Трейдер. Деньги войны

Глава 1 Поймали хиппаря злые гопники

После некоторого затишья за дверью плеснула вода, раздался злой шепот сквозь зубы, плевок, а потом чавкающий звук, который бывает, когда сильно бьют по живому телу.

Скорее всего, кастетом.

Тем самым, который угрожал громила, когда запихивал Джонни в машину, где за рулем сидел второй бандит, со змеиной улыбкой под тонкими усиками.

Мальчика передернуло — он представил, что будет, если его ударят этой железкой.

С трудом сглотнув, он постарался выбрать местечко почище, но это оказалось непросто. Пыльные ящики, сломанная мебель, раздерганные на прутья корзины и другое барахло заполняло темный подвал. На любой ровной поверхности громоздились бутылки вперемешку со старыми тряпками — рваными гардинами, клочьями протертой обивки, башмаками без подметок и прочей дрянью. Пахло мышами, затхлостью и пылью.

Джонни еще раз оглядел сыроватые стены без штукатурки — раствор между кирпичей кое-где крошился, да и сами кирпичи выглядели не лучше. Сдвинув валявшиеся на полу обрывки, он выбрал из кучи обломков относительно целый стул, поставил его на последний свободный пятачок у двери, а вместо сиденья бросил перевязанную бечевкой толстую пачку старых газет.

И сел на стул с ногами — в углу снова завозились крысы. Или мыши, что немногим лучше.

Разговор за дверью новыми поворотами не изобиловал:

— Dove il carico? — цедил первый голос.

— Vai al diavolo! — тихо, но отчетливо пробормотал второй.

— Ancora e piu forte, — чуть громче говорил первый

— Certo, fratello, — прогудел третий голос, не иначе, того громилы.

Снова шлепок удара, стон и еле слышное:

— Fanculo…

Еще удар, еще…

— Aspetto! — резко скомандовал первый. — Ecco un testardo…

Итальянские «diavolo», «forte» и «fratello» Джонни мог распознать — второй посылал всех к черту, первый приказывал бить сильнее, а третий именовал его «братом». А, ну еще ругательство «fanculo», которое знал каждый в Нью-Йорке и окрестностях.

Что делили макаронники тоже понятно — сухой закон едва-едва ввели, а уличные банды уже передрались. Вот и эта разборка наверняка из-за алкоголя…

Джонни закрыл глаза…

На улице стрекочет и замолкает мотоцикл, наверняка «Индиана», по ступенькам цокают подковками начищенные до блеска сапоги и в дом, навстречу двум бандитским стволам входит он, высокий и стройный, в развевающемся плаще.

— Это Одинокий Герой! — в ужасе вскрикивает бандит с усиками и тут же начинает стрелять.

Таинственный герой ловко уклоняется, скользит вдоль стены и бьет громилу в челюсть. Итальянец всхрюкивает, пятится, выбивает окно спиной и валится кулем наружу.

Одинокий Герой поворачивается к усатому:

— Вот ты и попался, мерзавец!

Бандит стреляет еще несколько раз, но все мимо, мимо! А герой мгновенно выхватывает у него дымящийся пистолет и отвешивает такую пощечину, что макаронник падает на колени и рыдает.

Скрипят тормоза, топают ноги и в дом вваливаются человек двадцать в форме с треугольными петлицами. State Police, как обычно, появилась, когда все уже закончилось.

— Забирайте негодяев! — величественно говорит герой. — Предаю их в руки правосудия!

— Одинокий Герой! Это опять ты! — поражен лейтенант полиции.

— В подвале ящики с контрабандным виски, а мне пора! — он запахивает плащ, вскакивает на мотоцикл и мчится туда, где нужна помощь…

За дверью врезали еще раз, второй голос неразборчиво выругался…

Джонни открыл глаза, еще раз сглотнул и попытался расстегнуть ворот рубашки, но ему мешала бабочка. Та самая, за которую его дразнили в школе «Профессором» и которую он носил по требованию матери. Он с отвращением сорвал ненавистный бантик и бросил его в узкий проход, который не завалило хламом только благодаря двум закопченным решетками, что удерживали от обвала горы барахла слева и справа. Галстук угодил ровно между этих чугунин, как их, колосников?

