Тонкие грани. Том 6

Глава 245

Забавно, но от этой экзекуции устал первым я. Просто физически устал избивать и кромсать Ишкуину, которая лежала ни жива, ни мертва на дне ванны в собственной крови. Сидел на бортике, тяжело дыша и поглядывая на такую же тяжело дышащую сучку, которая и не думала помирать.

Вся ванная комната была в крови, будто кто-то устроил здесь не просто поножовщину, а самую настоящую бойню. Столько крови не было, даже когда я наказывал провинившихся колуном. Дополнительный эффект к жуткости добавлял белый кафель, на котором кровь выглядела особенно выделяющейся. Всё было забрызгано ею. Красные вертикальные дорожки спускались по стенам и зеркалам, сбегая из клякс. Зеркало был исчерчено вертикальными красными дорожками. На полу виднелись кровавые отпечатки ног и следы, словно кто-то намерено размазал кровь по полу. Где-то в углу лежал окровавленный тесак с ножом.

Что я только ни делал с Ишкуиной. Избивал кулаками, ногами, прыгал на ней, ломая кости, ломал конечности, бил ножами и тесаком, буквально измочаливая её в кашу. Специально пробивал ей сердце и печень. Едва ли не вскрывал тесаком грудь. Ломал ей череп, шею, пробивал мозг ножом для колки льда, то же самое делал и с позвоночником.

Не будь у неё такой регенерации, от неё бы сейчас ничего не осталось. Но нет, Ишкуина лежит на дне ванны, тяжело дыша, будто пробежала кросс. Я ей даже кровь пустил — Ишкуина вроде и умерла от потери крови, а потом раны заросли, и она очнулась. Было видно, что регенерация для неё проходит не столь приятно, как это выглядит, но у меня была уверенность, что я могу этим заниматься очень долго, и она всё равно останется живой.

— Ну как?.. Я хороша, не так ли?.. — выдохнула Ишкуина, будто я её не убивал, а трахал. — Удовлетворён?..

Мне нечего было на это ответить. Я действительно отвёл на ней свою душу. Выплеснул всю ненависть на ней, от чего теперь чувствовал какое-то облегчение и приятное опустошение. Теперь при взгляде на Ишкуину у меня не вспыхивала бесконтрольная ярость, которая мешала думать. Только раздражение. Такое, что я, глядя сейчас на неё, просто от нечего делать воткнул ей в ляжку нож для льда.

Ишкуина дёрнулась, поморщившись. Я знаю, что она чувствует боль, видел это в её глазах, пусть она старается и не подавать виду.

— Лучше бы ты мне другое и в иное место воткнул, колокольчик, — вздохнула Ишкуина.

— Если я не вытащу из тебя нож, — я немного покрутил его в ране, заставляя её кривиться, — ты не сможешь отрегенерировать?

— Знаешь, что бывает с занозой? — пропыхтела она, терпя боль.

— Её выталкивает в конце концов.

— Вот и это заноза, только большая. Лучше выеби меня уже…

— Не дождёшься, Ишкуина. Лучше ответь на вопрос, — я надавил сильнее, заставляя её завошкаться, — что будет, если я тебя сожгу?

— Я перерожусь. Или вселюсь в какую-нибудь шлюху, — просипела Ишкуина. — Вытащи из меня нож, дорогой. Моей ягодице больно.

— Терпи, — надавил я сильнее, заставив её напрячься. — То есть тебя не убить, а если уничтожить тело, ты всё равно вернёшься?

— Угу.

— А если топить?

— Возрожусь.

— И сколько тонуть ты будешь?

— Долго. Решил меня утопить?

— Да, пожалуй, так и сделаю, — кивнул я, после чего включил воду, наступив ей на грудь ногой.

— Ну ты и срань… — фыркнула она. — Терпеть не могу тонуть.

— Часто приходилось?

— Ой, в средневековье каждый второй город топил. Трахать боялись, так топить начинали, — поморщилась она, после чего улыбнулась. — Но если ты от этого кончаешь, то я потерплю.

Зачем я это делаю? Да просто чтоб сделать больно Ишкуине. Как по мне, это святое — мучить ту, кто тебя чуть не обнулила. Глаз за глаз, как говорится. К тому же, мне надо было подумать, а у этой дряни рот не закрывался. То ли профессиональная привычка, то ли характер, но она меня знатно достала уже.

Я с интересом наблюдал, как Ишкуина сначала набрала побольше воздуха, терпя, а потом начала тонуть. Дёргалась, морщилась, но не пыталась выбраться, будто смиренно принимала свою судьбу. В конечном итоге, Ишкуина перестала дёргаться, напоследок открыв несколько раз рот, словно рыба, и со слегка удивлённым лицом уставившись в потолок. Как и в прошлые разы, её глаза лишились жизни.

