уже выросли, живут своим умом и что бы ты им ни твердил, все попусту.

А сын шел рядом и сокрушался только о том, что на последний кон он не поставил больше серебра: «Знать бы, что выпадет две шестерки подряд!».

Он все же ждал, что отец начнет учить его уму-разуму, мол, хватит играть, довольно нести семье убыток, и прочую чепуху, но родитель молчал, и это сбивало его с толку.

Этой зимой Гиваргису исполнилось тридцать, но выглядел он намного старше. Его курчавая черная борода успела покрыться инеем. Широкое плоское лицо было сильно обветрено, отчего кожа стала напоминать древесную кору. Серые, сильно прищуренные глаза смотрели всегда с вызовом. Изо всех сыновей Шимшона он единственный уступал отцу в росте, да еще почти на голову. И всю свою жизнь Гиваргис доказывал, что сильнее, бесстрашнее, выносливее, хитрее, удачливее своих братьев. Получалось лишь отчасти. Варда всегда одерживал верх в схватках, Арица брал смекалкой, Марона был бесстрашнее. Нинос же оказался удачливее. А как иначе можно объяснить его невероятную женитьбу на первой красавице в их квартале, которая отдала предпочтение этому заморышу, — уверял себя Гиваргис. Но в чем ему нельзя было отказать, так это в упорстве.

«Ничего, когда-нибудь я стану командиром кисира, и что вы все тогда скажете!» — сгоряча пообещал он как-то на домашнем празднике.

Шимшон почему-то вспомнил эти слова именно сейчас и подумал, что если у кого и есть шансы осуществить свою мечту, так это у него. Гиваргис уже сейчас был лучшим десятником, лучшим разведчиком и, скорей всего, станет сотником, когда отцу придется уйти со службы.

«Взять ту же историю с этой рабыней, — размышлял отец. — Варда, что бы он там ни говорил, а растаял. Мягок он слишком для сотника. Далеко ему до Гиваргиса, ой как далеко».

Шимшон рассказал сыну о поручении Гульята, только когда они вошли в город, при этом ни словом не обмолвившись об Ашшур-ахи-каре, и, прощаясь, напутствовал:

— Не геройствуй. Туртан хочет знать, в каком направлении они отправились. Как убедишься, куда едут, тут же поворачивай назад.

***

С Арад-Сином отправились десять человек. Провизии — солонины и овсяных лепешек — взяли на четыре дня. Воды же по одной фляге, ведь в пути все равно надо было останавливаться, поить лошадей. Выехав в сторону Ниневии, они вскоре повернули на север, сделали круг и поскакали на восток, туда же, куда ушла разведка Гульята. К концу дня, когда степь осталась за спиной, а справа и слева поднялись покрытые густым лесом горы, им удалось обнаружить следы разведчиков, нагнать их и приблизиться на расстояние, которое при желании можно было преодолеть за полчаса езды. Арад-Син подозвал Фархада, своего десятника, рослого сурового ветерана со шрамом через все лицо с правой стороны.

— Держимся за ними.

— Нам бы привал сделать.

Арад-Син посмотрел на сгущающиеся сумерки, на взмыленных лошадей и согласился:

— Хорошо. Костер не разводить. Выставить посты. Вперед вышли лазутчика, пусть подберется поближе, осмотрится и возвращается. Они тоже скоро станут привалом.

Лазутчик скоро вернулся, рассказал о том, что увидел:

— Спокойны. О нас не помышляют, — и добавил с ухмылкой, говорившей о том, что он не разделяет беспечности разведчиков: — Мясо жарят…

— Ступай, отдохни, — кивнул ему Арад-Син, сам же подошел к задремавшему под деревом десятнику, присел рядом, стал трясти за плечо. — Фархад, Фархад…

Но когда тот, открыв глаза, попытался встать, командир удержал его:

— Нет, нет, лежи. Шахрам вернулся, говорит, разведчики костер развели, ни о чем не беспокоятся. Что скажешь? Ты ведь Ахикара знаешь. Может, заподозрили что, нас выманивают?

Ахикар, командир разведчиков Гульята, и Фархад когда-то служили в царском полку. Потом оба попали в конную разведку, оба десятниками, иногда даже вместе ходили на задание. Товарищами они никогда не были, хотя и относились друг к другу уважительно. Фархада как лучшего следопыта очень скоро забрал к себе Арад-Син. Ахикар же, оставшись при туртане, стал у него первым командиром, отважным, решительным, осторожным, самым разумным.