Неважно.

— А-а-а-а! — заорали за дверью.

— Porca madonna! — что-то тяжелое грохнулось на пол.

— Faccia di merda! — следом раздались несколько ударов.

— Zittitelo! Veloce! — крики сменились глухим сопением и шумом возни.

Чтобы не слышать пугающих звуков, Джонни обхватил голову руками, зажал уши и попытался понять, как он оказался в такой заднице — грязная и тесная каморка в неведомых трущобах плохо совмещалась со всей его прежней жизнью.

С замечательным большим домом посреди огромного владения, частной школой, куда его возил шофер отца на автомобиле, собственным пони в конюшне и многими другими мелочами, обычными для высшего слоя.

Мальчик обвел взглядом подвал — ничто не напоминало ни его чистую комнату с окнами на южную сторону и пруд, ни даже вылизанный до полной безликости класс. О, как бы он хотел сейчас оказаться там, в ненавистной школе Hun Private в Принстоне! Пусть зудит мистер Гудман, ругает мисс Винслоу, пусть дразнят кретины-одноклассники и хихикают дуры-одноклассницы!

Вот же повезло попасть новичком в такой класс… Все дразнят, делают мелкие пакости, на перемене только и смотри, чтобы никто не поставил подножку. Это вам не католическая школа, где все заточено на молитвы и строгий монастырский порядок! Отец сразу сказал — католическую ни в коем случае!

Джонни невесело хмыкнул — страшно подумать, как бы его гнобили в тех местах, которые первоначально наметил отец. Там снобизм такой, что несмотря на все богатства семьи, младшего не взяли ни в Пеннингтон, ни в Уорлдоу, и уж тем более в Рутгерс, которая старше, чем сами Соединенные Штаты. Чтобы попасть в нее, надо иметь связи в обществе «Дочерей Американской революции», а еще лучше — быть потомком отцов-пилигримов или, на крайний случай, отцов-основателей. Так что приняли только в школу Хан, которой от роду пять лет.

Для Пеннингтона и Уордлоу Грандер-старший рылом не вышел — во-первых, католик, что в протестантских Штатах большой минус. Во-вторых, родился не в Америке, а за океаном, в Париже на улице Гренета. В третьих, богатство у него какое-то сомнительное — ну, нашел «Золотое море» на Клондайке, ну, сумел отбиться от бандитов… Но где три-четыре поколения предков, упорным трудом добившихся положения в обществе, основавших компании, построивших железные дороги и заводы?

Так, везунчик.

И никого не волновало, что после Клондайка Грандер-старший сумел приумножить свое состояние в Трансваале и Кимберли, что успешно вложил добытое во французские и бельгийские заводы… Правда, заводы эти по большей части разрушили проклятые боши, но Грандеру подфартило и тут.

После возвращения из Южной Африки он встретил в Париже Анну Дашкову и после бурного романа женился по большой любви. Не очень понятно, что гнало ее подальше от мест, где водились русские аристократы — она никогда не рассказывала — но молодая жена как раз за год до начала всеевропейской бойни сумела убедить мужа перевести все свои активы за океан и переехать самому.

Одно слово — lucky guy*. Но удача дама переменчивая, сегодня благоволит, а завтра в упор не видит, и такие мгновенно проматывают свалившееся с неба богатство. Солидной же школе с вековой историей совершенно не нужны ученики разорившихся родителей, не дай бог выслушивать униженные просьбы об отсрочке платежа или встрять в судебные тяжбы из-за отчисления!

* lucky guy — счастливчик.

Мысли о нравах высшего общества прервал глухой звук, какой бывает, если уронить толстую книгу плашмя на пол.

— Togliete la carogna! — презрительно бросил первый голос. — Prossimo!

Что-то тяжелое сперва утащили, потом притащили, а первый вдруг перешел на английский:

— Где груз, Билли? Нам нужен груз!

— Да пошел ты… — новый голос подробно объяснил первому, куда следует идти и чем там заниматься.

— Я отстрелю тебе яйца, Билли, — почти ласково проговорил первый.

