Трейдер. Деньги войны

Глава 12 Мистер Грандер, миллионер, едет туристом в СССР

Полицейские на Главном вокзале в Праге проводили троицу американцев такими же удивленными взглядами, как и пограничники — вроде бы приличные люди, одеты солидно, багаж недешевый, а морды драные, как у пьяниц в Нуслях или на Виноградах. Примерно так же отреагировал портье в «Эспланаде», куда носильщики доставили чемоданы прямо со станции, оставив извозчиков и таксистов с носом.

Все мгновенно переменилось, когда на мраморную стойку легли три паспорта с орлами на обложках — портье заулыбался и, не переставая кланяться, с почтеньем, будто брал чаевые, мгновенно все оформил. Вызванные белл-бои утащили пожитки в номера, а Ося вытаращился на меня, когда я спросил портье:

— Где можно найти адресную книгу Праги?

На вполне правильном, но медленном английском портье объяснил, где ближайший книжный магазин, а заметив, как я мимолетно поморщился, призвал не беспокоиться и обещал доставить просимое прямо в отель.

Панчо устроился на диване, а Ося плюхнулся в кресло под картиной в массивной деревянной раме:

— Зачем тебе адресная книга?

— Хочу найти одного человека. А сейчас приводите себя в порядок, пойдем гулять.

От гостиницы мы вышли на Вацлавскую площадь, по ней, отчаянно дребезжа звонками, катились вереницы трамваев, почти впритык один за другим. Между ними сновали повозки, автомобили, множество людей, а всей круговертью управлял невозмутимый регулировщик в длинных белых нарукавниках поверх полицейской формы.

Суматохи добавляла и стройка прямо напротив универмага Koruna — сквозь воротца в заборе с надписями Bata сновали пустые и порожние грузовики со стройматериалами.

— Bata? Это что, халатами торговать будут? — ткнул пальцем Панчо.

— Это не испанский, — объяснил я. — Это фамилия, читается как «батя», обувщик здешний.

— Батя это хорошо, — усмехнулся Ося, — только батька лучше.

Но мысль развить не успел, в него врезался читавший на ходу пражанин. От столкновения газета, шляпа и очки разлетелись в разные стороны, пока троица подбирала раскиданное по брусчатке имущество, упитанный чех рассыпался в извинениях, но почему-то на немецком.

Закончив с незадачливым пешеходом, от которого в качестве отступного получили адрес приличного ресторана «не для туристов», мы гуляли по Старому городу, от Вацлавской до Староместской площади и дальше, до Карлова моста и обратно.

— Ося, тут рядом есть средневековое гетто, хочешь посмотреть?

— Ой, я что, местечек не видел?

— Ну, не знаю, рабби Лев, Голем и прочее…

— Голем? Это тот, что из фильма? — заинтересовался Панчо.

— Скорее всего да.

— Так он что, настоящий? — ахнул мексиканец. — Пресвятая Дева!

— Сказки, все сказки. Так что, пойдем?

— Не, — дернул головой Ося, — лучше бы поесть.

— Точно, — поддержал Панчо, — у меня кишка с кишкою разговаривает.

В указанном чехом ресторанчике на троих американцев слетелись разом четыре кельнера, и мгновенно наметали на стол жареный сыр, заливную тлаченку, завиначи из сельди, а чуть попозже — гуляш с кнедликами, свичкову на сметане и прочий чешский специалитет.

— Что ты мне говорил, что чехи славяне? — пробурчал Панчо, с сомнением разглядывая маринованные шпикачки-утопенцы. — Тут кругом сплошные немцы!

— Богемия лет триста была частью Австро-Венгрии, и немцев тут осело много, и чехи сами изрядно онемечились. И вообще, кончай трепаться, еда остынет.

После обильного ужина мы еле доползли до гостиницы, где в качестве десерта я обрел адресную книгу. Пролистал под яркой хрустальной люстрой персональный раздел и вздохнул:

— Что же, по фамилии его нет, значит, завтра нам на ЧКД.

— Кого нет? Куда?

— Нужного человека, инженера. А ЧКД это здешняя фирма.

— Тут что, приличные инженеры? — изумился Ося.

