8


Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия


Как бы ни затягивалась война, в армии всегда находились счастливчики, которым удавалось побывать дома по два-три раза в год, навестить семью, родных и близких. Царские обозы с ранеными, золотом и серебром, ценными строительными материалами, лошадьми, крупным и мелким рогатым скотом, птицей, тканями, краской, дорогим вином и прочим шли в Ассирию каждую неделю, и кому-то их надо было сопровождать. Командиры кисиров давно научились пользоваться этим как еще одним способом поощрить лучших воинов.

Вот как вышло, что сотни Шимшона и Хавшабы летом двадцать четвертого года правления Син-аххе-риба прибыли в Ниневию, рассчитывая через несколько дней выступить назад. Однако на этот раз оба отряда покинули ассирийскую столицу без своих командиров. Син-аххе-риб повелел сформировать второй царский полк, помимо того, что воевал на Табале под началом Ишди-Харрана. Опыт сотников был в этом случае очень ценен. Тем более, когда об этом просил их бывший командир, вернувшийся накануне из скифского плена.

Всю осень Шимшон и Хавшаба натаскивали новобранцев, учили держать строй, бить копьем, атаковать в ближнем бою, отбирали лучших, а тех, кто не справлялся, — отсеивали.

Впрочем, нигде кроме службы друзья почти не виделись, да и сегодня они встретились случайно. Хавшаба со своей сотней сопровождал в Калху и обратно царицу Закуту. Когда же поручение было выполнено, сотник прогулялся по рынку, выпил в таверне пива, и тут, повернув к дому, наткнулся на мальчишескую драку: четверо крепких ребят мутузили одного. Хавшаба бы прошел мимо, но вдруг узнал в бедолаге Реута, сына Гиваргиса, заступился за него, потом проводил домой. А тут как раз Шимшон... Вот и засиделись.

— Слышал я, что принц Ашшур выкупил у киммерийцев два десятка наших пленных, — сказал Хавшаба, задумчиво глядя на огонь. — Может, среди них поспрашивать?

— Уже… — кивнул Шимшон. О ком вдруг заговорил старый друг — вопросов не возникло: Марона, младший сынок, храбрец, не вернулся из разведки больше четырех лет назад.

— И ничего?

— Четыре года назад был у киммерийцев в плену молодой разведчик, похожий на моего Марону, потом его подарили какому-то знатному скифу, что приезжал в стан к царю Теушпе. И все, больше никаких следов… Пропал мой Марона. Уже и не отыщешь.

Старые друзья сидели в доме Шимшона, грелись у очага, — ночи были по-зимнему зябкие и длинные, — коротали время за разговорами, понемногу пили пиво, особо не веселились.

— А что это Реут там делал? Около рынка? — вдруг спохватился Хавшаба. — Неужто подворовывает?

— Хм… Это ты зря, — сдержанно улыбнулся приятель, в глазах засветилась гордость. — Он в дом табличек[6] ходит. Каждый день. Большим человеком станет!

— Гляди-ка…

— А ты думал!

— Подожди… а учитель там не Рамана?

— Он.

— А… Ну ладно.

— А что ладно-то?

— Да я ничего и не говорил, — попытался уйти от неприятного разговора Хавшаба.

— Знаю, о чем ты подумал. Мол, Рамана — брат Мар-Зайи, того самого, что приказал убить Диялу. И как я мог отдать ему в обучение своего внука?.. Только я этому не верю. Я Хемде верю, что между ними любовь была.

Сказал — и осекся, понял, что сделал другу больно.

Но потом Шимшон заговорил снова:

— Шумуна убить хотели. А он с моей Шели крутил…

— Откуда знаешь-то?

— Знаю, и все…

— Понятно…

Помолчали, оба переживали. Вот ведь, разве не обещали они себе не касаться этой темы? Была бы жива Дияла, может, породнились бы давно.

— А с Агавой что решил?

— А что тут решать, если у нее сын от Варды? Второй год уж пошел. Как только Гиваргис вернется из Табала, станет ему женой.

— Есть от него какие вести?

