Троллиада и Идиссея

34. Ныряй и маскируйся

После смерти Аякса всё пошло своим чередом: герои ходили брать Трою, Троя активно окапывалась, олимпийцы жевали попкорн, Одиссей, четко осознав, что на остальных надежда плоха, осваивал навыки маскировки. Навыки осваивались так хорошо, что как-то раз Одиссей даже взял «языка» — сына Приама Гелена, того самого брата Кассандры, которому змеи в детстве вылизали уши. Общими усилиями из прорицателя была добыта следующая информация: «Чтобы пройти уровень в этом квесте, вам нужны будут читы! В том смысле, что не взять вам Трои без сына Ахилла Неоптолема и друга Геракла Филоктета!»

— Ух ты, — сказали эллины радостно. — А вон тот второй — это кто?!

Здесь нам придется напрячь память и вспомнить, что был, был в самом начале нашего рассказа такой прототип Робинзона Крузо. Который тоже столкнулся со змеёй, но та почему-то решила не лизать ему уши, а приняла стратегическое решение «вротмненоги». А потому Филоктет стонал и вонял, а с медициной было плохо, а Одиссей, Менелай и Агамемнон были щепетильными, потому они быстренько пообещали больному:

— Сейчас мы поиграем с тобой в Тесея и Ариадну.

— Вы пообещаете на мне жениться? — удивился Филоктет.

— Не-а, — ответили Одиссей и Атриды, оставили Филоктета на острове и уплыли в Трою, спокойные за санитарное состояние судов.

Поскольку Менелай и Агамемнон были заняты и вообще брали Трою, то за ценными необходимыми для войны кадрами отправился Одиссей. С Неоптолемом обошлось быстро: Одиссей только успел подготовиться к сеансу «Слушайте меня, о бандерлоги», как сын Ахилла таки показал, что он в папку, заявил, что жить не может — хочет брать Трою.

С Филоктетом обстояло как-то хуже, потому что десять лет он занимался исключительно тем, что страдал, вонял и ненавидел Одиссея, Менелая и Агамемнона. А еще у Филоктета были ядовитые стрелы Геракла. Те самые, от которых кентавр Хирон добровольно сошел в Аид. Логично прикинув, что за кентавром Хироном ему не хочется, Одиссей решил пойти привычным путем: наврать. А еще лучше — послать кого-то другого и наврать через него. Ну и да, все равно тут Неоптолем без дела пылится.

— Вот пойдешь ты к Филоктету, — озвучил он сыну Ахилла. — Да и скажешь, что тебя оскорбил Агамемнон и что ты плывёшь из Трои в Грецию. Берешь с собой. Ведешь на корабль. Там мы хитростью им овладеваем… нет, не в этом смысле. Нет, другого выхода нет. Что? Какая совесть?! Юннат, пошел и подключил ноги!

Неоптолем послушно подключил и даже сначала успешно выступил перед аудиторией в лице Филоктета. Аудитория поскакала на здоровой ноге по направлению к кораблю и даже отдала лук и стрелы сыну Ахилла, «а то вдруг тут где-то Одиссей, а он ух как коварен, ты уж меня от него защити!». Но при этом Филоктет не забывал ужасно страдать, падать на песок, терять сознание и вообще показывать, что змеиный яд — не хухры-мухры. Тут в Неоптолеме проснулась совесть, и он начал резать правду-матку в духе:

— Ах я, гад, ах, подлец! Обманул я тебя, невинного! На самом деле я должен отвезти тебя в Трою на корабле Одиссея, вот, на тебе обратно твое оружие, чужого нам не надо!

Тут ближайшие кусты возопили человеческим голосом: «С кем работать приходится!» После чего из кустов явился рояль. То есть, Одиссей.

Неоптолем вздрогнул от появления и замер с луком и стрелами. Филоктет с явным ощущением «Да лучше бы рояль» неожиданно бодро ломанулся в бега к ближайшему обрыву, рассудив, что суицид — всегда выход. Благо, в других кустах сидели воины Одиссея, и они-то беглого Филоктета все же скрутили.

Но тут в Неоптолеме вдруг взыграла совесть по второму разу. И он всё же отдал Филоктету лук и стрелы…

— …твою папу во все пятки этим самым! — смачно прокомментировал Одиссей, в сложном кульбите укатываясь обратно в кусты, подальше от стрел.

Первый раунд закончился античной ничьей: Неоптолем остался при честности, Филоктет — при оружии и муках, Одиссей — при хитрости. Но от ситуации все равно разило высокооктановым продуктом нефтепереработки, ибо Филоктет переговоров не желал, в Трою не желал, лечиться не желал, а желал страдать, вонять и стрелять в Одиссея.

Переговоры Неоптолема, который пытался взывать к совести, проходили как-то мимо.

Явно пора было вмешаться чему-то божественному.

Божественное вмешалось: откуда-то просиял свет, из света медленно выплыла львиная шкура, и смутно знакомый голос хмуро спросил:

— То есть, у тебя мой лук, и ты не хочешь совершать подвиги? Ах ты, *сложноподчиненный эпитет* а ну стрелой в Трою, пока я тебе не *сложносочинённая метафора*!

По манере воздействовать на окружающих Геракл опознавался на месте. Филоктет тут же построился в колонну по одному и выразил желание скакать до Трои, если надо, на одной ноге, потому что «что-то подвигов захотелось — аж жуть!»

— Подвиги будут, — посулил божественный Геракл. — Слава будет. Вылечат тебя. Будешь с луком плохо обращаться — урою. И да, я за тобой слежу.

После чего вернулся на Олимп пировать.

А Филоктет проследовал на корабль Одиссея, причем был замотивирован настолько, что, возможно, пытался грести или плыть впереди корабля.

Теплое напутствие великого героя было такой силы, что Филоктет вскоре после прибытия под Трою подстрелил Париса. Парис такого не ожидал, а потому очень огорчился, обиделся на всех, сказал: «Я так не играю», ушел в леса и помер от отравленных стрел.

После смерти Париса была надежда, что Елену и дары таки отдадут Менелаю… но Елена почему-то стала женой брата Париса — Деифоба. И троянцы продолжили окапываться. Шансов у них оставалось все меньше, ибо с одной стороны совершали подвиги замотивированный Гераклом Филоктет и вдохновленный славой папы Неоптолем. А со второй потихоньку крался белый пушной зверь в виде изобретательности Одиссея.

Одиссей достиг в маскировке таких успехов, что как-то раз ради правдоподобия буквально дал себе в морду. Причем, бичом. Причем, не один раз. А потом пошел в разведку в Трою и стал там собирать милостыню, здраво рассудив, что «заодно денежкой обзаведусь». Одиссея узнала только Елена, но выдавать его не стала по встроенной в Елену сильной противоречивости. Елена даже дала Одиссею помыться и поклялась не выдавать. Одиссей сказал «спасибо», выведал все, что надо, пришиб массу троянцев и вернулся в стан мытым, неузнанным и с деньгами.

Во второй раз Одиссей взял с собой Диомеда, сообщив, что в Трое куча всего лежит плохо. Хуже всего лежал палладий — священное изображение Афины, упавшее с неба и хранящее Трою от врагов. Палладий был тоже утащен в стан греков, масса троянцев опять была перебита.

Трою явно нужно было брать, пока Одиссей не вынес её за ворота в одиночку.

Античный форум

Диомед: Может, в следующий раз мы… того… Елену?

Одиссей: Да кому она нужна — будет стенать и предлагать помыться. И ты подумай — сколько она весит. Это ж сколько добра можно вместо неё-то…

Диомед: Так на неё тоже можно что-нибудь навьючить.

Одиссей: А вот это можно обдумать.

Афина: Всё, конец Трое. Потом он с собой Нестора пригласит, потом Аякса Малого, потом еще кого-нибудь...

Арес: Лол, как тараканы.

Гермес: Бичом… по морде… ради дела… Подумать только, какая смена растет.