Том 5. Статьи

Тайна любви

Вл. Соловьев утверждал, что в процессе становления от множественности к единству раскрывается смысл любви – и это утверждение его – мудрое по существу – не только определяет идею любви, но и предрешает природу того единого начала, которое соединяет людей. Природа этого начала – природа богочеловеческая. Развитие любовных и брачных отношений лучше всего характеризуется, как уход из дурной бесконечности (деторождение) в бесконечность истинную (утверждение абсолютного начала в личности и личности в абсолюте). Интеграция человечества в любви не противоречит истинному индивидуализму, который не боится религиозной общественности. Мы всегда исходим из идеи последнего освобождения и утверждения личности и оставаясь в этом смысле индивидуалистами – ищем путей для наилучшего осуществления этого волевого устремления. Но так как ничто так не утверждает личности, как любовь, и так как в то же время любовь нельзя мыслить вне взаимодействия между собой личностей, то мы естественно должны прийти к выводу, что истинный индивидуализм ведет нас к религиозной общественности.

Сознавая, что природа любви требует внутреннего взаимодействия личностей, мы не можем доказать безусловной необходимости любви парной. То, что европейская культура выдвинула эту форму брака, как единственную, вовсе не доказывает, что она является последней и исключительно желанной формой любовных отношений. Если половая любовь мужчины и женщины имеет особый метафизический смысл и мистическое значение в моменте последнего погружения в хаос страсти, это еще. не значит что и брак должен носить непременно форму парного союза: брак сложнее и значительнее, чем простая страсть двух индивидуумов.

Формы любви – бесконечно-разнообразны, но всегда желанным моментом истинной любви является исход из «эгоизма вдвоем», из любви парной к любви вселенской. Если же кто-либо желает утвердить себя в том индивидуализме, который ищет опоры в себе самом вне религиозной общественности, то ему необходимо ради последовательности отказаться и от парной любви для любви уединенной, для самовлюбленности. Самовлюбленность, как полюс, противоположный полюсу любви вселенской, имеет свой смысл, определяя истинную природу декадентства. Отсюда глубокое различие двух течений в современной поэзии. Я говорю о поэзии, как о музыкальном выражении сокровенных, религиозных переживаний, ибо «музыка – как учил Платон – есть знание любви в области ритма и гармонии». Тема любви и тема музыки связаны между собой по существу.

Только путем воссоздания музыки и ритма возможно внести начало любви в сложность жизни. Если мы желаем создать цельное мироотношение, нам нельзя высокомерно обходить ту или иную область жизни, как недостойную нашей личности: таких областей нет. Не приняв мира данного, мы, однако утверждаем мир желанный, но, ведь этот мир потенциально заложен в элементах мира эмпирического. Не новый мир надо создавать, а в корне изменить природу этого мира: изначальные элементы приобретут совершенно иное значение и по иному раскроются в нашеиі душе.

Богочеловеческий путь раскрывается двусторонне: объективно и формально он совпадает с «прогрессом», если последний рассматривать в безмерно-ускоренном процессе становления. «Прогресс» превращается в «непрерывную революцию». Но – разумеется – это только внешняя сторона становления мира к началу абсолютному. По существу путь богочеловечества – путь любви. Итак, непрерывная и непримиримая борьба с началом механическим, во-имя начала музыкального, и – с другой стороны – устремление к интеграции мира в любви.

Да: «стоит среди вас Некто, которого вы не знаете» – вот во истину вечный укор пророка нам – слепцам; в любви мы стремимся узнать таинственное лицо Единого Начала и чрез Него самих себя, в нашей полноте, утверждая в себе изначальную силу любви.

И вот основная наша тема – антиномия свободы и необходимости – находит себе разрешение в любви. Трагическое столкновение личности с законом раскрывается в свете сознания, что Бог, т. е. любовь, «не там в шатре лазурном, не за пределами бесчисленных миров», а здесь, теперь. Привходит новая Радость подобно тому, как в Девятой Симфонии Бетховена финальная часть пронизывается лучами религиозного действия, которое прозревает в хоре Вячеслав Иванов. И мы вторим Шиллеру:

Смысл любви заключается не только в процессе становления от множественности к единству, но и в утверждении такого начала, которое разлагает окружающую нас среду, которое разрушает механическую общественность. Любовь – это Неувядающая Роза. Ее чары разбивают все замки и раздробляют все цепи. Ни в одном веке так не торжествовало начало измеренного железа, принцип внешнего равновесия, как в минувшем XIX веке. Необходимо противопоставить такой мертвой культуре опыт любви и любовного союза

Если мы признаем, что природа любви не только существенно отличается от тех элементов жизни, которые определяют канву «нормальной» общественной жизни, но и заключает в себе нечто прямо враждебное этим элементам, мы поймем значение любви, как начала анархического. В самом деле наша механическая общественность характеризуется идеей права и регулируется внешними нормами государственного порядка и социального уклада. Но какие нормы и какое право имеют силу в области любви? Вот почему любовь для нас прежде всего чудо и вот почему природа ее не принадлежит кругу тех переживаний, которые связывают нас с миром подзаконным.

