Том 15

Ф. ЭНГЕЛЬС ДВИЖЕНИЕ В ГЕРМАНИИ

Оказывается, 1861 год принес еще недостаточно потрясений. На наших глазах происходит сецессионистский мятеж в Америке, восстание в Китае[131], продвижение России в Восточной и Средней Азии; мы имеем дело с восточным вопросом и его естественным порождением — французской оккупацией Сирии и Суэцкого канала; мы наблюдаем распад Австрии, причем Венгрия — на пороге открытого восстания, осаду Гаэты и узнаем об обещании Гарибальди освободить Венецию 1 марта; и последнее, но отнюдь не менее важное — делается попытка восстановить маршала Мак-Магона на престоле его предков в Ирландии[132]. Но всего этого еще недостаточно. Теперь нам обещана, кроме того, четвертая шлезвиг-гольштейнская кампания.

Датский король [Фредерик VII. Ред] в 1851 г. добровольно принял на себя известные обязательства перед Пруссией и Австрией относительно Шлезвига[133]. Он обещал, что герцогство не будет присоединено к Дании, что его представительное собрание будет существовать отдельно от датского и что обе национальности, немецкая и датская, будут пользоваться в Шлезвиге одинаковыми правами. Кроме того, были специально гарантированы права представительного собрания Гольштейна. На таких условиях союзные войска, занимавшие Гольштейн, были отозваны.

Датское правительство всячески уклонялось от выполнения своих обещаний. В Шлезвиге южная половина исключительно немецкая; в северной половине все города немецкие, в то время как сельское население говорит на испорченном датском диалекте; литературным языком с незапамятных времен почти повсюду был немецкий язык. С согласия населения происходил процесс германизации, который длился столетиями; поэтому, за исключением жителей самых северных пограничных округов, даже та часть крестьянства, которая говорит на датском диалекте (однако настолько отличающемся от литературного датского языка, что его легко понимают немецкие обитатели юга), понимает литературный верхненемецкий язык лучше, чем литературный датский. После 1851 г. правительство разделило этот край на датский, немецкий и смешанный округа. В немецком округе единственным официальным языком правительственных учреждений, суда, церкви и школы был объявлен немецкий язык, в датском округе — датский. В смешанных округах за обоими языками были признаны одинаковые права. Внешне это выглядит довольно справедливо, но на самом деле при учреждении датского округа датский литературный язык был насильно навязан населению, значительное большинство которого даже не понимало его и желало лишь одного, чтобы управление, судопроизводство, воспитание, крещение и венчание осуществлялись на немецком языке. Однако правительство предприняло настоящий крестовый поход для искоренения всех следов германизма в округе, запрещая даже частное обучение в семьях на каком-либо другом языке, кроме датского; в то же время оно старалось косвенным путем обеспечить преобладание датского языка в смешанном округе. Оппозиция, вызванная этими мерами, оказалась очень бурной, и была сделана попытка подавить ее с помощью ряда актов мелочной тирании. Например, в небольшом городке Эккернфёрде был сразу наложен штраф на сумму свыше 4000 долларов за преступление, состоявшее в незаконной подаче прошения в представительное собрание; все оштрафованные лица, как преступники, были объявлены лишенными избирательных прав. Тем не менее население и представительное собрание оказывали и продолжают оказывать сопротивление.

В Гольштейне датское правительство оказалось не в состоянии заставить представительное собрание вотировать какие бы то ни было налоги, коль скоро правительство не шло на уступки политического или национального характера. Оно не хотело идти на уступки, но, с другой стороны, оно не хотело также лишать себя доходов герцогства. Поэтому, чтобы создать сколько-нибудь законное основание для взимания налогов с населения герцогства, правительство созвало совет королевства — собрание, лишенное всякого представительного характера, но имевшее назначение представлять собственно Данию, Шлезвиг-Гольштейн и Лауэнбург. Несмотря на то, что гольштейнцы отказались в нем участвовать, это собрание вотировало налоги для всей монархии, и на основе решений этого собрания правительство определило налоговые ставки для Гольштейна. Таким образом, Гольштейн, который должен был стать независимым и обособленным герцогством, был лишен всякой политической независимости и подчинен собранию, являющемуся по своему составу преимущественно датским.