Мальчика передернуло. Нет, ему такое не грозит — похитили с целью выкупа, но все равно страшно. Место наверняка глухое, раз эти двое привезли сюда несколько заложников, на помощь надежды нет, в такие кварталы даже полиция не любит соваться. Знать бы еще, сколько эти мерзавцы запросили за его душу…

Да какая разница!

Джонни судорожно вздохнул.

Отец выкупит его, не может не выкупить! Правда, будет неделю молчать, изображать недовольство, общаться придется через маму. Зато потом… потом, когда отец отойдет, он снова насядет с требованием обучаться у Майкла Кролла. Бумажки, акции, дебет-кредет, лонги-шорты и прочая скучная заумь вроде Доу-Джонса. Отцу-то хорошо, вся молодость в приключениях, с оружием в руках, может себе позволить на старости лет превратиться в обычного буржуа.

Мама поплачет и тоже примется уговаривать — наука, физика, химия, великие открытия, Принстонский университет под боком, ну почему ты такой ленивый, почему тебе все не интересно…

Интересно! Еще как интересно! Но только не дурацкая зубрежка! Хочется, как отцу, поездить по миру, проверить себя, стать великим путешественником! Чтобы о тебе писали все газеты! Или первооткрывателем! Или завоевателем! На крайний случай можно найти еще одно «Золотое море», а потом построить свой самолет, лучший в мире! И перелететь на нем через Атлантику! И Тихий океан! Самым первым!

Джонни зажмурился и представил, как он, в потертом кожаном шлеме и надвинутых на глаза очках, твердо держит штурвал, как внизу расстилается серой гладью океан, как ровно шумит мотор и воет в расчалках ветер. А потом он, высокий и стройный, идет сквозь восторженную толпу, приветственно машет снятой перчаткой с раструбом, улыбается и пожимает руки…

— Экстренное сообщение! Первый одиночный перелет через океан! — вокруг шныряют мальчишки-газетчики.

— Это невероятно! — переговариваются солидные господа в котелках. — Построил фантастический самолет, в тринадцать-то лет!

— Европа приветствует американского героя Джона Грандера! — мэр воздвигается над банкетным столом и салютует Джонни бокалом с шампанским.

Нет, мэр мелковато. Президент! Президент Франции!

В полуметре от лица внезапно зашуршало и все хрустальные мечты о триумфе великого летчика и о том, как он всем утрет нос в школе, разбились от появления наглой крысы. Она устроилась на ящике и с любопытством осматривала нового соседа, шевеля усиками. А когда Джонни замахнулся на нее подвернувшейся под руку газетой, неспешно удалилась, вильнув противным голым хвостом.

Джонни передернулся. Вот же тварь… Вот что стоило отцу профинансировать постройку самолета? Ездил бы по Европе, выступал перед поклонниками, а теперь сиди в этом поганом подвале.

Всюду, всюду опоздал. Два года назад он бежал сражаться на Марне, но был пойман прямо на железнодорожной станции. Даже на войну на маминой родине он тоже опоздал — большевики побеждали, Америка эвакуировала экспедиционные силы из Архангельска и Владивостока…

За дверью уныло и однообразно, но методически и настойчиво интересовались местонахождением груза, прерывая вопросы на серию ударов. Ответы, поначалу резкие и громкие, понемногу становились неразборчивей и тише.

Джонни поежился — вместо Великой войны успел на войну банд. Причем в роли заложника, а вовсе не благородного героя.

Вот отец бы мог, он ведь воевал в Трансваале вместе с дядей Полем и дядей Фернаном и они за двадцать лет не забыли, с какого конца браться за винтовку…

С грохотом разлетается входная дверь и перед чертовыми макаронниками встают три человека в масках, как у Дугласа Фэрбенкса в фильме «Знак Зорро»:

— Руки вверх, негодяи!

— Porca madonna! — вопит громила и выдергивает из-за пояса револьвер.

— Бах! Бах! — одновременно грохочут винтовки.

Нет, не винтовки, пистолеты-карабины Маузера, с деревянной кобурой, как тот, что висит у отца над камином.

Да, одновременно стреляют пистолет-карабины!

