Том 5. Статьи

Дымный ладан

Что такое декадентство? Что такое декадентство в поэзии? Так часто употребляют это выражение. Но в сущности это выражение остается аморфным и неопределенным и, употребляя его, необходимо условиться, что мы разумеем в том или другом случае, когда спешим назвать известное явление декадентством.

Мы почти никогда не ассоциируем этот злополучный термин с каким-нибудь Петронием и охотнее связываем это понятие с французской литературой второй половины XIX века, хотя главари французских символистов подчеркивают преемственность своих переживаний и охотно протягивают руку через века утомленных римлянам эпохи упадка.

Гюисманс заставляет своего героя в романы «A rebours» перечитывать с любовью «последних» поэтов Римской империи, вдыхать соблазнительный запах махровых и уже увядающих цветов.

И при поверхностном отношении к теме декадентства в нем всегда видят лишь особый «вкус» к жизни, несколько болезненный и утонченный, и особый «стиль» в искусстве, лишенный строгости и точности. В таком поверхностном отношении к декадентству повинны не только профаны: сторонники и теоретики этого культурного течения сами грешили противоречивостью своих утверждений и, пожалуй, неясностью в определении сущности декадентства.

Однако, если собрать мнения Маллармэ, Реми-де-Гурмона, Мэтерлинка, Пшибышевского и других, можно найти общие признаки, определяющие сущность «нового искусства». Эти признаки суть: во-первых, крайний индивидуализм, как содержание новой поэзии; во-вторых, символизм, как метод художественных воплощений; в-третьих, изысканная эротика, как основная тема новой поэзии.

Этим признакам отвечает творчество Бодлэра, Верлэна, Артура Рэмбо, Маллармэ, Вьеле-Гриффина, Мэтерлинка, Роденбаха, Ж. Ляфорга, Эдгара По, Оскара Уайльда, Ст. Георге, Пшибышевского, Яна. Каспровича и многих других.

У нас, русских, символическая поэзия возникла совершенно самостоятельно, независимо от западных влияний, и первыми русскими символистами по справедливости надо считать Тютчева и Владимира Соловьева, поскольку последний был поэтом. Однако тема символизма, поставленная русской культурой, получила у нас иное выражение: Тютчев и Соловьев, будучи символистами, уже не были декадентами. Эти поэты нашли исход из крайнего индивидуализма.

Но и мы не миновали путей, по которым шла новая поэзия под знаменем бодлэрианства. И наиболее совершенным и типичным представителем этого течения придется, конечно, признать Федора Сологуба.

Почти все современные поэты, так или иначе утверждавшие себя, как символисты, не замыкали своей лирики в круг тех исключительных переживаний, которые характерны для декадентства.

Один только Сологуб был и остался декадентом, и его судьба раскрывает нам всю значительность и глубину переживаний, связанных с крайним индивидуализмом.

Из поэтов современности он один сумел оградить себя магическим кругом от влияния идей и переживаний, разлагающих уединенный индивидуализм. Поэзия Бальмонта, с характерной для декадентства раздробленностью и пестротою мгновенных и противоречивых настроений, перестает однако быть декадентской поэзией, как только символизм этого поэта соприкасается с пантеистическими и теософскими исканиями. Кузмин был бы настоящим декадентом, если бы прозрения не уводили его иногда во след Victor! Due! и если бы он не искал неустанно «мудрых встреч». Валерий Брюсов, будучи прекрасным стихотворцем – эклектиком, сочетавшим в своей поэзии манеру Жуковского и Баратынского, повидимому, очень желает быть символистом, но внимательное чтение французов-декадентов и подражания Верхарну не сделали из него символиста (в точном смысле этого слова).

И если Брюсова можно назвать декадентом в русской поэзии, то лишь в смысле рассудочного содержания его стихов: по существу он не декадент. За его декадентской риторикой нет подлинных переживаний.

Что сказать о прочих современных поэтах в. связи с темою декадентства? Это или «младшие боги», или поэты, утверждающие в своем творчестве начало, исключающее декадентство, утверждающее начало универсальное, начало новой любовной общественности, культ Женственности, «миротворчество» – все то, что, с моей точки зрения, возможно объединить под знаком «мистического реализма».

Новое движение в символизме необходимо и желанно, но все подлинное и творческое, что дало нам декадентство, не может испепелиться бесследно. И Федор Сологуб прежде всего высокий поэт. Его декадентство – не теория, а жизнь, не риторика, а подлинный опыт. Будучи завершителем декадентства, успевшим сказать то, чего не успел сказать Верлэн, Федор Сологуб не устает искать новых и новых достижений в круге того опыта, который ему нужен и вне которого он не хочет жить.

Существуют две системы символов. Одна система – внешняя – определяет собою всякое художественное произведение, как бы созидая мост от переживания к образам. Вторая система символов – внутренняя – определяет собою только известную группу художественных произведений: в этой второй системе переживание эстетическое эквивалентно символу. Система символов такого рода – вся в движении. Она является как бы живою тканью или, вернее, системою сил, единицы которой суть интуитивные переживания.