Следующие несколько минут его представления о месте Чехословакии в мире радикально менялись: после распада Австро-Венгрии чехам и словакам досталось три четверти промышленного потенциала империи, включая военный концерн Škoda, химические и машиностроительные производства, фабрики фарфора и стекла, сахарные заводы, не говоря уж о пивоварнях.

— Сейчас входит в первую десятку промышленно развитых стран, лет через десять будет пятой экономикой в Европе, — закончил я экскурс в страноведение.

— А что же немцы отдали такой лакомый кусок?

Я посмотрел на Панчо с умилением, а Ося растолковал:

— Ты когда в Мексике партизанил, тут небольшая такая войнушка случилась, Мировая, может, слышал?

Панчо угукнул.

— Четыре империи под откос, на обломках десяток новых государств. А немцев все скопом били, вот они и отдали.

— А если они захотят вернуть свое? — не сдавался мексиканец.

Ося открыл было рот, чтобы возразить, но я успел первым:

— Захотят, непременно захотят. Помните драку в Берлине? Вот те, что в коричневых рубашках, уже захотели. А за ними и все остальные.

— Так никто ведь просто так не отдаст!

— Вот именно, Панчо, вот именно. Европу ждет еще одна большая война, и как бы не пострашнее прошедшей.

В кровати Ося долго ворочался и думал — куда же еще страшнее? И зачем? Германию побили, обо всем договорились, но Джонни почему-то считает иначе, а Джонни это голова. Да еще его намеки на грядущий антисемитизм… Да ну эту Европу к черту, пусть сами разбираются! Ося твердо решил заработать миллион в Америке и забыть все войны, укрылся с головой и заснул.

Следующий день прошел в бестолковых разъездах по Праге — никакого ЧКД в ней не обнаружилось, и только всезнающий портье предположил нечто невнятное. Сжимая в руках адресную книгу, я диктовал водителю абонированного на весь день такси новые и новые адреса, пока Панчо, которого заметно укачало, не процедил сквозь зубы:

— Ты порой хуже ребенка, Джонни.

После чего отобрал адресник, скомандовал таксисту «Америка, консулат!», стиснул зубы и откинулся со страдальческим видом на сиденья.

В посольстве на Тржиште Панчо ухватил первого попавшегося клерка и вытребовал у него контакты местного детектива, работавшего с дипломатами. После чего позвонил сыщику, договорился о встрече и выдал ему все данные, которые я вспомнил: Алексей Сурин*, русский эмигрант, техник, механическое производство.

* Алексей Сурин — эмигрант, инженер-конструктор, создатель танка vz.38 и САУ Hetzer.

Бывший полицейский обещал управиться за три часа, а ждать определил нас в ресторан «У короля Брабантского» по соседству с посольством. Свой гонорар чех отработал на все сто — нашел не только адрес дома, но и работу, и любимую пивную, и даже контакты девушки, с которой встречался Сурин.

Несколько обалдев от такой эффективности, я пригласил детектива на кофе:

— Как это вам удалось?

— Ничего сложного, — тщательно подбирая английские слова, ответил сыщик, — я проработал в полиции тридцать лет. Всего лишь наличие связей и знание, кому задать тот или иной вопрос.

— Тридцать лет? Солидно! — я аж присвистнул и слегка прищурил глаз. — А вы, случайно, не знали агента Бертшнейдера?

Чех невозмутимо поставил кофейную чашечку на блюдечко:

— Я знал двух Бертшнейдеров, один из них отравился жидкостью для ращения волос, а второй свихнулся на почве несчастной любви и выпрыгнул из окна. Оба никогда не служили в полиции. Может, вы неправильно запомнили фамилию?

— Может, и неправильно.

Сразу после кофе ожидавший таксист отвез нас на квартиру Сурина.

— Не стоит идти к нему втроем, я посижу в машине, — заметил Ося.

— Почему?

— Когда к одному приходят трое, это пугает.

— А двое не пугают? Хорошо, только давай не в машине, — Панчо оглядел улочку и ткнул в ближайшее заведени, — вон там, «У Круху».

— Я больше не могут жрать, — застонал Ося.

— А ты пиво пей. Пошли, Джонни.

Дверь открыл человек среднего возраста, но, приглядевшись, я понял, что первое впечатление обманчиво — Сурина делали старше слегка одутловатые щеки и обширные залысины.