— Принц Ашшур решил в Адане перезимовать. В Табале сейчас снег. Все перевалы засыпало. Ну и Гиваргис там же, наверное.

— А сыновья его с ним? Небось уже десятниками стали.

— Ну, это ты хватил, — Шимшон чуть улыбнулся. — Сопляки еще. Хадару — восемнадцать, а Сасону всего-то шестнадцать. Хотя оба в отца — храбрецы.

Сидели всю ночь, выпили два бурдюка пива, съели молодого барашка, под утро стали петь песни, тихо так подвывать… Как умели…

Первой в доме, как обычно, проснулась Хемда. Подняла рабов, дала каждому поручение — кому прибраться в доме, кому молоть муку, кому прясть пряжу, кому еще что. Только после этого навестила мужчин, спавших на полу почти в обнимку, укутавшихся одним шерстяным одеялом. Посмотрела, вздохнула. Оно им надо? Напились, и теперь весь день будут ходить и жаловаться на головную боль, и ради чего? Нет, никогда ей этого не понять.

В комнату заглянула Агава, одетая словно богачка, и если она стеснительно потупила взор, то лишь для того, чтобы не выдать задорной радости, сверкавшей в ее глазах.

— Как тебе мое новое платье? — не удержалась, чтобы не похвастать.

Хемда смерила молодую женщину взглядом, сначала улыбнулась, — они успели стать подругами, — но затем нахмурилась:

— Ты бы скромнее одевалась, все-таки вдова.

— Ай, брось! Значит, до вечера! Я в мастерскую!

«И что осталось от той забитой несчастной рабыни, которую насиловали, унижали и пытались свести со свету, — подумалось Хемде. — Как же быстро меняется человек, стоит ему расправить крылья!»

Семья Шимшона за последние два с лишним года пополнилась сразу тремя малышами. Сначала от бремени разрешилась Агава. Мальчика назвали в честь отца. Вернувшийся на месяц домой по ранению Гиваргис (к слову, вернулся вместе с Ниносом), зная, что Агава, овдовев, должна стать ему женой, ходил вокруг роженицы, как кот вокруг сметаны. Так что только роды и спасли ее от внезапного «счастья». И всю свою мужскую силу Гиваргис в этот раз израсходовал на Сигаль. В положенный срок она родила мальчика, причем в один день с Эдми, которая подарила Ниносу девочку. Их так и назвали — Забаба и Инанна, в честь богов войны, мужа и жены.

Это было трудное время. Казалось, что сами боги ополчились на семью Шимшона. Как будто мало случилось простого человеческого горя — смерти Варды, Шели и Диялы. Все стало рушиться, откуда-то появились долги. Только тогда все поняли, сколько тащила на себе Дияла: почти два десятка земельных наделов, виноградники, винодельни и, конечно же, последнее приобретение семьи — мастерскую, да вдобавок еще множество обязательств перед купцами, торговцами, кравчими. И все это требовало внимания, немалого времени, а главное — особого таланта.

Спасение пришло, как всегда, неожиданно. На первых порах выручил Ариэ, дядя Мар-Зайи. А через какое-то время он же нашел семье Шимшона толкового приказчика. К удивлению Агавы, им стал Мальахе, — молодой шестипалый торговец, бывший знакомый Шели. Именно с его подачи Агава сразу после родов взяла в свое управление мастерскую. Истинные причины такой заботы стали ясны позднее, когда приказчик, оказавшись с молодой женщиной наедине, попытался ею овладеть. Агава схватилась за нож, ударила им насильника в живот и чуть не убила. Потом сама же и выхаживала почти два месяца. А что бывает, когда женщина долго выхаживает мужчину, да еще в тайне ото всех? Так эти двое и стали любовниками.

Впрочем, с порученным ей делом она справлялась не хуже Шели, и мастерская скоро стала самым доходным предприятием семьи. Когда домашние это поняли, к Агаве стали относиться совсем по-другому. Ее зауважала Хемда. Она же всего парой подзатыльников подняла авторитет Агавы среди детей Гиваргиса. Несчастная забитая Сигаль стала разговаривать с вдовой, как со своей госпожой. Какую-то брезгливость или сильную обиду затаила к новой родственнице, может быть, только Эдми, жена Ниноса, считавшая, что это она должна была заменить Диялу после ее гибели. Зато дочери Шели — семнадцатилетняя Лиат и шестнадцатилетняя Шадэ — увидели в Агаве лучшую подругу и старшую сестру.