Громила и второй бандит, с тонкими усиками, валятся на пол, а Джонни… да, вот этим ящиком, он выглядит тяжелым, выбивает дверь в подвал, но из глубины дома уже набегают другие итальянцы, бестолково паля из револьверов, и троица героев отчаянно отстреливается, но врагов с каждой секундой становится все больше и больше.

Джонни ныряет рыбкой вперед, к лежащему громиле, и вырывает у него из мертвой руки револьвер, ловко перекатывается и вскидывает ствол:

— Бац! Бац! Бац!

Трое макаронников с пробитыми головами улетают обратно в коридор, руша заодно и сообщников.

— Папа!

— Джонни!

Он бросается к отцу, но затаившийся бандит с усиками из последних сил приподнимается на локте и подло стреляет в спину…

— Джонни! Джонни! Не умирай! — обхватывает его отец. — Мы построим самолет! Мы облетим весь мир!

— Поздно, папа, — едва слышно шепчет мальчик.

Его револьвер со стуком падает на пол.

Да, именно так. Пусть они узнают, кого потеряли, пусть плачут о герое! Пусть пожалеют, что не купили велосипед, хотя он так просил!

Джонни дернулся и чуть не свалился с колченогого стула — а ведь если он погибнет, то родители найдут ТЕ фотографии!

Их, похабно усмехаясь, продал из-под полы Кролик — так все звали Уолли Дьюка за два зуба, торчавшие из-под вздернутой губы. Звали, разумеется, не в лицо, на это вряд ли кто решился, зная его силу. Уолли считал себя вожаком, требовал, чтобы его называли «Дюк» — «Герцог», учился с пятого на десятое и вообще, будь его воля, давно бросил бы Hun Private ради семейного бизнеса, но его родители были категорически против. Он никогда не болел, в школьной столовой сидел один — никто не желал рисковать своим подносом с едой, поскольку Уолли жрал в три горла и не разбирал, где чье. А еще он никогда не задумывался пускать в ход кулаки, сколотив вокруг себя кучку подхалимов и прилипал.

Зачем, ну зачем надо было покупать эти плохо переснятые карточки? А главное, зачем спрятал у себя в столе? Будто нет других мест…

Отец поворачивается к нему и распахивает руки для объятий, но затаившийся бандит с усиками из последних сил приподнимается на локте и подло стреляет в спину…

— Папа! Папа! Не умирай! — обхватывает его Джонни.

— Поздно, — едва шепчет Грандер-старший.

Его маузер со стуком падает на пол…

Джонни замер от ужасной мысли — а что, если отец действительно решит его освободить, и его действительно убьют? Итальянцы ведь знают, с кем связались и наверняка готовы к отпору…

Перед глазами пронеслись сцены отпевания в католическом соборе, похороны, мама в трауре, раскрытая могила…

Горло перехватило, на глаза навернулись слезы.

Он тогда будет старшим в семье. И отомстит, ужасно отомстит…

— А-а-а-а-а! — страшно заорали за дверью.

Джонни дернулся и свалился со стула.

— Zittitelo! — приказал первый голос.

После легкого шелеста раздался хрип и сдавленные итальянские ругательства.

Джонни отвернулся и встретился взглядом с крысой, вскочил, чуть не запнувшись о какую-то тряпку. Это оказалась все та же дурацкая бабочка, вместо которой он бы с удовольствием носил шейный платок, как отец в Трансваале. Но правила школы требовали галстук, а мама требовала именно бабочку, будто мало было оснований для дразнилок.

Мистер Гудман намекнул родителям, что в школе принято носить обычный, а не этот бантик, но отец и мама сделали вид, что не поняли. Тогда учитель пару раз проехался насчет «выпендрежника» и это прорвало плотину — буквально все одноклассники считали своим долгом выдать кретинскую шуточку насчет бабочки или дернуть за ее концы, чтобы распустить узел. Сплошной ужас, который слабо компенсировали натренированный навык быстро завязывать обратно и прилипшая кличка «Профессор».

