Трон

2

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Пожар в зиккурате бога Ашшура начался за час до полуночи.

Бальтазар через гонцов сообщил о происшествии Син-аххе-рибу, Арад-бел-иту и наместнику, не мешкая поднял по тревоге всю внутреннюю стражу, — она была тут же отправлена бороться с огнем, — выгнал из ближайших домов сонных жителей, желая спасти их от гибели, заставил мужчин ему помогать, снарядил караван из нескольких десятков повозок, чтобы возить от реки воду. Однако, несмотря на все усилия, пламя очень скоро охватило зиккурат снизу доверху.

Было светло как днем. Было шумно, суетливо, страшно.

Первым приехал царь: его дворец находился ближе всего. Подозвал Бальтазара, стал расспрашивать, что случилось.

— Поджог, — не задумываясь, ответил начальник внутренней стражи. — Пламя сразу с трех сторон и до самого неба.

— Найди мне злоумышленников! — закричал Син-аххе-риб, изображая непреодолимую ярость.

Подъехал на колеснице Арад-бел-ит, следом — Набу-дини-эпиша, вдвоем они приблизились к царю, низко ему кланялись, слушали его распоряжения, со всем соглашались, тоже хмурились.

Пожар тушили всю ночь; от порывов ветра он несколько раз грозил перекинуться на соседние кварталы, но к утру огонь общими усилиями таки одолели.

Царь и его сановники, горожане и большая часть стражи после бессонной ночи отправились спать, и только с десяток воинов, окружив пепелище, остались там, где еще вчера возвышался храм бога Ашшура.

Тамкар Эгиби просыпался, едва начинало светать, наскоро приводил себя в порядок, после чего обходил огромный, из сорока с лишним комнат, дом (здесь жили мать Эгиби, шесть его сестер, младший брат, слуги, рабы и хорошо вооруженная охрана) и только тогда надолго запирался в кабинете. Однако прежде чем приступить к сверкам многочисленных счетов и расписок, принесенных с вечера его приказчиками, многоопытный еврей придирчиво осматривал стол, полки с табличками: не пропало ли что и все ли на своих местах.

Таблички на верхней полке справа — это долговые обязательства по займам свыше десяти талантов; полкой ниже в два ряда стоят расписки по займам от одного таланта и более, следующие четыре полки заняты векселями с самыми мелкими суммами. Все выровнено словно по нитке и тщательно упорядочено. Ничего не тронуто со вчерашнего дня: вот один из векселей зависает над краем стола, большая табличка со всей бухгалтерией за последний месяц — лежит посредине и немного развернута вправо. Деревянное, с искусной резьбой кресло с подлокотниками и высокой спинкой, изготовленное лучшими вавилонскими мебельщиками, все так же отодвинуто к стене.

Вот… под рукой нет стилуса. Тамкар помнил точно: накануне, когда уже была глубокая ночь, он, закончив работу, уронил на пол бронзовый стержень, и тот, ударившись о левую ножку стола, остался там до утра… Вернее, так должно было быть, но там ничего не оказалось.

С завидной настойчивостью Эгиби принялся искать стилус по всей комнате. Зажег светильник, чтобы лучше видеть в укромных уголках, под полками, под сундуком, в щелях в полу…

Пропажа обнаружилась около дверей: закатилась за порог, в небольшую выемку. Вернувшись к столу, Эгиби принялся рассматривать стилус — самый обыкновенный, каких видел, наверное, десятки. Разглядывал, как нечто очень ценное. Отчего? Мелкая вещица подарила подсказку: кто-то побывал этой ночью в его кабинете, что-то искал, был осторожен и крайне осмотрителен, но потом, видимо, случайно, задел ногой лежащий на полу стилус, и тот его выдал.

…К тому времени, когда проснулся весь дом, со сверками было покончено. Теперь можно и позвать кухарку Рахиль. Та, зная, что от нее требуется, тотчас принесла тарелку овсяной каши на молоке.

Во время завтрака хозяин дома обычно планировал свой распорядок дня. Эгиби обладал цепкой памятью, а особые качества его характера позволяли, однажды что-то наметив, следовать сему неуклонно и почти обреченно. Так было и сегодня. С утра зайти к Велвелу, выяснить, с какой стати он предоставил одному из заемщиков крайне низкие проценты; после этого, как раз по пути, навестить стражника Нинурту, задержавшегося с выплатой долга — что неприятно, связываться со стражей не хотелось. Оттуда попасть во дворец, чтобы встретиться с первым министром царя Набу-Рамой и обсудить размер ссуды, необходимой для продолжения строительства дороги из Ниневии на Анат, а главное — процент по этой ссуде: царь был недоволен ее условиями и Эгиби не хотел рисковать. Во второй половине дня тамкара ждали у еврейского купца Рафаила под вполне благовидным предлогом — предложить усадьбу, которая досталась купцу за бесценок в качестве платы по непогашенному долгу. Но так как за встречей стояла мать Эгиби, проевшая ему всю плешь этой просьбой, он почти наверняка знал: ему хотят показать старшую дочь Рафаила, чтобы склонить на брак с этой девушкой. Сам же «завидный жених» не видел в том никакой пользы, пока он вполне довольствовался Юдифью — молоденькой шлюхой, в месяц обходившейся не дороже хорошей лошади: комната на постоялом дворе, немного еды, вина, одно платье и какая-нибудь побрякушка из серебра. Жена стоила бы куда дороже. Кстати, последним пунктом в списке была как раз Юдифь, эту ночь Эгиби собирался провести как раз с ней: они не встречались почти неделю, а долгое воздержание мешало тамкару принимать взвешенные решения.

