Том 15

К. МАРКС МЕКСИКАНСКАЯ НЕРАЗБЕРИХА

Лондон, 15 февраля 1862 г.

Только что опубликованная Синяя книга по поводу интервенции в Мексике[288] содержит самые потрясающие разоблачения современной английской дипломатии со всем ее лицемерным ханжеством, с ее жестокостью по отношению к слабым, пресмыкательством перед сильными и полным неуважением к международному праву. Я вынужден отложить для следующей статьи тщательный анализ депеш, которыми обменивались Даунинг-стрит и британские представители в Мексике. Анализ этот дает неопровержимые доказательства того, что нынешняя неразбериха создана Англией, что Англия взяла на себя инициативу интервенции и мотивировала ее такими шаткими и внутренне противоречивыми предлогами, которые не могут даже прикрыть действительных, хотя и отвергаемых ею, оснований ее выступления. Подлые средства, использованные для организации мексиканской интервенции, могут быть превзойдены только тем старческим слабоумием, с каким британское правительство разыгрывает удивление и старается увильнуть от осуществления гнусного плана, им же самим разработанного. Именно этой последней стороны вопроса я и хочу теперь коснуться.

13 декабря 1861 г. г-н Истурис, испанский посланник в Лондоне, представил Джону Расселу ноту, включив в нее и инструкции, посланные генерал-капитаном Кубы испанским командирам, возглавляющим мексиканскую экспедицию. Джон Рассел положил ноту под сукно и хранил молчание. 23 декабря г-н Истурис направляет ему новую ноту, в которой пытается объяснить причины, побудившие испанские экспедиционные войска оставить остров Кубу до прибытия английских и французских сил. Джон Рассел опять кладет ноту под сукно и продолжает упорно молчать. Г-н Истурис, желая удостовериться, не предвещает ли чего-либо недоброго эта длительная неразговорчивость, столь необычная для болтливого отпрыска дома Бедфордов, настаивает на личном свидании, согласие на которое было дано и которое состоялось 7 января.

К тому времени Джон Рассел уже более месяца был полностью осведомлен об односторонних военных действиях Испании против Мексики. После того как г-н Истурис официально сообщил ему об этом событии, прошел почти месяц. Но, несмотря на это, при личном свидании с испанским посланником Джон Рассел не обронил ни одного слова, выражавшего хотя бы малейшее неудовольствие или изумление по поводу «преждевременных шагов, предпринятых генералом Серрано», и слова его не возбудили у г-на Истуриса ни малейших сомнений насчет того, что все идет хорошо и что выступления Испании полностью одобряются британским правительством. Г-н Истурис, преисполненный кастильской гордости, конечно не желал допустить и мысли о том, что Испания является игрушкой и слепым орудием в руках своих могущественных союзников.

Однако приближался срок созыва парламента, и Джон Рассел должен был сочинить целую серию депеш, специально предназначенных не для международных переговоров, а для парламентского употребления. Поэтому 16 января он сочиняет депешу, которая в довольно сердитых тонах запрашивает по поводу односторонней инициативы, на которую отважилась Испания. Сомнения и колебания, больше месяца мирно дремавшие в его груди и никак не проявившиеся даже 7 января, во время его личного свидания с г-ном Истурисом, внезапно нарушили спокойную мечтательность этого доверчивого, искреннего и свободного от подозрительности государственного деятеля. Г-н Истурис поражен, как громом, и в своем ответе, датированном 18 января, несколько иронически напоминает его превосходительству об упущенных им возможностях высказать свое запоздалое негодование. Он, в сущности, платит его превосходительству той же монетой и, оправдывая проявленную Испанией инициативу, принимает тот же наивный вид, с каким Джон Рассел предъявил свое требование об объяснениях.

«Генерал-капитан Кубы», — говорит г-н Истурис, — «прибыл на место слишком рано, так как он боялся прибыть в Веракрус с опозданием». «Кроме того», — и здесь он поддевает лорда Джона, — «экспедиция была уже давно подготовлена во всех отношениях», хотя генерал-капитан до середины декабря был «не знаком с деталями договора и не знал пункта, намеченного для встречи эскадр».