Выход только один — надо выбраться и стать великим! Удрать из опостылевшей школы! Не сбежать с уроков, а удрать совсем, чтобы больше никогда не повиноваться школьной дисциплине! Стать чемпионом Олимпийских игр! Нет, слишком долго ждать — они только что закончились в Антверпене, следующие через четыре года… Тогда уехать! В Аргентину, в Китай, да хотя бы в Россию! Добиться своего, открыть… да, открыть новые реки и горы! Летать над ними на своем самолете, садиться на поляны в непроходимых лесах, охотиться на медведей и тигров!

А потом, богатым и знаменитым, вернуться в школу, только не как ученик, а как спонсор. Пусть ему кланяются учителя и сам директор, и все восторженно шепчутся за спиной «Это сам Джон Грандер-младший!», а он небрежно выписывает чек на десять тысяч… нет, пятьдесят тысяч долларов! На учреждение именной стипендии самому тихому ученику, вот!

А потом садится в свой самолет, стоящий прямо на лужайке школы и улетает в закат…

И ни одна сволочь не посмеет поглумиться, что у него нет велосипеда. Даже Уолли-Кролик. Родители тоже хороши — «У тебя есть пони, зачем тебе велосипед?» Но как на пони ездить в школу? Как гоняться с ребятами по Мейн-стрит? Как терпеть насмешки от распоследнего ученика в классе — у него есть велосипед, пусть старый и чиненный, а сыну миллионера не дают пятидесяти долларов на покупку!

Ведь будь у него велосипед, он бы ни за что не оказался в этом подвале…

Когда закончился последний урок, ученики Hun Private высыпали на улицу, где некоторых уже ждали повозки и автомобили. Большинство же оседлали велосипеды — даже девчонки катались на дамских, с низкой рамой! Все, все, кроме Джонни, стоявшего у дороги в ожидании водителя. Кролик с компанией своих прихвостней специально несколько раз проехался мимо Грандера, расхваливая свой новенький Durkopp* с карданной передачей и отпуская шуточки насчет пешеходов в бабочках.

* Durkopp — марка велосипедов

Наконец, вся кавалькада скрылась за углом и Джонни облегченно пошел следом в сторону Лоренсвилля, чтобы перехватить водителя по дороге. Но раньше авто успел Кролик, неожиданно вывернувший обратно.

На этот раз Уолли был один, и потому он не выпендривался, а прямо спросил, сощурив глаз и скривив рот:

— Эй, Профессор, а ты вообще умеешь ездить на велике?

— Умею, — буркнул Джонни, — и получше многих.

— И где же это ты выучился? — ехидно осведомился Кролик, скаля свои резцы, а потом сморщил нос и сплюнул: — Не, врешь, не умеешь.

— Дай велик, покажу!

— Ага, разбежался. Мне еще в два места успеть надо.

— Не хочешь — не давай, а я все равно умею!

Кролик остановился, спустил ногу с педали на землю, подумал и спросил:

— Знаешь, в какой стороне я живу?

— Через три улицы от нас, на Эмерсон, угол Чатхем

Их городок, как и многие в Нью-Джерси, был невелик — от силы полсотни авеню, стритов, драйвов и серклов. Любой уважающий себя мальчишка, неважно, сын миллионера или поденщика, знал все улочки и закоулки назубок.

— Точняк, — хмыкнул Уолли, — а где гараж Старины Мо?

— Дальше, за газолиновой* колонкой?

— Ага, там. Приходи на пустырь за гаражом в пять, проверим, врешь или нет.

Видимо, на лице Джонни отразилось сомнение — место не то, чтобы глухое, а на отшибе, туда частенько собирались выяснять отношения, и Кролик заржал:

— Да не ссы, побить я тебя и в школе могу!

— А я и не ссу! — насупился Грандер.

— Вот и приходи, — Кролик толкнулся, поставил ногу на педаль и укатил.

— Вот и приду! — только и успел сказать ему вслед Джонни.

* Газолин, газ — американское название бензина

После обеда он не находил себе места — идти? Не идти? Но все-таки решился и даже нацепил противную бабочку — знай, мол, наших!

Кролика на пустыре за гаражом Мо не обнаружилось, и Джонни подумал, что эта шуточка вполне в его духе — сидит себе небось дома, пьет сок и смеется над тем, как ловко надул Грандера. Или торчит в кустах неподалеку и ухахатывается.