— Мистер Сурин? Добрый день, я Джон Грандер-младший, вот моя визитная карточка, мы не могли бы поговорить?

Сурин с недоумением разглядывал визитку и визитеров:

— Прошу прощения, господа, я только что с работы…

— Тогда «У Круху»? Ужин за мой счет.

Ося и Панчо деликатно отсели за соседний столик, а я принялся убеждать…

— Как думаешь, он его уломает? — несколько громче, чем следовало, спросил Ося на англйском и отхлебнул смиховского пива.

— Смотря какой оклад предложит, — невозмутимо ответил тем же Панчо. — Хочешь пари?

Пришлось показать им за спиной кулак.

Сурин не желал уходить с работы (что неудивительно — эмигрант, только-только закрепился и снова бросай все), и мы договорились на будущее — пусть пока набирается опыта, а контракт подпишем, как только дело дойдет до строительства завода.

На утренний берлинский поезд чуть не опоздали — все Врхлицкие сады от гостиницы до самого вокзала заполняли прибывающие молодые люди и девушки в белых брюках, рубашках и юбках. Они разбирались по группам, над которыми вились красные флаги с белым вензелем.

— Вас ист дас? — тронул носильщика за плечо Ося.

— Сокольски слет, пан!

— Как бы нам в еще одну драку не влипнуть, — пробурчал Панчо, потирая только-только сошедший фингал.

— Это физкультурники, видимо, съезд у них, — припомнил я и скомандовал: — Вперед, если хотите ночевать в Берлине!

В столице Веймарской республики мы пересели в другой поезд — Штеттин, Данциг, Кенигсберг, потом еще в один…

— Не пойму, Джонни, — бурчал Ося, — за каким интересом тебе сдался этот Сурин? Я думал, он знает за радио, а он железками занят!

— Про грядущую войну помнишь? Есть у меня мыслишка построить танковый завод.

— Завод??? Зачем?

— Ну, не все же биржевыми спекуляциями заниматься. А танки пойдут нарасхват.

Ося и Панчо переглянулись и молча пожали плечами.

Немецкие железные дороги с идеально точным следованием расписанию и плавным ходом остались позади, Каунас, Вильно и Даугавпилс тоже. Вежливые до приторности пограничники Германии, Литвы, Польши и Латвии сменились хмурыми ребятами в зеленых фуражках. Они молча проверили документы, откозыряли и удалились. Таможенники задержались чуть дольше — заполнили декларации и отпустили с миром. Уже советский паровоз потянул состав через Псков на Ленинград, то застревая на полустанках, то наверстывая на всех парах.

Едва ступив на выметенный перрон Варшавского вокзала, Ося расцвел — все родное! Зазывали лоточники, вздрагивал дощатый перрон, сновали встречающие и отъезжающие, репродуктор дудел марш с неразличимыми из-за хрипов и шорохов словами, после которого вполне чисто зазвучал романс «Дорогой длинною».

У международного вагона чемоданы подхватили колоритные мужики в картузах, с номерными бляхами и фартуками чуть белее, чем у носильщиков других вагонов. Едва весь кортеж выбрался за ограду перрона, как Ося ловко закрутил и отправил в обратную сторону мелкого беспризорника, пристроившегося за мной:

— Парни, смотрите за карманами, или я за себя не отвечаю!

— Смотрим, — глухо отозвался Панчо.

Мы пробились к стоянке такси, где шофера в кожаных крагах наперебой кинулись к выгодным клиентам, но носильщики сдали нас с рук на руки, и мы угнездились на заднем сиденье.

— Надо купить кепки, — заметил Панчо по дороге в «Асторию», — в шляпах мы сразу выделяемся.

Однако сразу не получилось — к иностранцам полагалось приставить гида, которым оказался вертлявый человечек в полосатом костюме. Гид попытался увлечь зарубежных гостей в экскурсию по Питеру, но был остановлен решительным «нет!» и несколько обалдел от назначенных целей: магазин головных уборов и физико-технический институт. По дороге за кепками я завис у соседнего здания, тупо глядя на вывеску гостиницы и бормоча:

— Почему «Интернационал»? Должно же быть «Англетер»!

— Это прежнее название, мистер Грандер, — услужливо подсказал гид.