Федор Сологуб, как лирический поэт, символист по преимуществу. В его творчестве нет посредствующих звеньев между переживанием и образом. Его образы уже символы, потому что они не отделимы от всей динамической системы, которая живет и движется по внутренним музыкальным законам души поэта. У Сологуба почти всегда отсутствуют аллегории и очень редки метафоры. Они не нужны ему: так точны его символы, эти непосредственно воплощенные переживания.

Символизму Федора Сологуба соответствует известный точно очерченный круг идей. Свое идейное credo поэт высказал однажды в небольшой статье, которую он назвал «Книгою совершенного самоутверждения».

В этой краткой статье Федор Сологуб делает последние выводы из принципов, провозглашенных декадентами. Крайний индивидуализм приводит поэта к самообожествлению. Из круга эстетических категорий он перемещает свое «Я» в круг категорий религиозных.

Но с мудрым лукавством поэт в этой же статье утверждает «закон тождества всяких противоположностей», и в силу этого закона отводит от себя обвинение в прямом самообожествлении. «И поклоняйтесь Отцу Моему и Отцу вашему, – говорит он: – Отец Мой, и Я, и Дух Мой – единое существо, единая и неизменная причина всякого явления – ибо это Я, и только Я».

В символизме Федора Сологуба присутствуют (так же, как у Верлэна) элементы идеалистические и реалистические, но идеализм преобладает в творчестве поэта. И он сам определенно указывает на это в «Книге совершенного самоутверждения»: «Вот Я обращаю взоры говорит он, – и явления передо Мною, и преклоняю слух Мой к слушанию многих. И, насладившись прелестью воплощенного мечтания, отлагаю, скрываю, изменяю, претворяю, являю иное в том же и то же в ином. Нет во Мне изменения, но всякое изменение – от Меня».

И об этом же он внятно говорит в своих стихах:

И в богоборчестве своем, символизируя в Солнце-Драконе начало, враждебное личности, поэт приписывает себе творческую первопричину:

Но и здесь поэт оставляет неприкосновенным закон «совершенных противоположностей».

В этой краткой статье я говорю о лирике Федора Сологуба – только о лирике.

Федор Сологуб не принадлежит к числу тех поэтов, которые не устают бродить по городам и селам, долинам и горам. Кажется, что уже не одну эпоху пережил он, и нет у него желания любоваться сменою красок и пестротою жизни. Он песет на своих плечах свинцовое бремя прошлых дней, и «усталость» его «выше гор»: не для земли ее труды… Поэт не любит жизни, «бабищи румяной и дебелой», и неслучайно в его стихах почти отсутствуют красочные образы. Стихи его совершенны и прозрачны. Они напоминают кристаллы по строгости своих линий. Если же вольною игрою он хочет вернуть миру его многоцветность, он поднимает «огненный, но свободный и холодный» свой алмаз. Так радугой магического камня поэт раздробляет «непреклонность слитных змиевых» лучей.

Стихи Федора Сологуба прозрачны и лунны. Поэт узнал тайну лунного света и неустанно лелеет мечту о ней. Одинокий он плывет на ладье «в бесконечной тоске бытия» и над ним луна «подымает печальный свой лик», «молодая и прекрасная, безнадежно больная», «бесстрастная» луна. И поэт не устает воспевать ее:

Так «мертвая луна» вливает медленно в душу поэта «прохладный яд несбыточных желаний».

«К вещей тайне, несказанной» зовет ее «печальный и холодный свет». И «данник ночей» ворожит в чарах лунных. «Под непорочной луной» он творит ночной обряд, призывает отроков и дев. «И тихие напевы таинственно звучат. Стопами белых ног едва колеблют струи, и волны, зыбляся у ног, звучат, как поцелуи».

Дыхание луны на небе – как «дыхание ладана» на земле. «Благовонный дым кадила» клубится у ног чародея, и уж видит он сквозь туман «нездешние черты».

Но кто шепчет поэту таинственные слова и об Ином «дивном», чьи «нездешние черты» открывают тайну «безглагольно»? Кто Муза поэта – его Беатриче, Дульцинея, Божественная Дева? Какие любовные томления волнуют поэта? Когда-то он прошептал свое признание.

Недотыкомка серая – это один из страшных аспектов Прекрасной Незнакомки. В предисловии к переводам Верлэна Федор Сологуб между прочим говорит: «Лирика на высочайших ее высотах открывает роковую противоречивость и в самом ее восторге… Образ Дульцинеи истончается – и умирает Дульцинея».

Но смерть Дульцинеи может быть ее метаморфозой. Уже сама смерть, как невеста, простирает свои бледные руки. И зыбкая присядка серой недотыкомки нежданно преображается в лунную пляску прекрасной очаровательницы, подобно тому как дебелая Альдонса в глазах рыцаря становится прекраснейшей Дульцинеей.

Вот эта смена противоположных аспектов, эта магическая метаморфоза, эта опасная игра с огнем любви – воистину декадентство, с которым надо бороться.

В идеалистическом символизме Федора Сологуба есть исход в реальную мистику, но этот реализм не последний реализм. Рок судил поэту или – как он верит – его Я ему велело блуждать вечно в астральных кругах. Здесь он воистину нечто видит и знает, но кто-то шутит над ним, непрестанно меняя личины.