Любовь притягивает к себе и одновременно отталкивает. Она требует всего и не мирится с компромиссами. Она безусловна. Быть в любви это значит не принять мира данного и утвердить мир чудесный.

Платон понимал, какая сила заложена в любви. «Если б как-нибудь – говорит он: – могли существовать народ или войско, состоящие только из влюбленных, то этот народ более других любил бы добродетель и ненавидел бы порок. Люди, соединенные таким образом, хотя бы в меньшинстве могли бы в сражении победить весь мир… Всякий скорее предпочтет умереть на месте, чем покинуть в опасности своего возлюбленного».

Нет ничего реальнее любви, нет ничего изначальнее пола: эти две сущности, или два аспекта единой сущности, являются нашими водителями на путях жизни. Мы исходим из этого реального опыта (и объективно данного) и утверждаем: любовь-влюбленность – вот то единое Начало, которое может замкнуть распавшийся хоровод человечества. Сила любви параллельна той силе, которую Евангелие называет силою Святого Духа. «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа».

Но настанет время и все тайное станет явным. Так антиномия свободы и необходимости разрешается в любви, т. е. – иными словами: где Дух Святой, там свобода, там чудо. Если личность утверждает себя в любви, мир изменяется для нее. Мученики, сожигаемые на кострах, испытывали высокое блаженство: такова была сила влюбленности; таков был свет новой зари, которую им дано было увидеть. И эти «влюбленные» не только видели новый свет, они слышали новую музыку, «пение ангельское».

Любовь всегда находит свое выражение в музыке. И Шекспир был прав, влагая в уста одного из своих героев уверения, что «движения души темны, как ночь», у тех,

«Стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете». Он невидимой рукой касается ваших? глаз, и вы начинаете прозревать в лепестках и в стеблях новую тайну; Он касается ваших уст, и они – опаленные – жаждут новых и новых непонятных прикосновении; Он чертит круг на песке, и камни выпадают из рук лицемеров… Неизвестный идет каким-то верным путем, и вы идете за Ним, но рядом влачится смерть. Древние индусы давали богу смерти Шиве в атрибут между прочим и фаллический знак, лингам, символ рождения. В самом деле рождение не равноценно ли смерти, и деторождение не равноценно ли убийству? Но нам необходимо найти не эквивалент смерти, т. е. продолжение рода (дурная бесконечность), а то, что побеждает смерть, т. е. то, что не-плоско, не-механично, т. е. любовь, так как цель любви – бессмертие.

Мы влюблены в Афродиту Небесную, Мадонну, Беатриче, Сольвейг, Прекрасную Даму, – быть может – Лауру но рядом возникает Афродита иная, Коринна, Фиаметта и даже Морэлла.

Морэлла! «Principium individuationis т. е. представление о том тождестве, которое в самой смерти остается или утрачивается не навсегда, было для меня постоянно вопросом высокого интереса», – говорит Эдгар По, повествуя о великой тайне бессмертия истинного. В сущности, все Коринны и Фиаметты всегда обречены на судьбу Морэллы, И каждый поцелуй наш влечет их одновременно к смерти и к дурному бессмертию.

Но наш последний скептицизм заставляет нас заподозрить не только Фиаметту, но и Беатриче. Ведь, не случайно, когда Данте прошел через все круги ада и ангелы стерли с его чела следы грехов, когда оп перешагнул через очистительный огонь и Беатриче встретила его грозной и суровой речью, неслучайно в голосе Благороднейшей слышится не только справедливость, но и ревность, женская ревность…

Проблема любви осложняется вопросом о соотношении полов. Единственным разрешением этой темы представляется признание первоначального единства пола.

«Наша первобытная природа – учит Платон – была едина и мы были совершенны. Стремление к этому единству называется Любовью». И женское, и мужское начала потенциально находятся в равновесии в каждой личности, и только в индивидууме, т. е. в эмпирической видимости, мы наблюдаем раздельность пола. Сочетания внутри брачного союза свободны в смысле соотношения мужчин и женщин. Но основным принципом любовного союза, должен быть принцип целомудрия. В случаях нарушения этого принципа любовь не утверждается, а ведет к дурной бесконечности, т. е. к деторождению.

В эмпирическом браке не осуществляется равновесие любви: отсюда – раскрытие любви, как начала трагического. Это уже постигал, провидел Достоевский. Такова, напр., любовь Настасьи Филипповны, Идиота и Аглаи. Здесь на-лицо три личности, но исхода нет, потому что все они только смутно предчувствуют возможность нового тайнодействия (сильнее всего чувствует князь и слабее других Аглая). Они все погибают, хотя Настасья Филипповна уже делала шаг навстречу новой любви. Прочтите ее письма к Аглае. Она пишет своей мнимой сопернице: «я в вас влюблена». И далее: «Знаете, мне кажется, вы даже должны любить меня. Для меня вы тоже, что и для него: светлый дух; ангел не может ненавидеть, не может и не любить. Можно ли любить всех, всех людей, всех своих ближних, – я часто задавала себе этот вопрос? Конечно, нет, и даже неестественно. В отвлеченной любви к человечеству любишь почти всегда самого себя». «Но это нам невозможно, а вы другое дело». – «Вы одне можете любить без эгоизма, вы одне можете любить не для себя самой, а для того, кого вы любите».