Но вместо Кролика на пустыре было нечто, мгновенно примирившее Джонни с обидным положением, в котором он оказался: новенький Pierce-Arrow 66-й модели.

Машина блестела синим лаком капота и крыльев, хромом фар и радиатора, чистыми стеклами и эмблемой с крылышками. Колеса восхитительной белой резины, трубчатый бампер, тентованная крыша — все притягивало к себе взгляд тринадцатилетного парнишки, и он подошел поближе.

У водительской двери стоял щеголеватый чернявый тип в синем же костюме в полоску и поглаживал тонкие усики:

— Эй, мальчик! Хочешь получить мороженое и прокатиться?

— Нет! — шарахнулся Джимми.

За машиной прекратилось журчание и оттуда, застегивая на ходу штаны, вышел не человек, а скорее, горилла в кепке и костюме, тоже в полоску. С людьми его роднила разве что щетина на мощной челюсти.

— Эй, Розарио, мальчик не хочет кататься! — скверно улыбнулся щеголь.

— А ну, полезай в машину! — набычился Розарио.

Перед носом мелькнули волосатые пальцы, продетые в кольца кастета, Джонни почувствовал, как ноги отрываются от земли. Его грубо затолкали в автомобиль и уложили на пол.

— Главное, не дергайся, и все будет в порядке, — повернулся с переднего сиденья щеголь и добавил что-то на итальянском.

— Va bene, non preoccuparti! — прогудел в ответ громила и накрыл Джимми чехлом от тента.

Машина тронулась.

В темноте, стукаясь на ухабах о дверцу, Джонни глотал слезы отчаяния и умирал от страха, когда громила придерживал его сверху ногой в ботинке. Потом машина встала, мальчика выволокли наружу, так и не сняв с головы чехол, провели по ступенькам, втолкнули в подвал, а сами занялись другими заложниками.

Джонни еще раз оглядел свое узилище — отец выкупит, но когда? На полицию сейчас никакой надежды нет, они заняты поиском анархистов, взорвавших Уолл-стрит*, во всяком случае, так вчера говорил отец, когда читал вечерний «Нью-Йорк Таймс».

* Взрыв на Уолл-стрит произошел 16 сентября 1920 года. Погибло 40 и пострадало несколько сотен человек.

Надо попробовать выбраться самому, но как? За дверью бандиты, а малюсенькое окошко под самым потолком завалено снаружи то ли ящиками, то ли мешками и непонятно, можно ли в него пролезть. Хотя сперва надо до него добраться.

Мальчик попробовал пододвинуть ящик, но за ним что-то глухо звякнуло, оттуда выскочила и метнулась в угол крыса, а следом пополз запах прокисшего вина. Джонни кинулся обратно, на спасительный стул и замер, прислушиваясь к происходящему за стеной.

Наконец, немного уняв бьющееся в ребра сердце, он решился, подошел к двери и сделал то, что надо было сделать с самого начала — осмотрел ее в поисках щелки или замочной скважины. В замке снаружи торчал ключ, но в уголке филенка треснула и, если прижаться глазом, кое-что видно.

Громила стащил со стула обмякшее тело и унес его. Щеголь с усиками подошел к самой двери и Джонни с ужасом отшатнулся, но ничего не произошло и он снова припал к щели.

На стул посреди комнаты водрузили еще одного связанного человека. Громила отошел к щеголю, закрыв обзор. Щелкнула зажигалка, потянуло табачным дымом. Несколько мгновений ничего не происходило.

— Finiamola! — проговорил щеголь, бросил и растер окурок подошвой.

Но тут внезапно взревел сидевший на стуле, а потом грохнуло что-то деревянное, послышались сиплые итальянские ругательства, удары, звуки драки, крик щеголя «Pugnalatelo!», странный шелест, хрип и падение тела.

По двери проскребли ногтями, а в щель под ней просочилась черная струйка.

— Che bestia!

Джонни макнул палец и поднес к носу.

Кровь… Там кого-то зарезали.

Мальчик в ужасе попятился, его охватила противная слабость, коленка дрогнула, он оступился и упал между колосниками. В последний момент угасающим сознанием он увидел зеленоватое свечение на чугунных решетках.