Шимшон ее уважал, но не любил. Мало того, что рассорила его сыновей, так еще оказалась язвой, каких мало. Она могла зло высмеять кого угодно, хоть соседей, хоть главу семьи; если ее пытались поставить на место — дерзила; сказала: ни за что не станет женой Гиваргису, а когда свекор попытался ее отдубасить, схватилась за нож. Шимшон только сплюнул смачно на пол и пошел в свою комнату.

Хемда уговаривала:

— Дура, и куда подашься, если тебя выгонят из дома, как приблудную собаку? Двое детей на руках, кому ты нужна, кроме Гиваргиса? А женщина без мужика — что безжизненная пустыня: все стороной обходят, только перекати-поле и гуляет.

— А пусть попробует! Пусть выгоняет! Кто знает, может, и у меня найдутся защитники, — щурясь, зло отвечала Агава.

Она не преувеличивала свои возможности. Среди ее подруг давно появились женщины самых знатных родов Ассирии. Пусть хоть волосок упадет с ее головы!..

— Хемда, милая, как проснутся Лиат и Шадэ, пусть сразу бегут в мастерскую. Там работы невпроворот.

— Ой, и правда, пойду разбужу, — спохватилась свекровь.

Невестка улыбнулась:

— О боги! Пусть поспят.

— Да куда там! Лежебоки. Дай им волю, до полудня бы не вставали!.. Ты уж ступай по своим делам, а я тут сама…

И как только Агава ушла, Хемда отправилась будить дочерей Шели. Вошла в комнату, хотела стянуть одеяло, да невольно залюбовалась племянницами — красавицы! Они спали вдвоем на узкой кровати, руки-ноги переплелись, волосы разметались по подушкам. Лиат похожа на отца: невысокая, черненькая, черты лица крупные, строгие. Шадэ — копия матери…

«Эх, Шели, Шели, — взгрустнулось вдруг Хемде. — Погубила тебя твоя красота. Неужто и Шадэ это ждет?.. Замуж их давно пора выдавать. Обеих. Вроде и в женихах недостатка нет, а Шимшон все перебирает. Дождется, что в девках останутся».

Пробасила:

— Вставайте, умывайтесь, и за дело!

Шадэ даже сквозь сон стала перечить:

— Мы ж должны были идти к Агаве.

— Пойдете, когда дома все закончите, — Хемда сказала это тоном, не терпящим возражений, даже нахмурилась, чтобы навести страху на девчонок, и поспешно вышла из комнаты.

Шадэ потянулась и села на постели, толкнула сестру.

— Лиат, вставай! Мне одной, что ли, отдуваться?

— Да ты не переживай. Она добрая. Поваляемся еще немного.

— Опять вчера до поздней ночи гуляла со своим желторотым?

— Тебе-то что? Или завидуешь? — сонно отозвалась Лиат.

— Да мне все равно. Только смотри, как бы беды не случилось. Ияр тот еще распутник. Он ведь свадьбы ждать не станет.

— Да о какой свадьбе ты говоришь, сестричка! Отец никогда меня за него не выдаст. Кто мы — и кто они! Сын водовоза, фу! Но ты даже представить себе не можешь, какие у него ласковые руки…

— Вот и я о том же. Облапал тебя уже всю небось.

Лиат на этот раз все же открыла глаза и задорно посмотрела на младшую сестру.

— И правда, завидуешь. Но не тому завидуешь, что я с Ияром, а тому, что я по ночам из дома убегаю, а ты до сих пор нецелованная.

Шадэ вспыхнула:

— Дура! — схватилась за подушку и принялась мстить за обидные слова. — Дура! Дура!