Всё так же придерживая её ногой, чтоб не всплыла, я постарался собраться мыслями. После череды издевательств над несопротивляющейся Ишкуиной мысли были словно песок на ветру. Я был как… кот, обожравшийся сметаной, которому ничего теперь не нужно. Я не садист, в конце концов, и не получаю удовольствия от мучений других, если только они не оправданы, но здесь разошёлся не на шутку, наблюдая за болью, которую она пыталась успешно спрятать под своей безумной улыбкой. Но глаза-то не врут. Могу лишь похвалить за выдержку. Зато теперь, когда я выместил на ней всё гнильё внутри меня и буквально отчистился, ненависти, сжигающей изнутри и требующей её крови, не было. Ишкуина мне была противна, да, но не более. Желание мучить её пропало.

И ведь Ишкуина здесь не просто так, могу поклясться. И мне почему-то кажется, что она здесь именно из-за моего плана. Вернее, ради него.

И ради меня.

Я никогда не поверю, что она просто так сюда пришла. Ишкуина как ветер — у неё нет особо того, что её бы держало. Когда остальные борются за власть и влияние, она пускает свои способности на удовлетворение своих прихотей и мимолётной страсти, готовая отдать ради них всё — от жизни до собственной свободы. И здесь она, собственно, из-за своей страсти. Из-за моей девственности.

Убрав ногу с её груди, я схватил Ишкуину за плечи и вытащил из ванны, перебросив верхнюю часть тела через бортик.

Её голова безвольна свисала вниз. Через несколько минут Ишкуина резко дёрнулась, будто в неё вдохнули жизнь разрядом тока, после чего изо рта потоком, словно под напором, ударила вода. Тяжело закашлявшись, Ишкуину ещё несколько раз вырвало. Её слегка трясло. Видимо, утопление даётся ей куда сложнее, чем всё остальное. Ну что ж, будем иметь ввиду.

Откашлявшись и немного отдышавшись, Ишкуина приподняла ко мне голову. На лице играла довольная, но слабая улыбка.

— У тебя на утопленниц встаёт, а? А то сейчас вошло так вошло бы…

— Боюсь, я не страдаю некрофилией, Ишкуина.

— Это ты типа расстроился, колокольчик? — усмехнулась Ишкуина, после чего её вновь вырвало.

— Зачем ты здесь? — полюбопытствовал я.

— А то ты не знаешь, сладкий… — прохрипела она, закашлявшись.

— Хочу услышать это от тебя.

— Так вот оно что… — заулыбалась она. — Так я вроде и говорила это раньше тебе — трахни меня хорошенько!

— Нет, я немного о другом…

— А я об этом.

— Почему сейчас припёрлась? Ты знала, что я тебя встречу болью и страданиями, но добровольно пришла.

— Что мне, бессмертной, эти секундные пытки, дурашка, — засмеялась она невесело. — Мне гнобят веками…

— И не удивительно.

— …и мне не привыкать. А вот ты… ты то, ради чего я могу пойти на многое. Давай же! Я заслужила хороший трах! Ты же отвёл душеньку свою девственную уже, отомстил, возместил убытки, отпел поруганную честь своей бабы. Пора бы и вперёд смотреть.

— Зачем ты здесь?

— Я же сказала…

— Я буду повторять этот вопрос до посинения, а ты ничего не получишь, Ишкуина. Так что лучше переходи к делу, если действительно чего-то хочешь, — пошёл я на небольшой шантаж.

— Но ведь ты действительно знаешь, зачем я здесь, — оскалилась Ишкуина, после чего её ещё раз вырвало. Откашлялась, слабо вытерла рот. — Ты не идиот, никогда не был им, так как программа не позволяет…

— Осторожнее, Ишкуина. Ты уже перешла границу в прошлый раз.

— Так ты и оплатил сейчас, нет? Сколько раз убил?

— За такое тебя запытать мало.

— Так пытай, колокольчик, — усмехнулась она. — Давай, я пришла к тебе же. Делай своё дело…

В ответ на это я просто взял и воткнул ей куда-то под лопатку нож для льда. Ишкуина судорожно выдохнула, напрягшись, но так и не издал ни единого звука.

— Я могу делать это дело сколько угодно. Меня не сильно трогают твои страдания, хотя, признаться честно, теперь и не доставляют удовольствия. Однако наказание за содеянное может продолжиться, и мы ни к чему не придём.

Ишкуина вздохнула.