Но когда он все спланировал, в дверь дважды постучали. Затем дверь осторожно приоткрылась, и в щель заглянул Давид, его секретарь. Он шмыгнул острым носом, захлопал подслеповатыми глазами и, зная, что его хозяин не переносит шума, тихо доложил, протягивая табличку:

— Мой господин, принесли послание от Ашшур-дур-пании.

— Что за крики были этой ночью? — поинтересовался Эгиби, по привычке оглядываясь вокруг: не осталось ли чего лишнего, что могло выдать его тайны.

— Пожар. Горел храм Ашшура.

Это было довольно далеко отсюда и вряд ли могло иметь какие-то финансовые последствия для тамкара, поэтому он безразлично пожал плечами. Куда хуже было то, что весь его распорядок дня, продуманный так надежно и основательно, мог быть нарушен в одно мгновение по чужой воле.

Эгиби заерзал в кресле.

— Ступай, я позову, когда ты будешь нужен.

Послание было кратким — Ашшур-дур-пания просил о небольшой, но срочной беспроцентной ссуде для его родственника Син-Ахе, одного из младших конюших царя, с обещанием отдать весь заем до двадцатого тебета.

У Эгиби от этой вести пересохло в горле. Какое-то время он, сжавшись в комок, сидел в кресле, потерянный и беззащитный, пытаясь привести мысли в порядок, настороженно прислушиваясь к звукам снаружи: к детскому смеху, ржанию лошади, перестукиванию молота о наковальню в его кузнице, к лаю собаки, почти неслышному на этом фоне птичьему гомону.

«Велвел — Нинурта — Набу-Рама — Рафаил — Юдифь, — как заклинание повторил Эгиби. — Я ничего не буду менять. Никогда ничего не нужно менять…»

— Давид! — крикнул он секретарю. — Вели запрягать мулов. Поедем по делам.

У Велвела Эгиби задержался немного дольше, чем рассчитывал. Оставив на улице сопровождавших его охранников — двух рослых вавилонян в бронзовых доспехах, с мечами на поясе, — он без приглашения вошел в дом ростовщика, пересек двор, не обращая внимания на попытки раба сказать, что хозяин еще спит, ногой распахнул перед собой дверь в затхлую комнатушку, где хранилась таблички с финансовой отчетностью, и немедленно приступил к ревизии.

Когда Велвел — заспанный, пунцовый, потный, толстый старик — появился на пороге, Эгиби уже знал, сколько у него украли, почему и как это обернуть с пользой для себя.

— Хотел тебя поздравить, — сказал он вместо приветствия. — Ты ведь, кажется, решил жениться…

Велвел, опешив от скорой развязки и вскрывшейся аферы, стал плакаться, что все вышло случайно, мол, хотел всего лишь помочь хорошему человеку, а тот в благодарность предложил ему свою дочь. Вздыхал: лучше бы отказался, ведь, по правде, девица некрасива, давно не юна, а ему, старику, не нужна и вовсе.

— Да, я понимаю, понимаю, — улыбнулся и охотно поддержал его Эгиби. — У тебя доброе сердце. Почему бы не помочь будущему родственнику. Но десять процентов — это все-таки очень мало. А вот если твой будущий тесть возьмет меня в свое предприятие… Кто он? Корабельщик? Поговори с ним, не согласится ли он за полцены построить для меня пару кораблей… в течение года, чтобы это не было слишком накладно.

Велвел лишился дара речи. Куда там десять процентов!.. Это было в несколько раз дороже, чем обычно брал Эгиби.

— Он не согласится, — попытался спорить ростовщик.

Эгиби опустил глаза, руки его стали заново перебирать аккуратно сложенные на столе таблички, лицо потемнело, и он вдруг перешел на шепот, как будто говорил о чем-то сокровенном:

— Тогда мы пойдем в суд. И там решим, на каком основании ты ссудил мои деньги своему тестю под самый низкий процент. Я пущу его по миру, а тебя выпорют на площади плетьми за воровство… Сколько плетей ты выдержишь?

— Нет… нет… Это хорошие условия… В течение года… Хорошие условия… Я поговорю с ним!..

— Вот и ладно, — сразу заторопился Эгиби. — И не забудь пригласить меня на свадьбу.

— Разумеется, мой господин, — низко поклонился Велвел. У него дрожали колени.

Нинурты дома не оказалось. Эгиби, расспросив его рабов, отправился за ним в казарму внутренней стражи, находившуюся на территории царского дворца.