Заминка чуть не стоила жизни, но Панчо ловко выдернул нас из-под сцепки четырех трамвайных вагонов, грохотавших от Адмиралтейства. На мою задумчивость это не повлияло, я копался в воспоминаниях ровно до того момента, как автомобиль «Акционерного общества Совтур» доставил нас в Государственный физико-технический рентгенологический институт, как сообщала табличка при входе.

Нас встречало предупрежденное гидом по телефону руководство в лице профессора Чернышева*, хотя его напряженный взгляд из-под пенсне особой радости не выражал. Но я энергично встряхнул руку высоколобому заместителю директора, и принялся раздавать визитки, пока один из молодых сотрудников не воскликнул:

— Погодите! Джон Грандер, пентод, это вы?

Отношение моментально переменилось — докучный иностранец превратился в коллегу, и нас потащили по лабораториям, крайне похожим на «логова безумных ученых» из голливудских фильмов. Ося и Панчо таращили глаза и еле успевали за растущей группой сотрудников.

— Следим, следим за вашими успехами, — благосклонно улыбался сам «папа Иоффе»*, которому в конце тура представили гостей из Америки.

* Александр Чернышев — советский ученый-электротехник, академик, Абрам Иоффе — «отец советской физики», создатель научной школы, академик.

Как опытный администратор науки, директор института ловко повел разговор от достижений юного американского дарования к описанию проблем с оборудованием. Пять минут — мое сочувствие и понимание неведомым образом вылилось в обещание прислать несколько приборов, а Иоффе перешел к возможностям найти американского спонсора…

— Богатые американцы, Абрам Федорович, обычно плохо разбираются в науке. Чтобы добиться от них денег, нужно шоу.

— Что, простите?

— Шоу, зрелище, яркая демонстрация на грани театра, нечто такое, что поразит воображение, — улыбнулся я и сделал рассчитанную подачу: — Например, музыка сфер или погибающий под лучами смерти цветок, если вы понимаете, о чем я.

— Лучи смерти, ха-ха-ха!

Отсмеявшись, Иоффе разгладил пушистые черные усы:

— А вы знаете, Джон, музыка сфер у нас как раз имеется!

Директор распорядился и через пятнадцать минут сосредоточенный мужчина лет тридцати с вдохновенным узким лицом принес и подключил солидный ящик с двумя антеннами, после чего вопросительно посмотрел на Иоффе.

— Прошу, Лев Сергеевич, прошу!

Названный щелкнул тумблером, вознес руки… и полилась мелодия.

— Это изобретение называется «терменвокс», — шепнул мне на ухо Иоффе.

А Лев Термен*, при полностью неподвижном корпусе порхал кистями — левая рука над горизонтальной антенной задавала громкость, а правая возле вертикальной — тон. Закончив исполнение, он поклонился и собрался уйти, но я вскочил и задержал его:

— Потрясающе! Это именно то, что нужно! Мы организуем концерты в Бостоне, Нью-Йорке и Филадельфии! Лев Сергеевич, вы готовы поехать в Америку? Абрам Федорович, вы сможете направить Льва Сергеевича в командировку?

* Лев Термен — выдающийся советский изобретатель, инженер-электромеханик, музыкант, физик-акустик.

Ося, пришибленный необычным звучанием, смотрел на происходящее с оторопью, а почти лишенный слуха Панчо — со скукой.

Договорились быстро — как только я организую ангажемент, сразу отправлю телеграмму с приглашением Термену на адрес института. На радостях Иоффе вызвал сотрудников для общей фотографии.

— Становитесь, становитесь, вот сюда, мистер Грандер, Лев Сергеевич… Товарищ Курчатов, прошу!

Молодой и совсем безбородый физик возился с фотоаппаратом, а я таращился на него во все глаза…

Вопреки пожеланиям, гид и водитель потащили нас на Площадь жертв революции. Хотя зачем это показывать американским туристам, непонятно — квадратная стенка из серого и розового гранита с пафосными надписями на торцах, внутри несколько могил, дорожки, да клумба с серпом и молотом из цветов. Ну разве что для галочки в отчете гида. Но после я сразу приказал рулить на Невский, то есть на проспект 25-го октября — его тоже затронула вакханалия публицистических переименований.