— Не хочешь со мной потрахаться, дорогуша?

— Ты знаешь ответ.

— А если я помогу тебе достать то, чего ты хочешь?

— А откуда ты знаешь, что мне требуется?

— Посмотри на меня, — хмыкнула она. — Твоя неопытность, словно первый раз в девку хуем тычешь, мешает рассмотреть очевидное — я могу получить всё, что хочу, если такова будет моя воля.

— Как видим, не всё, — заметил я.

— Да, бывают в жизни огорчения, — согласилась она. — Но я могу достать то, чего ты хочешь… м-м-м… по щелчку. И будет тебе стоить это всего лишь приятного времени.

— Что мешает мне тебя пытать, пока ты не согласишься? — немного безразличным тоном поинтересовался я, двигая в ней нож. Дыхание Ишкуины участилось, она немного напряглась от боли.

— Ты же знаешь, что я умру, но не сдамся.

— Я могу пытать тебя годами.

— Какой ты твёрдый… надеюсь, ниже пояса такая же твёрдость. Знаешь ли, я люблю всё длинное и твёрдое… — захихикала она. — Но моя воля твёрже. Я умру, и ищи потом меня, а я ведь буду всегда рядом. Может даже окажусь в тех, кто тебе дорог…

Она посмотрела на меня своими холодными безумными глазами. Её улыбка стала зловещей.

— Я могу стать твоей, милашка. А могу стать твоим кошмаром.

— Это я могу стать твоим кошмаром, — надавил я на нож, заставив её зажмуриться и опустить голову. — Я могу превратить твою жизнь до конца своих дней в ад, а после меня хоть потоп.

— Ты настолько не хочешь меня? Настолько боишься присунуть левой девахе, что готов жертвовать всем ради своих принципов? — рассмеялась она. А в глазах уже появились слёзы боли. — Типа я так сказал? А как же бизнес?

— Это и есть бизнес. С тобой никаких дел, — ответил я, продолжая двигать в ней нож из стороны в сторону, словно пытаясь его расшатать.

— И ты не можешь пойти на это даже из жалости? — неожиданно спросила Ишкуина, застав в меня врасплох.

— Дать тебе из жалости? — немного офигел я.

Ишкуина, не ответив, медленно начала выползать из ванны, расплёскивая за бортик воду. Выбралась, будто вывалилась, плюхнувшись на пол с торчащим ножом из лопатки. С трудом взглянула назад на торчащую рукоятку и поморщилась от боли. Тихо вздохнула, после чего подняла ко мне голову.

— В мире не осталось жалости к созданиям, как я, — негромко, с усмешкой отозвалась она. — Я многого прошу? Просто потрахаться.

— Да с чего вдруг мне соглашаться с такой, как ты?

— И так всегда, — вздохнула Ишкуина. — Никого не попросить, колокольчик, всем плевать. Приходится брать самой, — подняла она ко мне голову. От её улыбки осталась лишь блеклая тень.

— Меня не разжалобить этим, Ишкуина.

— Взгляни мне в глаза, колокольчик. Ты хочешь наказать меня за содеянное, но я уже давно наказана. Наказана за то, чего не делала. Обречена влачить своё существование в этом мире.

— Ты бы могла подчинить мир себе.

— Мужчины… — покачала она головой, усмехнувшись. — Я видела, как уходят люди, дорогие даже для такой, как я. Я всех пережила и осталась одна. Я заслужила покой, заслужила смерть, хотя бы грязную, мучительную и бесславную на дне какой-нибудь заблёванной канавы. Даже такую… Но даже такой у меня никогда не будет. Я просто обречена жить вечно.

— Будто что-то плохое.

— Ты хоть раз жил вечно, мальчик? — взглянула она на меня. Взглянула совершенно другим взглядом, полным чего-то древнего, старого, видавшего то, что мне даже в фантазии под наркотиками не явится. От взгляда сумасшедшей похотливой сучки не осталось следа — на смену ей пришла умудрённая жизнью женщина. Словно наблюдающая за всем с грустной усмешкой, как смотрит мать на непоседливого, но глупого ребёнка.

— Я не жил, но…

— Как ты можешь судить тогда, плохо это или хорошо? Что ты знаешь о бессмертии? Что ты знаешь о настоящем наказании? О том, чтобы вечно влачить жалкое существование, вечно помнить и знать, что завтра для тебя будет всегда.

— Но как ты жила до этого?

— Мы были лишены этого.

— Бессмертия?

— Чувства бесконечности. Мы были созидателями. А теперь никто и…

Она вздохнула и потянулась рукой к спине. Ухватилась за рукоять ножа и поморщилась.