Небо, меж тем, оделось в грязный серый саван, стало грозить дождем, усилился ветер. Люди, предчувствуя ураган, бежали с улиц, прятались в домах. Эгиби от всего этого почему-то стало не по себе — а вдруг это знак свыше, гнев богов на тех, кто осмелился идти против их воли… И тут же успокаивал себя, что это всего лишь напоминание о том, как он должен поступить. Его повозка миновала ворота крепости, окружавшей дворец, стража пропустила тамкара беспрекословно, однако у следующих ворот, перед воротами казарм внутренней стражи, дорогу преградили часовые, скрестив копья.

— Я к вашему командиру, к Бальтазару, — посмотрев свысока на воинов, сухо произнес Эгиби, и, предположив, что все дело в повозке, добавил: — А мулов, я, если надо, здесь оставлю.

Но часовые были непреклонны. Откуда Эгиби было знать, что это приказ Нинурты, поселившегося в казарме с тех пор, как он не смог в последний раз уплатить проценты ростовщику…

В это же самое время из здания казармы, стоявшего в ста шагах от ворот, вышли Бальтазар, который ел рыжебокий персик в бархатистой кожуре, настолько спелый, что сок стекал по пальцам и подбородку, и Нинурта. Начальник внутренней стражи города, заметив тамкара, мрачно усмехнулся и покосился на своего первого помощника.

— Недолго тебе пришлось его ждать! Сколько, ты говоришь, ему должен?

— Полталанта. И не ему, а ростовщику Гурию, — нехотя ответил тот.

Бальтазар тихонько рассмеялся:

— Как будто ты не знал, чье это серебро?.. Понятно, думал, обойдется, а тут вот оно как… Если пожалуется царю, тебе несдобровать. Даже я не помогу.

— Думаешь, пожалуется? — встревожился Нинурта.

— А то! За полталанта — удавится!

Они присели на скамейку под деревом; один стал рассеянно смотреть на небо, думая о том, что вот-вот пойдет дождь и, наверное, поэтому у него внезапно так разболелась голова, другой сосредоточенно изучал носки своих сапог и гадал, чем закончится для него эта история с долгом.

Немного помолчав, Бальтазар вдруг проявил великодушие:

— Зови его, поговорим.

— Может, не стоит? — совсем испугался стражник.

— Зови-зови, мне есть что ему сказать.

Нинурта вышел навстречу Эгиби, никак не ответил на его приветствие, но дал понять, что тот может проследовать за ним.

— И чем я прогневал моего доброго друга? — легко усмирив свою уязвленную гордость, спросил богатей.

— Уважаемый тамкар ошибается, если полагает, будто это он причина моего плохого настроения, — холодно ответил стражник. — Мы всю ночь тушили пожар.

— Да, да… я слышал о нем. Это гнев богов, не иначе…

— Скорее, злой умысел нескольких негодяев.

Пока пересекали площадку перед казармой, хлынул ливень. Бальтазар, укрываясь под деревом, призвал обоих собеседников поторопиться, пока они не промокли окончательно.

— Ну что за погода, — стряхивая с себя дождевые капли, сокрушенно вздыхал Эгиби. — Как поживаешь, дорогой Бальтазар?!

Придать разговору непринужденный характер не получалось.

Начальник внутренней стражи тоже не стал здороваться с ростовщиком, а сразу перешел в наступление:

— Я слышал, ты ссужаешь серебро моим стражникам под самые высокие проценты, какие только возможно? Неужели это правда?!

— Увы, так уж случается, что нам нередко служат люди либо глупые, либо бесчестные, — покорно согласился с обвинением Эгиби, придав лицу самое скорбное выражение, на какое только оказался способен. — А чаще и то и другое вместе. И когда я вижу, как они творят вопиющую несправедливость… Я поэтому, собственно, и пришел. Хотел сказать уважаемому Нинурте, что он может забыть о своем долге ростовщику: тот сам выплатит мне и причитающиеся проценты, и всю ссуду. Чтобы неповадно было в следующий раз обманывать моих добрых друзей…

Должника это заявление даже смутило:

— Хм… хм… проценты у Гурия, конечно, велики… Но долг я мог бы и сам погасить… Без процентов, конечно…

Бальтазар посмотрел сначала на Нинурту, затем на Эгиби, снова на Нинурту, покачал головой и, давясь от смеха, заткнул своему стражнику рот:

— Ну уж нет! Пускай все сам покроет! И то правда, должна же быть какая-то справедливость!

Затем, успокоившись, начальник внутренней стражи взглянул на тамкара, на его умиротворенное лицо словно под другим углом.

— А теперь говори, хитрец, зачем тебе понадобилось мое расположение?

Эгиби, наблюдая за тем, как тяжелые капли рыхлят землю под деревьями, как от сильного ветра колышется крона и дождь поливает плац, а главное — не смея взглянуть Бальтазару в глаза, совсем тихо сказал:

— Я получил послание от царского кравчего. Тайный сигнал. Сегодня ночью меня ждут в усадьбе Син-Ахе, родственника Ашшур-дур-пании… Там соберутся заговорщики, которые хотят смерти Син-аххе-риба. Мятеж назначен на двадцатое тебета…