Но в последнее знаменательное свидание всех трех вдруг раскрывается безнадежный сумрак отчаяния. Один только «князь» видит, кажется, лицо Неизвестного, а эти две женщины уже ничего не видят.

Но если прошлые века и современность искали исхода из этого трагизма путем обмана, измены, убийства и самоубийства, будущее открывает новую возможность, и уже теперь полагается начало этой возможности. Это приятие любви вторым целомудренным приятием: в нем печаль уравновешивается добровольной жертвой и поцелуй приобретает необычайное значение религиозной радости.

Любовь враждебна не только началу механическому и – в частности – правовым и социальным нормам, но и обязательным моральным нормам. Так утверждает себя дух свободы в твердынях «высшего закона». Когда Иисус однажды возлежал на пиршестве в городе Наине, к нему пришла грешная женщина и принесла алавастровый сосуд с миром. Женщина стала на колени перед Иисусом и обливала Его ноги слезами, отирала их своими волосами, целовала и мазала миром. Иисус сказал про нее: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много. Подобных повествований о безмерной любви-влюбленности много в евангелиях. Смысл этих повествований ясен: влюбленность по самой изначальной природе своей «не от мира сего». Поэтому, кто не принимает мира данного для вечной жизни, а не для смерти, должен вступить на единственный путь спасения, т. е. на путь любви. Тогда моральные «веления» отпадают, отметаются прочь. «Можете ли заставить сынов чертога брачного поститься, когда с ним жених?» – говорит Иисус. И он же учит: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга». (Иоанн, Ев. 13 гл., ст. 34). Евангельское учение о любви сводится к одному утверждению: любовь – чудо, и потому в ней и чрез нее все позволено. Дух Святой – водитель на путях новозаветной любви-влюбленности. Целование символ новой любви, новой радости, печать совершенного исполнения. Эта таинственная любовь непонятна для тех, кто связал себя крепкими узами с этим подзаконным миром. Отсюда «разделение», которое Иисус принес в мир. «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Еслибы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир». (Иоанн, Ев. 15 гл., 18 и 19 ст.).

Поцелуй – как символ любви, о котором так часто говорят апостолы – связан непосредственно с чистой сущностью пола. Природа поцелуя заключает в себе потенциально все формы полового общения. Ограничения, которые индивидуум ставит свободно сам себе в этой области пола, могут определяться различными психологическими моментами. Но единственно верный принцип, утверждающий целомудрие – это принцип сохранения и спасения личности. Одно и то же действие может иметь противоположное значение и различную религиозную ценность. И первый поцелуй, и последний могут погашать личность в изначальной, безликой страсти, в темном хаосе, и наоборот тот же поцелуй может освобождать личность от власти хаоса и утверждать ее до конца. Целомудрие – не аскетизм. Аскетизм запрещает, целомудрие очищает; аскетизм убивает, целомудрие воскрешает. Смысл новоявленной любви-влюбленности, в сохранении, спасении, освобождении и утверждении личности: исход из хаоса страсти в любовь-влюбленность, из эгоизма в начало вселенское, мировое и абсолютное.

Принимая все стадии и формы поцелуя вторым целомудренным приятием, мы должны сознательно отнестись и к последнему поцелую. Его природа, однородная вообще с природою всех иных форм полового общения, отличается однако одним моментом, который определяется возможностью деторождения. Мы должны здесь согласиться с Вл. Соловьевым, который на основании естественно-исторических фактов, с достаточной убедительностью показал, что половая любовь и размножение рода находится между собой в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другая. Итак, мы не должны убивать в аскетизме начало пола, но мы должны искать такого высокого и совершенного проявления его, при котором неосуществимо деторождение. Мы не должны ставить внешних препятствий для деторождения и не должны страшиться последнего поцелуя, но мы должны приближаться к нему только в уверенности, что мы достойны его: только тогда мы утвердим нашу личность до конца.

А между тем то, что вокруг называют любовью, приносит личности не жизнь, а смерть. По слову поэта, мы любим «убийственно» и в «буйной слепоте страстей»

Но наша вещая душа уже бьется на пороге «двойного бытия» и поэт прозревает новый свет.

Пускай страдальческую грудь Волнуют страсти роковые, – Душа готова, как Мария, К ногам Христа на век прильнуть.

Так чрез тайну любви мы касаемся тайны жертвы, тайны сораспятия с Бессмертным Эросом, ибо истинный Эрос бессмертен и вечен, а не полубессмертен, как думала Диотима, пророчица древнего мира