— А ведь мне тоже больно… — вздохнула она, после чего зажмурилась, издав едва слышимый стон, и выдернула его из спины. В этот момент я напрягся, готовый отскочить назад, но Ишкуина лишь без интереса осмотрела его и отбросила в сторону. — Ты хоть наигрался? Тебе хотя бы понравилось? Стало легче?

— А тебя это волнует?

— Мне приятно, когда люди получают удовольствие. Это как трахать девушку и видеть, как она извивается от потрясного оргазма… хотя откуда тебе, позорному девственнику, знать… — вздохнула она. — Дать в жопу?

— Спасибо, не надо.

— Тебе понравится.

— Нет, навряд ли.

— Ты даже не пробовал, — она медленно подползла ко мне на коленях. Голая, словно из буйных фантазий, но её взгляд… старый, как мир, отбивал подобные мысли. — Взгляни в мои глаза, что ты в них видишь, колокольчик?

— Древность, — пробормотал я, глядя в её глаза.

— Я старше, чем самые старые цивилизации, которые мне поклонялись. Ты не знаешь, что такое быть бессмертной, каково смотреть, как всё меняется, как ничего не остаётся, как ты разрушаешься и разлагаешься, как ломаются твои принципы и реалии, и от тебя самой остаётся только скелет твоей природы. Меня сводит с ума моя же природа! Я горю желаниями, которые не могу утолить. И я не могу умереть, я не могу забыть, не могу покинуть этот мир. Заперта в теле и вынуждена искать на протяжении тысяч лет, чем бы заняться, лишь бы почувствовать удовлетворение!

— Это тебя не оправдывает.

— А что оправдывает бессмертных? Есть ли то, что оправдает тех, кто вынужден жить вечно?! Ты ведь умрёшь, а я останусь. Человечество исчезнет, а я останусь. Мир будет один, и не останется никого, а я буду возрождаться в той или иной форме. Я буду вечно… Я просто есть, Томми. Я словно горю и не могу потушить себя! И всем плевать! Я одинока, имея рядом тысячи людей, потому что всем плевать! И что мне делать?! Просить милостыню? О нет, мир требует, чтоб я подошла и взяла сама то, что мне необходимо. И я беру.

— Ты ломаешь жизнь другим ради собственного удовольствия, — поморщился я брезгливо.

— Ты дурак, колокольчик. Что для тебя удовольствие, то для меня необходимость. Такова моя суть. Ею надо пользоваться. Раньше меня любили, раньше мне не приходилось брать силой — люди сами мне всё давали!

— И ты привыкла жить на всём готовеньком, — фыркнул я. — А когда всё пошло в тартарары, так сразу взвыла.

— Моя природа взвыла, — жалобно ответила Ишкуина. — Я берегла тех, кто был мне верен, а теперь что? Ты видел, чтоб выли мои пигалицы?

— После того, что ты сделала с прошлой главой, это не удивительно.

— Я взяла то, что мне было нужно. Всем же плевать — хочешь чего-то, так пойди и возьми! Но когда я так делаю, все воют! Так что мне делать?! Взять не могу — плохо, обижаю! Но и никто не даст мне требуемого! Потому что всем плевать! Я вынуждена жить в таких условиях, надеясь, что когда-нибудь смогу обрести свободу! И когда я прошу тебя о такой малости, ты фыркаешь мне в лицо! — она подползла ко мне и схватилась рубашку, пытаясь подтянуться ко мне или же пытаясь утянуть меня к себе. В её мокрых глазах вновь горело безумие. — Взгляни мне в глаза, сучонок! Взгляни в них сейчас же! Ты просто ничтожный человечишка, который отживёт своё и уйдёт на покой. Ты исчезнешь так же быстро, как и появился, а я буду всегда! И ты отказываешь мне!

Я без особых проблем отцепил её цепкие ручки от себя и отбросил назад. Ишкуина ударилась о бортик ванны спиной. Из глаз хлынули слёзы.

— Я буду всегда… я нигде не провинилась так, чтоб заслужить подобное! И когда я прошу, ты отказываешь мне в такой маленькой грязной радости, как сорвать твою девственность, которую толком и не почувствуешь, ведь ты даже и не баба! Говоришь, что я привыкла жить на готовеньком, но потом возмущаешься, почему я пришла брать её силой! Так ведь мне никто ничего не должен! Хочешь — возьми! Тогда чего сейчас воешь, как девка при первых родах?! Я пришла взять! Пришла, потому что… — она зло посмотрела на меня, — потому что я есть Ишкуина.

Женские слёзы… Ишкуина подтянула тяжёлую артиллерию к полю брани.