Старшая увернулась, со смехом соскочила с кровати, успев при этом утащить вторую подушку. И началось настоящее сражение, полетели перья. Минут через пять в комнату заглянула Рина, дочь Гиваргиса, всегда мечтавшая, чтобы ее заметили и не сторонились только потому, что она еще маленькая. А ведь ей уже девять!

«Дайте только вырасти! Еще пожалеете, что глядели на меня свысока!» — думала она.

С появлением малышки бой на подушках тут же прекратился.

— Чего тебе? — насмешливо спросила Лиат.

— Меня Хемда прислала, — ответила обиженная девчонка, и добавила с внезапно проснувшейся местью: — Сказала: не явитесь к ней немедленно — к Агаве вас сегодня не отпустят.

Но эта месть так ясно отпечаталась на еще не сформировавшемся личике, что ни Лиат, ни Шадэ ей этого не простили — в Рину полетели сразу две подушки, от одной она увернулась, а вторая едва не сбила ее с ног, что вызвало у старших сестер взрыв смеха.

— Держи ее! — крикнула одна из них.

Рина пустилась наутек, позабыв обо всем на свете, так, словно за ней гнались голодные волки. Пробежала длинный коридор, выскочила во двор, чуть не налетела на старую рабыню, перебиравшую крупу, свернула за угол и мышкой юркнула в узкую щель между домом и глиняным забором, в которую могла протиснуться только она. И только тогда выдохнула — не догнали!

Разочарование пришло позже, когда стало понятно, что за ней, оказывается, никто не гнался. Рина села на старую подушку, на которой при желании здесь можно было даже выспаться, свернувшись калачиком, и от страшной обиды на весь мир заплакала.

Как же одиноко ей было на этом свете!

Почему к ней холодно относилась родная мать, Рина не понимала. Откуда ей было знать, что в Сигаль не осталось ни капли нежности. Робкая и забитая женщина давно смирилась с тем, что в жизни нет и не может быть ничего хорошего или доброго. Она заботилась о своих детях, как всякая мать, но в эту заботу не входили ни ласка, ни любовь. И то, что для ее мальчиков было нормальным, для единственной дочери казалось предательством. И это отдаляло их друг от друга.

Ладно, Рину сторонились старшие сестры и братья, никогда не желавшие брать малявку в свои игры, так ведь даже сверстницы почему-то не хотели признавать ее подругой. С одной она подралась из-за куклы: сшила ее Рина, а разрисовывала лицо Сабрина, потом этим же и попрекнувшая: «Если бы не я, разве она стала бы такой красивой? Так и осталась бы в тебя — уродиной!». С другой разругалась навсегда из-за вавилонских сладостей, внутри медовой обертки были инжир, и орехи, и миндаль — ничего вкуснее Рина никогда не пробовала. Но девочек было три, а конфет[7] — четыре. Сабрина, которая их принесла (еще до драки), оставила лишнюю конфету именно Рине, но Сурия оказалась проворнее… Как такое простить!

«Какая же я несчастная! Никому я не нужна!» — жалела себя Рина.

И вдруг во дворе она услышала самый родной голос на свете. Это было как чудо.

Рина была любимицей Гиваргиса. И она платила ему тем же. Она помнила каждое его возвращение из похода, когда ее сажали на колени и качали, качали, качали… а она заливалась смехом. Но как же редко отец бывал дома…

— А старик где? — спрашивал он Хемду.

— Хавшаба вчера зашел. Пили всю ночь. Вот и спят еще.

— Папа! Папа! — выскочила из своего тайника Рина.

Он ласково обнял ее, расцеловал. От него пахло костром, дорогой, потом. Глаза были усталые, на правой щеке появился новый глубокий шрам, совсем недавно зарубцевавшийся… Отец подхватил дочь на руки, подбросил над головой:

— Ты смотри, как вымахала! Прям невеста!

Она покраснела до кончиков волос.

— Ну папа!

А самой приятно.

— Единственная моя помощница, — похвалила ее Хемда.

— Как это — единственная? — удивился Гиваргис. Он не был дома уже больше года и о многих новостях слышал впервые. — А что же Лиат, Шадэ? Неужели замуж вышли?

— Нет. Но они теперь Агаве помогают.

Это имя разом испортило ему настроение.

— Так, значит, она все еще в мастерской?

Хемда, видя такую перемену в настроении Гиваргиса, сразу перевела разговор на другую тему:

— Хорошо, что приехал, хоть сына увидишь. Пойдем в дом. Сигаль приболела немного. Лежит третий день.

Мужчина оживился, оскалился:

— Как он?! Силач?

— Забаба? Еще какой! Вечно голодный. Из Сигаль с молоком все жилы тянет…

Скрылись в доме, оставили Рину одну. О ней опять забыли. В этот момент девочка возненавидела своего младшего брата.

Увидев мужа, Сигаль попыталась встать, улыбнулась через силу. Гиваргис, неожиданно и для нее, и для Хемды, был ласков, успокоил, сказал поберечься и поскорее выздоравливать. Взял на руки сына, долго любовался им, потом вернул в кроватку. Забаба все это время сосредоточено смотрел, словно знакомясь с ним: так вот ты какой, мой отец.

— Тоже спать пойду. Считай, дней семь не спали. Все в Ниневию торопились, а почему — и не знает никто, — сказал Гиваргис женщинам.

— А надолго вернулись-то? — поинтересовалась Хемда.

— Говорю же, никто не знает… Ты наготовь на вечер, будем мое возвращение праздновать. И вина побольше принеси. Соскучился я по нашему домашнему вину.

Выходя из комнаты, Гиваргис еще раз окинул Сигаль взглядом, и было в нем что-то такое, что Хемда сразу поняла: для себя он уже решил — в этот приезд у него появится еще одна жена, и моложе, и красивее. Вздохнула: «Не видать тебе, Агава, твоего Арицу».

Вечером за праздничным столом собрались гости. Кроме многочисленных соседей были Хавшаба, дядя Ариэ и учитель Рамана из семьи Мар-Зайи, приказчик Мальахе. А еще Тиглат, двоюродный брат Шимшона. Он приехал в Ниневию в полдень, зашел к родственникам, а тут Гиваргис, дорогой племянник. Обнялись, расцеловались.

— Вот ведь, и правда, подарок так подарок! Я ж тебя лет пять не видел! — говорил Тиглат. — Возмужал!

— Так ведь сотник уже год как, — не забыл похвастать племянник. — А что к нам в Ниневию? Дело какое, или так?

— Конечно, дело. Стал бы я просто так мотаться! Ваша Агава мне заработок предложила, — подмигнул. — Хорошую цену назначила.

Гиваргису словно дали пощечину. «Что же вы все молитесь на эту грязную девку?!» Насупился, к дяде больше не подходил. За столом сел рядом с отцом и его старым приятелем, с ними и разговаривал весь вечер. О чем — понятно. О войне в Табале, когда подавят мятеж, если его вообще подавят, и, конечно, о том, с какой стати Ашшур-аха-иддин отправил с пустяшным обозом в Ниневию целый кисир из царского полка, да еще и во главе с Ишди-Харраном.

— Пленника ценного привели, — зашептал Гиваргис. — Настолько ценного, что, может быть, и войне скоро конец.

— Да ну, — не поверил Шимшон. — И кого же?

— Киммерийского царевича.

— Кх… Кх… — закряхтел отец.

— Значит, не сегодня-завтра назад выдвинитесь? — обронил Хавшаба.

— Может, и так… Но пара дней-то у меня есть. Вот женюсь на Агаве, и назад, на Табал.

Шимшон будто не заметил слов сына:

— Внуки-то как мои — Хадар, Сасон? С тобой вернулись? Почему домой не забрал?

— Приказ был — казармы не покидать. А с чего такая строгость, и сам не знаю, — и снова о своем: — Ты скажи, с Агавой что-то не так? Ночь на дворе. А ее дома нет!

— В мастерской она, — скривился Шимшон.

Гиваргис, наконец, возмутился:

— Да что она о себе возомнила?!

Отец понял, что уйти от неприятного разговора не получится.