Основываясь на этих фактах, немецкая печать в течение последних пяти-шести лет призывает немецкие правительства принять принудительные меры в отношении Дании. Факты сами по себе, конечно, убедительные. Но немецкая печать — та печать, которой было разрешено существовать в течение реакционного периода после 1849 г., — воспользовалась шлезвиг-гольштейнским вопросом лишь как средством завоевания популярности. Конечно, было очень легко разражаться благородным негодованием против датчан, если это разрешали немецкие правительства — те правительства, которые у себя дома старались перещеголять Данию в мелочной тирании. Война против Дании стала популярным лозунгом, когда разразилась Крымская война. Требование войны против Дании раздалось снова, когда Луи-Наполеон вступил в австрийские владения Италии. Теперь-то, наконец, они полностью добьются своего. Столпы «новой эры» в Пруссии[134], до сих пор относившиеся столь сдержанно к призывам либеральной печати, в данном случае выступают в полном согласии с последней. Новый прусский король заявляет всему миру, что он должен добиться урегулирования этой старой тяжбы; дряхлое Франкфуртское собрание пускает в ход всю свою громоздкую машину ради спасения германской национальности. И что же, либеральная пресса торжествует? Нисколько! Либеральная печать теперь, когда наступил решительный час, отрекаясь от своих слов, кричит: осторожно! — уверяет, что у Германии нет флота, с помощью которого она могла бы бороться против флота морской державы, и — особенно в Пруссии — проявляет все признаки трусости. То, что несколько месяцев тому назад представлялось неотложным патриотическим долгом, вдруг изображается теперь как австрийская интрига, в которую Пруссия-де не должна впутываться.

Что неожиданный энтузиазм немецких правительств по отношению к шлезвиг-гольштейнскому вопросу менее всего является искренним — это, конечно, не подлежит сомнению. Как пишет датская газета «Dagbladet»[135]:

«Мы все знаем, что один из старых приемов немецких правительств заключается в том, чтобы вытаскивать шлезвиг-гольштейнский вопрос всякий раз, когда они чувствуют нужду в некоторой популярности, и прикрывать свои собственные многочисленные грехи, возбуждая фанатизм против Дании».

Так, несомненно, обстояло дело в Саксонии, и до известной степени то же самое происходит теперь в Пруссии. Но в Пруссии неожиданное выдвижение этого вопроса, очевидно, означает вместе с тем союз с Австрией. Прусское правительство видит, как Австрия распадается изнутри, в то время как извне ей угрожает война с Италией. Конечно, не в интересах прусского правительства видеть Австрию уничтоженной. В то же время итальянская война, по отношению к которой Луи-Наполеон недолго будет оставаться безучастным зрителем, на этот раз вряд ли окончится, не затронув территории Германского союза, а в этом случае Пруссия обязана будет вмешаться. Затем война с Францией на Рейне несомненно будет сопровождаться войной с Данией на Эйдере, и так как прусское правительство не может допустить, чтобы Австрия была разбита, зачем ждать, пока Австрия будет опять побеждена? Почему не вмешаться в шлезвиг-голыптейнский конфликт и не заинтересовать тем самым в войне всю Северную Германию, которая не стала бы сражаться в защиту Венеции? Если таков ход мыслей прусского правительства, то он довольно логичен, но он был столь же логичен и в 1859 г., еще до того как Австрия была ослаблена поражениями при Мадженте и Сольферино и внутренними потрясениями. Почему же Пруссия в то время не поступила соответственным образом?

Нельзя с уверенностью сказать, что эта большая война произойдет ближайшей весной. Но если эта война произойдет, то, хотя ни одна из сторон не заслуживает никакой симпатии, в результате все равно произойдет революция, какая бы из сторон ни потерпела поражение. Если будет побежден Луи-Наполеон, его престол несомненно рухнет; если же потерпят поражение прусский король и австрийский император, то им придется отступить перед немецкой революцией.

Написано Ф. Энгельсом в конце января 1861 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 6178, 12 февраля 1861 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского