Том 5

ПРУССКИЙ ЗАКОНОПРОЕКТ О ПЕЧАТИ

Кёльн, 19 июля. Мы собирались сегодня развлечь читателей дальнейшим изложением согласительных дебатов и, в частности, думали ознакомить их с блестящей речью депутата Баумштарка, но события мешают нам это сделать.

Своя рубашка ближе к телу. Когда опасность угрожает существованию печати, можно забыть даже о депутате Баумштарке.

Г-н Ганземан внес в согласительное собрание временный законопроект о печати. Отеческая забота г-на Ганземана о печати заставляет нас немедленно заняться этим вопросом.

В прежние времена Code Napoleon^{74} украшали назидательнейшими разделами прусского права. Теперь, после революции, все изменилось. Теперь общее прусское право украшают лучшими перлами Code и сентябрьских законов. Дюшатель, разумеется, не Бодельшвинг.

Несколько дней тому назад мы сообщили главные положения этого законопроекта о печати. Лишь только процесс но обвинению в клевете представил нам случай доказать, что статьи 367 и 368 Code penal^{75} вопиюще противоречат свободе печати^{76}, как г-н Ганземан собирается не только распространить их действие на всю монархию, но еще, по крайней мере, в три раза усилить их. В новом законопроекте мы вновь находим все то, что уже в результате нашего практического опыта стало нам так любо и дорого.

Мы находим там запрещение, под страхом заключения на срок от трех месяцев до трех лет, выдвигать против кого-либо обвинение в фактах, наказуемых по закону или «влекущих за собой общественное презрение». Мы находим там и запрещение устанавливать достоверность факта иначе, как посредством «документов, являющихся исчерпывающим доказательством», словом — все классические памятники наполеоновского деспотизма в области печати.

В самом деле, г-н Ганземан исполняет свое обещание приобщить старые провинции к благам рейнского законодательства!

§ 10 законопроекта является венцом всех перечисленных положений, а именно: если клевета направлена против государственных чиновников в отношении исполнения ими своих служебных обязанностей, то обычное наказание может быть увеличено наполовину.

Статья 222 Уголовного кодекса карает тюремным заключением от одного месяца до двух лет за словесное оскорбление (outrage par parole) чиновника при исполнении или по случаю (a l'occasion) исполнения им своих служебных обязанностей. Несмотря на доброжелательные старания прокуратуры, эта статья до сих пор не применялась к печати — и по весьма основательным причинам. Чтобы исправить это упущение, г-н Ганземан переделал ее в вышеуказанный § 10. Во-первых, выражение «по случаю» заменено более удобным «в отношении исполнения своих служебных обязанностей», во-вторых, столь стеснительное выражение par parole^{77} заменено par ecrit^{78}, а, в-третьих, наказание усилено в трое.

С того дня как этот закон вступит в силу, прусские чиновники смогут спать спокойно. Если г-н Пфуль будет прижигать полякам руки и уши адским камнем и печать сообщит об этом, — то за это полагается от 4¹/₂ месяцев до 4¹/₂ лет тюремного заключения! Если граждан

по ошибке заключат в тюрьму, хотя при этом и будет известно, что они невиновны, и печать сообщит об этом, — от 4¹/₂ месяцев до 4¹/₂ лет тюремного заключения! Если ландраты превратятся в коммивояжеров реакции и станут сборщиками подписей под роялистскими адресами, а печать разоблачит этих господ, — от 4¹/₂ месяцев до 4¹/₂ лет тюремного заключения!

С того дня как этот закон вступит в силу, чиновники смогут безнаказанно чинить любой произвол, совершать любое насилие, любое беззаконие: они спокойно смогут избивать и приказывать избивать, производить аресты и задерживать без допроса. Единственный действительный контроль — печать — станет недействительным. В тот день, когда этот закон вступит в силу, бюрократия сможет устроить радостный праздник — она станет более могущественной, более безнаказанной, более сильной, чем была до марта. В самом деле, что останется от свободы печати, когда то, что достойно общественного презрения, нельзя будет предавать общественному презрению? По действовавшим до сих пор законам печать могла, по крайней мере, приводить факты в доказательство своих общих утверждений и обвинений. Теперь этому придет конец. Теперь она больше не будет излагать факты, — она должна будет ограничиваться только общими фразами, чтобы благомыслящие, начиная с г-на Ганземана и кончая последним обывателем, имели право говорить, что печать только бранится, но ничего не доказывает! Для этого-то ей и запрещают доказывать.

Впрочем, мы рекомендовали бы г-ну Ганземану внести еще один пункт в его благожелательный проект. Он мог бы также объявить наказуемой всякую попытку предать господ чиновников не только общественному презрению, но также и общественному осмеянию. Иначе этот пробел будет ощущаться весьма болезненно.

На статьях, касающихся преступлений против нравственности, на предписаниях о конфискации и т. д. мы не будем останавливаться. Они превосходят все прелести законодательства о печати времен Луи-Филиппа и Реставрации. Отметим лишь один пункт: согласно § 21, прокурор может потребовать не только запрещения уже готовых печатных произведений, он может даже дать распоряжение конфисковать только что сданную в печать рукопись, если ее содержание дает основание усмотреть в ней преступление или проступок, подлежащий преследованию со стороны властей! Какое широкое поле деятельности для человеколюбивых прокуроров! Какое приятное развлечение — в любое время отправляться в редакции газет и требовать на просмотр «сданные в печать рукописи», ибо ведь возможно, что имеется основание усмотреть в них преступление или проступок!

Какой злой насмешкой звучит при этом торжественная важность того параграфа проекта конституции и «Основных прав немецкого народа», который гласит: «Цензура никогда не может быть восстановлена!».

Написано К. Марксом 19 июля 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 50, 20 июля 1848 г.

Перевод с немецкого