Но договор был заключен только 20 ноября. Поэтому, если генерал-капитан «до середины декабря во всех отношениях подготовил» свою экспедицию, то это значит, что приказы об отправке экспедиции, посланные ему из Европы, были даны еще до заключения договора. Другими словами, первоначальное соглашение между тремя державами и предпринятые для его осуществления меры были проведены до заключения договора и в своих «деталях» отличались от постановлений этого последнего, ибо договор с самого же начала понимался не как программа действий, а как приличная формула, понадобившаяся для примирения общественного мнения с гнусными планами.

23 января Джон Рассел ответил г-ну Истурису несколько резкой нотой, указывавшей, что «британское правительство не вполне удовлетворено представленными объяснениями», но что в то же время оно не подозревает Испанию в опрометчивом желании действовать вопреки Англии и Франции. Лорд Джон Рассел, остававшийся в течение целого месяца сонным и бездейственным, стал проявлять кипучую энергию и величайшую осторожность по мере приближения парламентской сессии. Нельзя терять ни минуты. 17 января он устраивает личное свидание с графом Флао, французским послом в Лондоне. Флао сообщает ему зловещее известие о том, что его повелитель считает необходимым «послать в Мексику дополнительные силы» и высказывает мнение, что Испания своей опрометчивой инициативой испортила все дело, что

«союзники должны теперь двинуться в глубь Мексики и что не только намеченные силы оказываются теперь недостаточными для операции, но что и сама экспедиция принимает такой характер, при котором Луи Бонапарт не может согласиться на то, чтобы французские силы были слабее испанских или рисковали скомпрометировать себя».

Аргументация Флао была отнюдь не убедительна. Если Испания нарушила рамки соглашения, то одной ноты, посланной в Мадрид из Сент-Джемса или Тюильри, было бы достаточно, чтобы заставить ее отказаться от своих смешных претензий и вернуть ее к той скромной роли, которую предуказывал ей договор. Но нет. Ввиду того, что Испания нарушила договор, — нарушение чисто формальное и незначительное, ибо преждевременное прибытие в Веракрус испанских сил не вносило никаких изменений в официальные цели и задачи экспедиции, — ввиду того, что Испания осмелилась бросить якорь в Веракрусе в отсутствие английских и французских сил, Франции ничего не оставалось, как идти по стопам Испании, следовательно нарушить соглашение и не только увеличить свои экспедиционные войска, но и изменить весь характер операции. Конечно, союзным державам не нужен был никакой предлог для того, чтобы раскрыть истину и в самом начале экспедиции пренебречь всеми официальными предлогами и целями, которые выставлялись для ее оправдания.

Соответственно этому Джон Рассел, хотя и выразил «сожаление по поводу шага», предпринятого Францией, тем не менее одобрил его, заявив графу Флао, что «у него нет никаких возражений от имени правительства ее величества против основательности французских доводов». В депеше, датированной 20 января, он сообщает графу Каули, английскому послу в Париже, содержание этой своей беседы с графом Флао. За день до этого, 19 января, он послал сэру Ф. Крамптону, английскому посланнику в Мадриде, депешу, представляющую собой курьезную смесь лицемерной болтовни, предназначенной для британского парламента, и хитроумных намеков мадридскому двору относительно действительной ценности тех либеральных словечек, которые он так щедро расточает. «Выступления маршала Серрано, — говорит он, — рассчитаны на то, чтобы вызвать некоторое беспокойство», не только вследствие преждевременного отъезда испанской экспедиции из Гаваны, но и вследствие «тона прокламаций, опубликованных испанским правительством».