Фархад был озадачен:

— Чтобы Ахикар вел себя так безрассудно? Ума не приложу… Разве что у него несварение желудка. Вот и потянуло на горячую пищу.

— Боюсь, как бы он нас не заметил. Нарочно делает вид, что беспечен, а сам за нами следит, — предположил Арад-Син.

— Как по мне, слишком мудрено, даже для Ахикара.

— Вот и проверим. До полуночи отдыхай, а там возьми того же Шахрама и давай-ка походи вокруг нас.

Отдав такой приказ, командир отправился спать. Растолкав стражников, лег между ними, чтобы согреться, — в горах ночью было свежо, — да еще закутался в плащ. Засыпая, он думал о жене и сыне, а еще о том, что пора бы ему устроиться на место поспокойнее, чем нынешнее.

«Все-таки уже не юноша давно, да и дети вон пошли, — заговорила в нем гордость, — не расти же им без отца».

Женился Арад-Син еще совсем молодым, по воле отца, невесту до свадьбы не видел и долгое время был к ней безразличен. Можган[80] была тихой, ласковой и очень доброй. Спустя полгода после их свадьбы она подобрала в их саду подбитую голубку, принесла в дом, стала за ней ухаживать. Его это тогда страшно взбесило: он пришел со службы, уставший, злой, им был недоволен Набу-шур-уцур, разбил своему первому помощнику лицо, а тут эта нелепая никчемная птица! Арад-Син вырвал голубку из ее рук, бросил на пол, принялся топтать ее, как будто недостаточно было одного раза, чтобы убить это хрупкое создание. Можган замерла, заплакала, а потом отступила на шаг, качнулась и вдруг упала, сама. Он ведь даже не трогал ее. Арад-Син развернулся, ушел на свою половину дома, и в тот день жену больше не видел. Утром его разбудила старая сварливая рабыня, которую он терпел только потому, что она лечила всю его семью: и отца, и мать, и братьев, и сестер, — разбудила, бросив ему в лицо окровавленный лоскут ткани, со словами: «Получи, это все что осталось от твоего ребеночка. Не будет у твоей жены больше детей».

С тех пор прошло десять лет. Все, кто не понаслышке знал, что такое внутренняя стража, боялись одного имени Арад-Сина. Даже Набу-шур-уцур порой испытывал оторопь, когда видел, к каким пыткам прибегает его подчиненный. Помимо этого, он был полезен и во многом другом: найти нужного человека, выведать о планах врагов, склонить к заговору кого-нибудь из неблагонадежных сановников, чтобы потом за это их и уничтожить, превратить убийство в несчастный случай — ко всему этому Арад-Син имел самый настоящий талант.

Можган стала его единственной слабостью. С того самого дня, когда она потеряла ребенка, дом стал для него священной обителью, лишь здесь он чтил богов и боялся их гнева. Слово «любовь» для него было незнакомо, но он заботился о жене так нежно, так трепетно, так искренне, что даже сварливая рабыня забыла о его прегрешениях и стала относиться к нему с почтением, чего от нее нельзя было добиться долгие годы.

«Дом, полный счастья, — часто с грустью говорила об их семье Можган. Она смотрела в его непроницаемые глаза и уговаривала: — Возьми себе вторую жену. Зачем тебе такой пустоцвет, как я?!»

Он гладил ее своей сильной грубой рукой по волосам, обветренными губами целовал в лоб и нос, сиплым басом успокаивал: «Мне никого, кроме тебя не надо».

Когда она забеременела, все сочли это чудом. Он впервые за долгие годы появился в храме, каждый день молился, и хотя до последнего не верил, обрел-таки сына…

«Я хочу, чтобы он был счастлив, — сказал Арад-Син, взяв младенца на руки. — Мы так его и назовем — Парвиз[81]».

Однако уже на следующий день счастливый отец был вынужден покинуть и жену, и чадо, вместе с армией Син-аххе-риба выйдя в поход на Тиль-Гаримму.

«Береги себя, я ведь так тебя люблю», — со слезами прощалась с ним Можган.

Он обещал, говорил, что служба у него без опасностей, без лишних тревог и ни о чем волноваться не стоит, успокаивал: «Не переживай зря, а то еще молоко пропадет».

А между тем с начала этой войны внутренняя стража потеряла шестерых, даже несмотря на то, что не участвовала в штурме.