— Не переживай, станет она тебе женой, и никто ее спрашивать не будет. Только ты ее береги, бить не смей, разве что немного, чтобы уважала. Но имей в виду, это в доме Агава тебе жена и мать твоих будущих детей, а там, в мастерской, она хозяйка и госпожа, и ты туда не лезь!

Гиваргис, сплюнув на пол от переполнявшей его злости, спросил:

— Мастерская-то ей зачем? Дома, что ли, работы мало?

— А ты спроси себя, много ли ты добычи привез с этой войны? Вот то-то же, впору побираться… А в ее платьях половина ниневийской знати щеголяет. Агава серебро ковшом черпает, а оно не кончается, — Шимшон сдвинул брови, ему не понравилось, что он вынужден оправдываться перед сыном, неужели недостаточно одного его слова. — Или ты чем-то недоволен?

— Будь по-твоему.

Агава, узнав о возвращении Гиваргиса, домой не пришла, заночевала в мастерской.

Шимшон появился там на следующее утро. О чем он говорил с невесткой, никто не знал, однако в комнате, где они уединились, было тихо. Агава, прощаясь, проводила свекра до ворот, кланялась, целовала ему руки.

На третий день устроили свадьбу. Обряд совершили по-простому, гостей не было, пригласили лишь писца, который засвидетельствовал брак. Гиваргис довольно улыбался. Невеста была бледна, но спокойна. Все, о чем она молила богов, — чтобы ее новый муж поскорее ушел на войну и не вернулся.

Когда Гиваргис взобрался на нее, горячий, жадный до молодого красивого тела, Агава не сопротивлялась. Однако его привело в ярость то, что жена лежит словно бревно. Только присутствие в доме главы семьи и уберегло молодую женщину от побоев. А так, сделав свое дело, муж лишь зло посмотрел на жену, сплюнул на пол и, повернувшись к ней спиной, уснул.

Проснулся он только в полдень. Агавы рядом не было. Окликнул слуг. В комнату вошла старая домашняя рабыня, нянчившая Гиваргиса еще младенцем.

— Где она?

— Ушла с утра пораньше в мастерскую... Хозяин что-нибудь желает? — кланялась старуха.

— Отец дома?

— Гонец за ним прибыл. Слышала, что от Ишди-Харрана. На Табал твой отец возвращается.

После этих слов мужчина вдруг улыбнулся.

Через три дня Шимшон покинул Ниневию. Гиваргис в тот же вечер напился, заперся в спальне с Агавой и всю ночь ее избивал и насиловал. На следующее утро молодая женщина не смогла подняться с кровати.

Пожар в зиккурате бога Ашшура случился три дня спустя. Гиваргис собрал всех мужчин, что были в доме, и поспешил к месту происшествия, чтобы помочь справиться с огнем.

Народу сбежалось бесчисленное множество. Кто-то подвозил воду, кто-то бросался в самое пекло, чтобы полить ею все разгорающееся пламя, кто-то помогал раненым и обожженным, а таких оказалось немало.

— Эй, ты, помоги! — окликнул кто-то Гиваргиса на одной из узких улиц, что вела к зиккурату.

У повозки, везшей с реки в бурдюках воду, отвалилось колесо, и двое мужчин пытались его приладить назад. Можно ли было им отказать!

— Сейчас! Иду!

Но едва он приблизился, как тут же оказался на земле. Пользуясь темнотой и тем, что от посторонних глаз их прикрывала повозка, эти двое сначала пинали Гиваргиса в живот ногами, затем набросили ему на руки веревки и зачем-то спустили с него штаны. У одного из разбойников вдруг появились в руках ножницы, которыми в Ассирии обычно стригли овец.

— А теперь послушай, ты, жалкий червяк, — пригрозил он. — Это первое и последнее предупреждение от нашей госпожи. Если ты еще раз позволишь себе поднять на нее руку или вообще решишь, что она тебе ровня, то можешь сразу проститься со своим хозяйством. Ты все понял?

О-о!.. Еще как…

Гиваргис послушно закивал и, убедившись, что ему больше ничего не угрожает, принялся поспешно натягивать штаны.


Загрузка...