НЭП гулял здесь во всей красе — юноши в соломенных шляпах и девушки под летними зонтиками сторонились пролетарского вида мужчин, от сапог которых на два квартала разило дегтем. Колыхая животами и размахивая портфелями семенили совслужащие в подпоясанных тонкими ремешками рубахах-толстовках, грызли семечки красноармейцы и краснофлотцы, отпуская шуточки проходящим женщинам. В глаза бросался избыток военной и полувоенной формы, как у нас в девяностые, когда камуфляж вдруг оказался чуть ли не самой востребованной одеждой. Серые, зеленые, синие гимнастерки самых разнообразных фасонов, со знаками различия и без, флотские форменки, кителя, сапоги, галифе, фуражки и бескозырки переполняли Невский.

В Мойке, Грибоедовском канале и Фонтанке плескались мальчишки, а выскочив из воды, натягивали штаны и бежали по домам, сверкая мокрым торсом, сжимая в руках рубашонки и пиджачки.

Обедали мы в «Европейской», по выходе из которой нас ждал сюрприз: то ли водитель разболтал, то ли, скорее, мальчишки сами вычислили, но вокруг машины вилась целая стайка разной степени оборванности и беспризорности.

— Эй, американец, — весело кричали они, — дай доляр!

Водитель и гид попытались их разогнать, но безуспешно. Тогда Ося грозно нахмурил брови и рявкнул:

— Может, вам еще дать ключ от квартиры, где деньги лежат?

Меня сложило пополам от хохота, но беспризорники не отставали, и автомобиль тронулся от гостиницы под исполняемую хором дразнилку:

— Один американец засунул в жопу палец!

Тут ко мне присоединился Ося и мы заглушили крики ржанием. Водитель наддал, оставляя за спиной в клубах бензинового выхлопа бегущих за машиной пацанов, следом отчаянно зазвенел вагоновожатый трамвая, и мы оторвались от погони.

— Карманы проверьте, — резонно заметил не понявший причин нашего веселья Панчо.

— Вот блин! — я недосчитался трех червонцев.

Красный, как лозунг на здании, гид немедленно предложил остановиться, вызвать милицию и успокоился только после того, как я клятвенно заверил, что никаких жалоб писать не буду.

На завтраке в «Астории» нас ожидал триумф: персонал косился и перешептывался, то же самое делали и некоторые из посетителей. Загадка разрешилась просто: заметка в свежем номере «Ленинградской правды» о посещении Физ-Теха американским радиотехником Джоном Грандером сопровождалась вчерашней групповой фотографией.

Публикация имела еще одно неожиданное следствие: в нас вцепился проживавший в той же «Астории» журналист по имени Михаил. Наш гид стенал, но редакционное удостоверение уже не ленинградской, а просто «Правды» сделало свое дело: мы двинулись к лавочкам в сквере напротив гостиницы, грех в летний солнечный день, совсем нечастый в Питере, торчать в помещении.

На краю сквера стояла тележка с надписью «Мороженое в вафлях» с четырьмя бидонами среди колотого льда. Вокруг несколько взрослых и куча детей — серьезных пацанов в матросках и девочек в клетчатых платьицах, больше похожих на рубашки. Я не удержался, взял три порции — корреспондент отказался. Солидный продавец в белоснежном фартуке приступил к священнодействию: в жестяную приспособу вложил вафельный кружочек, ложкой добавил мороженое, сверху вторую вафельку и ловким движением выдавил ледяной сэндвич наружу.

Присев на скамейку, Михаил пригладил густые волосы, поправил круглые очочки на семитском носу и выудил репортерский блокнот:

— Мистер Грандер, как вы видите дальнейшее развитие радио?

Странно ожидать от возможной заметки в «Правде», что она повлияет на развитие радиотехники в СССР, но почему бы не воспользоваться случаем:

— Массовость, простота, удобство пользования, резкое уменьшение размеров.

— За счет чего?

— Общие принципы монтажа, стандартные разъемы, плотная компоновка.

— А что насчет новых ламп? Октоды и септоды после пентодов?

— Для массовой радиотехники лампы не слишком подходят ввиду хрупкости.

— Я слышал о работах по созданию цельнометаллических ламп…

— Михаил, это все попытки выжать последние капли. Ну, как развивать строительство из дерева, когда есть возможность строить из бетона.

— Что же станет «бетоном» в радиотехнике?

— Элементы на новых принципах работы. Например, полупроводники, там масса интересного.

Как легко быть пророком и визионером, когда знаешь все наперед…

— Боюсь, это не сильно понятно массовому читателю, давайте о чем-нибудь попроще. Как вы видите перспективы радио в военном деле?

Ну слава богу, а то я уж забеспокоился — странный такой корреспондент «Правды», которого интересует не развитие мировой революции в Америке или противостояние с империалистическими державами, а только наука.

— Во-первых, широкое применение радиосвязи, в идеале, каждый танк, самолет и батальон должны иметь радиопередатчик.

— Не приемник?

— Именно передатчик! Обстановка на поле боя меняется быстро, а командир не всегда может охватить его взглядом.

— Но это потребует тысяч и тысяч радистов!

— Более того, когда радиостанции станут настолько малы, что их можно будет носить в кармане, радистом станет каждый солдат.

Михаил недоверчиво покачал головой, но записал все до последнего слова. Еще бы, тут обычных водителей не хватает, а залетный американец фантазирует что каждый призывник будет экспертом в радиоделе!

— Во-вторых, появятся новые средства ведения боя на радиоуправлении, самоходные мины, самолеты-торпеды и так далее.

— Да, об этом пишут…

— В третьих, телевидение, и, наконец, использование электромагнитных волн для обнаружения и слежения за объектами.

— Джон, здесь нужно подробнее.

— Вчера я видел прибор «терменвокс», у него от положения рук в пространстве меняется высота и громкость звука. Точно так же высота звука или другой индикатор может меняться от положения в пространстве корабля или самолета.

— М-м-м… Можно будет отслеживать приближение вражеских армад?

— Да хоть одиночного танка, а с развитием техники и одиночного солдата!

— Это было бы интересно пограничникам…

Ося и Панчо, ухитрившись не изгваздаться, закончили с мороженым и скучали поодаль. Мне же пришлось с сожалением выбросить свое — разговор отвлекал, оно таяло быстрее, чем я успевал слизывать сладкие капли.

— Джон, а что скажете о «лучах смерти»?

— Выдумки. По сравнению с обычной пулей все, что подходит на эту роль, либо чрезмерно дорого, либо неудобно, либо действует только в упор. Еще лет пятьдесят никаких «лучей смерти», пригодных для применения, нам не видать.

Ф-фух… Вроде все, что надо я сказал, но впал в ступор, когда журналист попросил созвониться с ним через пару дней для уточнения и назвал свою фамилию — Кольцов*.

* Михаил Кольцов — писатель и журналист, член редколлегии «Правды», редактор «Крокодила», политический советник республиканского правительства Испании в 1936−38 гг.

— Предвижу, Михаил, что мы с вами еще встретимся, — я тряхнул ему руку на прощанье.

Нас ждали гид и экскурсия в Петергоф, но из подъезда «Астории» выскочил служащий гостиницы, заполошно оглядел сквер и с криками «Молния! Молния!» бросился к нам, размахивая листком бумаги.

— Что там? — сунулись через мои плечи ребята, как только я распечатал телеграмму.

— Нам кранты… эти придурки сумели оттоптать ноги Рокфеллеру…

Михаил деликатно исчез, а я плюхнулся обратно на скамейку, утирая внезапно выступивший пот платочком из нагрудного кармана и представляя, чем эта новость может обернуться. Если нашей конторкой сейчас займется Рокфеллер, то не помогут никакие капиталы Грандера-старшего, нас просто сожрут и выплюнут.

Но как, как? Им же было приказано действовать консервативно, никаких резких движений! И что сейчас делать? Я совсем расплылся, но меня вернул к жизни резкий рывок за ворот:

— Не раскисай, Джонни! — тряс меня Панчо.

— Подумаешь, Рокфеллер! Не мы одни на бирже ему мешаемся! — добавил Ося. — Лопни, но держи фасон!

— Блин, и ведь быстро не вернешься… — я с тоской вспомнил перелеты XXI века, — вот бы сейчас такой самолет, чтобы раз — и в Нью-Йорке!

— Ну ты хватил! Хорош нюнить, айда на телеграф!