Двоих посланных вперед лазутчиков, выдававших себя за торговцев певчими птицами, раскрыли почти сразу, хотя и по воле случая — кто-то из покупателей на рынке обнаружил среди их багажа корзину с голубями. Разъяренная толпа разорвала обоих ассирийцев на части. Когда армия Син-аххе-риба подошла к Тиль-Гаримму, их головы, водруженные на длинные пики и выставленные напоказ перед главными городскими воротами, уже высохли на солнце.

Еще один погиб в самом начале осады, когда вызвался провести в город по подземному ходу небольшой отряд, чтобы открыть ворота. Командир гарнизона Тиль-Гаримму, проведавший об этой возможности для атакующих, залил лаз нефтью и в нужный момент поднес к ней факел. Все сгорели заживо.

Внутренняя стража проникла в город сразу за ворвавшимися через бреши передовыми отрядами, окольными путями добралась до дворца, и там попыталась захватить царя, чтобы он не покончил с собой, не скрылся. Однако охрана царя Гурди своего повелителя не бросила, дала стражникам бой и едва не обратила их в бегство. Так потеряли еще троих. Если бы не подоспевший на выручку царский полк, неизвестно, чем бы все закончилось.

«Береги себя», — говорила с ним во сне Можган, а он отвечал, что причин для беспокойства нет, заглядывал ей в глаза, видел в них щемящую тоску и спрашивал, отчего ей так грустно.

«Чего же мне не грустить, если ты умер, погиб в этом походе», — сказала она, снова плача, снова роняя слезы.

Он рассмеялся ей в лицо:

«Как же так? Вот ведь я — живой!»

«Только ненадолго, — ответила любимая жена. — Скоро все кончится».

После этих слов Арад-Син почти заставил себя проснуться, огляделся, увидел над головой среди верхушек деревьев голубое небо, справа спящего стражника, слева другого. Пришел в себя, выдохнул. Но где-то на сердце все равно шевельнулось нехорошее предчувствие. Чтобы избавиться от него окончательно, поднялся и какое-то время сидел, обхватив колени руками. Он встал, когда заметил в нескольких шагах Фархада, выбирающегося из зарослей.

— А ведь прав ты был, командир, — сблизившись с ним, сразу сказал десятник. — Идут за нами. Я это еще ночью заметил. Неподалеку на конский навоз наткнулись, совсем свежий. В темноте искать никого, конечно, не стал. Сейчас вот сходил, перепроверил — один, держится поодаль. Только кажется мне, что этот лазутчик не от Ахикара, а кто-то другой.

Арад-Син, подойдя к кустам, нисколько не стесняясь Фархада, сбросил штаны, чтобы опорожнить переполненный за ночь мочевой пузырь и, наблюдая за сильной струей, взрыхлившей землю, приказал:

— Поднимай всех. Отправимся за разведчиками, а после полудня он и думать престанет об опасности. Ты и Шахрам отстанете. Возьмите его живым и приведите ко мне.

***

Единственной причиной, почему Гиваргис не повернул назад, было его желание угодить туртану, тем более, когда стало ясно, что внутренняя стража тоже идет по чужому следу, да еще в сторону неприятеля. Потом догадался за кем. Понял, что оказался между двух огней, и стал решать, кому лучше услужить — Гульяту или Арад-бел-иту.

«Наследник, конечно, важнее, но как к нему подступиться? На такого, как я, он даже не посмотрит. Или, хуже того, прикажет убить, чтобы не проболтался о чем. Туртан же солдат уважает. Если он меня послал, мне ему и докладывать. И тогда требовать награду. Для начала можно стать сотником. А что если сразу просить больше? Когда еще такой случай представится! Это ведь как две шестерки подряд, сразу — и все!» — вознесся он в своих мечтах.

Эти мысли мучили Гиваргиса всю ночь, не давали заснуть. До полудня еще держался, а затем стал засыпать прямо на лошади — те, за кем он ехал, были далеко впереди, над головой нещадно палило солнце, и ничего не предвещало беды. Арад-Син не ошибся и здесь.

Фархад и Шахрам подъехали к нему едва слышно с двух сторон, словно старые друзья. Десятник осторожно взял коня под узду. Подчиненный ухватился за рукоять меча, чтобы незаметно вынуть его из ножен.

Гиваргис перехватил эту руку в последний момент, с силой рванул на себя, так, что Шахрам слетел с лошади. Справиться со вторым противником — не успел. Фархад свалил его на землю ударом кулака и приставил наконечник копья к шее.

— Тебе повезло, что Арад-Син после рождения сына пребывает в хорошем настроении. Моя воля, ты бы уже без головы остался. Шахрам, свяжи этого ассирийца, да посади на коня, посмотрим, насколько он хорошо управляется без рук.