Но одновременно с этим наш bonhomme [добряк. Ред.] подсказывает мадридскому двору благовидные доводы для оправдания явного нарушения договора. Он вполне убежден, что мадридский двор не имеет в виду ничего дурного; но ведь командиры, находящиеся на далеком расстоянии от Европы, иногда проявляют «опрометчивость» и требуют «весьма тщательного надзора за собой». Так добряк Рассел предлагает свои услуги, чтобы переложить ответственность с мадридского двора на неосторожных испанских командиров, «находящихся на далеком расстоянии» и недоступных даже для проповедей добряка Рассела. Не менее курьезна и другая часть его депеши. Союзные войска не должны лишать мексиканцев права «избрать свое собственное правительство», тем самым давая понять, что в Мексике «не существует правительства», что, наоборот, под покровительством союзных завоевателей мексиканцы должны избрать не только новых губернаторов, но и установить «новую форму правления». «Учреждение ими нового правительства порадует» британское правительство; но, конечно, военные силы завоевателей не должны влиять на ход всеобщего голосования, с помощью которого они рекомендуют мексиканцам установить новое правительство.

Разумеется, самим командующим вторгшихся вооруженных сил предоставляется судить о том, какая новая форма правления «приемлема или не приемлема для мексиканцев».

Во всяком случае, добряк Рассел строит из себя невинность и умывает руки. Он отправляет в Мексику иностранных драгун, чтобы заставить мексиканский народ «избрать» новое правительство; но он надеется, что драгуны сделают это деликатно и тщательно прощупают политические настроения завоевываемой ими страны. Стоит ли останавливаться хоть на один момент на этом очевидном фарсе? Не говоря уже о содержании депеш добряка Рассела, стоит только прочесть «Times» и «Morning Post» за октябрь, то есть за шесть недель до заключения лицемерной конвенции 30 ноября, и вы увидите, что английские правительственные газеты заранее предсказывали все те нежелательные события, о которых Рассел узнал будто только в конце января, и объясняли их «опрометчивостью» некоторых испанских представителей, находящихся на далеком расстоянии от Европы.

Вторая часть разыгрываемого Расселом фарса заключалась в том, что он вывел на сцену в качестве претендента на мексиканский королевский престол австрийского эрцгерцога Максимилиана, любимчика Англии и Франции.

24 января, примерно за десять дней до открытия парламента, лорд Каули пишет лорду Расселу, что об эрцгерцоге говорят не только парижские кумушки, но что и офицеры, отправляющиеся в Мексику с подкреплениями, уверяют, будто целью их экспедиции является возведение эрцгерцога Максимилиана на мексиканский престол. Каули счел необходимым запросить Тувенеля по этому деликатному вопросу. Тувенель ответил ему, что соответствующие переговоры с австрийским правительством были начаты по инициативе не французского правительства, а мексиканских эмиссаров, «приехавших для этой цели и уже отбывших в Вену».

Вы ожидаете, что ничего не подозревавший Джон Рассел, который всего пять дней тому назад в своей депеше в Мадрид пространно говорил об условиях соглашения и даже позднее, в тронной речи от 6 февраля, провозгласил «удовлетворение» за несправедливости, причиненные европейским подданным, единственной причиной и целью интервенции, — вы ожидаете, что он, наконец, выйдет из себя и будет волноваться и бушевать по поводу тех неслыханных проделок, которыми отплатили ему за его добродушную доверчивость. Ничего подобного! Добряк Рассел знакомится со сплетнями, сообщенными ему Каули 26 января, а на следующий день поспешно садится и пишет депешу, в которой предлагает свое содействие кандидатуре эрцгерцога Максимилиана на мексиканский престол.

Он уведомляет сэра Ч. Уайка, своего представителя в Мексике, что французские и испанские отряды «немедленно» двинутся на столицу Мексики; что, «по слухам», эрцгерцог Максимилиан является кумиром мексиканского народа и что, если это действительно так, «то в содержании соглашения не имеется ничего, препятствующего его восшествию на мексиканский престол».

В этих дипломатических откровениях замечательны два обстоятельства: во-первых, то, что Испанию одурачили, и, во-вторых, что Расселу даже и в голову не приходит, что он не может вести войну с Мексикой без предварительного объявления войны и что он может войти в коалицию с иностранными державами для ведения этой войны только на основе определенного договора, обязательного для всех заинтересованных сторон. Таковы эти люди, которые в течение двух месяцев надоедали нам своей лицемерной болтовней о святости строгих норм международного права и о своем уважении к ним!

Написано К. Марксом 15 февраля 1862 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 6530, 10 марта 1862 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского