Троллиада и Идиссея

23. В бой идут ночные партизаны

Вскоре лагерь греков перешел в горизонтальное состояние. Воины закономерно храпели. Агамемнон закономерно вздыхал на ложе, ибо душа радела о войске, а печень невнятно нашептывала, что если с ней так дальше, то она может обидеться и вообще уйти. В конечном итоге, муки совести объединились с голосом печени в нечто гадски навязчивое, икнули и выписали Агамемнону мгновенный импульс. Царь Микен встал (как проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов), надел львиную шкуру (как Геракл) и взял копье (как Афина, которая в полночь решила напугать брата). В таком гибридном обличии царь начал шататься по лагерю и тосковать, что вона, троянцы-то пируют («Не-е-е-ет!» — простонала печень) и на свирелях играют, а наши-то все спят, надо бы пробудить в них дух здорового авантюризма, причем желательно начать с Нестора, он мирный.

Как оказалось, Менелаю тоже что-то такое нашептали печень с совестью, потому что брата Агамемнон встретил праздношатающимся и тихо взывающим: «О-о, как я радею о нашей войне именно вот сейчас».

После чего круговая побудка героев стала как-то уже и неизбежной. Проходила оная весело и задорно, со стонами: «Что, снова на пир?!», попытками отбиваться ногами, фееричными уклонами от летящих копий и разъяснениями, что есть, есть какая-то особенная прелесть в ночных советах вождей после многочасового пира.

…посмотрев на лица собравшихся вождей, Агамемнон понял, что этот вулкан ненависти нужно срочно перенаправлять в нужное русло, иначе его постигнет участь то ли Немейского льва, то ли Критского быка, то ли пятидесяти дочерей Феспия*. Мозг пробурчал что-то вроде «Я в сговоре с печенью, уйди, постылый» — и выдал нулевой уровень ай-кью.

— Ну, это, — сказал тут царь царей, — вон лагерь троянцев. А чего вообще нам плохо, а им нет?!

Нестор предложил заслать в тыл врага эллинскую разведку, чтобы троянцам тоже стало плохо.

Роль тыльного смотрящего вызвался играть Диомед, мотивируя это тем, что «да я вообще в одиночку готов Трою взять, только дайте уже поспать». Напарником Диомед выбрал Одиссея, ибо «мы вдвоем — тут кому угодно нехорошо станет!»

Одиссей прислушался к внутренней хитрости, но хитрость что-то тоже пробурчала про печень и заметила, что «вы б хоть оружие взяли».

— Я что-то оружие забыл, одолжите, а? — высказался Одиссей, и все поразились его мудрости.

Афера «двое с похмелья играют в партизан» удалась на двести процентов и окупила себя еще на середине пути к стану троянцев. Потому что выяснилось, что троянцы, видимо, тоже ночью долго ходили, вздыхали и радели после пира, а потом послали разведчика в стан греков.

Разведчик Долон был закамуфлирован в волчью шкуру и умел быстро бегать, но столкновения лоб в лоб с контрразведкой противника не ожидал. Контрразведка в виде Одиссея и Диомеда в принципе не особенно удивилась матерящемуся с троянским акцентом волку, шустро скачущему на двух лапах («Оно бежит, значит, оно должно быть задержано»). Долон был схвачен, тактично допрошен в стиле «Партизанен нихт? Ферштейн?». После очередного обещания Диомеда «сейчас я на тебя напущу Одиссея, он слишком долго молчал» — пленника понесло так, что неизвестный в те времена Остап не стоял и рядом. Отловив среди мысленного потока нужное «а вот еще у нас фракийцы в союзники прибыли, а у их царя Реса золотые доспехи и хорошие кони» — Диомед и Одиссей таки добили Долона, прихватили волчью шкуру и двинули дальше закладывать основы партизанской борьбы.

Фракийцы в своих шатрах духом местности еще не прониклись, потому спали, а не вздыхали на ложах и не радели о войске. Визит Диомеда, Одиссея и волчьей шкуры стал для фракийцев неожиданным и местами фатальным: двенадцать воинов и царь прогулялись от Гипноса сразу к Танату, коней Одиссей прихватил (ноги тоже что-то подозрительно стонали о вчерашних пирах), а колесница с доспехами не досталась никому. Ибо явившаяся Афина сказала, что, мол, Диомед, жадность — это плохо, и вообще, Аполлон, конечно, пока что пытается сопоставить понятия «лагерь троянцев», «похмельные эллины» и «волчья шкура» — но рано или поздно он таки справится.

…к тому времени, как Аполлон справился и кинулся будить троянцев, в отдалении только стучали копыта и затихало отдаленное и зловредное «Муа-ха-ха» античных героев.

По возвращении в лагерь Диомед сказал Одиссею: «Ну, теперь уже можно» — и царь Итаки таки включил фонтан красноречия. Несколько пораженные пышными описаниями Долона, волчьей шкуры и лагеря фракийцев вожди дружно начали воздавать героям славу («давайте перекричим Одиссея, пожалуйста!»)

После чего проснулся уже весь лагерь, и поспать ни у кого все равно не получилось.

Записки из подземки. Аид

Приходил Аполлон по поводу каких-то фракийцев. Взывал к справедливости и говорил, что как можно так-то. Долго играл на кифаре, растрогал, захотелось утешить племянника.

Рассказал ему, что конечно — не дело, лезть на спящих фракийцев. С похмелья и без шлема невидимости. Вспомнил пару своих вылазок в стан титанов во время Титаномахии.

Оказалось, что Аполлон тоже может быть фонтаном, но не красноречия…

Редактировать часть

Примечания:

* Ну, дочери царя Феспия... там, в общем, была история с Гераклом, одной ночью и последствиями в виде 50-ти внуков для Феспия, да.