Трон

17

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Табал. Город Адана. Население — не менее 30 тыс. человек

Три дня Ашшур-аха-иддин пребывал словно в заточении, ни с кем не встречался, отмалчивался даже со слугами, предугадывающими каждое его желание, по ночам молился. В первый день месяца шабат, едва рассвело, послал за Скур-бел-даном. Дожидаясь его, царь скудно позавтракал — горячая белая лепешка да немного козьего молока. Ни на что большее не было аппетита. Затем прогулялся по саду под пасмурным небом, недовольно подумал, что опять собирается дождь. В Табале в это время года они шли даже чаще, чем в Ниневии... Ненадолго задержался в беседке. Неужели отца, великого Син-аххе-риба, больше нет? Иногда Ашшуру казалось, что скорее небо обрушится на землю, чем что-то случится с его родителем. Ведь он правил целую вечность — двадцать четыре года! Как вдруг его настигла смерть?! Как такое возможно…

Если и шевелились в душе какие-то сомнения, мол, это ошибка, то очень робкие, голос разума был куда настойчивей: «Как будто ты не знал, что твоя мать, Набу-аххе-риб и Ашшур-дур-пания готовы заплатить любую цену, лишь бы посадить тебя на трон. С твоего молчаливого одобрения».

Признавать это было неприятно. Но что он почувствовал, услышав о смерти отца, кроме скорби и раскаяния? Наверное, что-то похожее на облегчение, как будто освободился от долгого плена, наконец-то он мог расправить крылья…

Когда Ашшур-аха-иддин вернулся в тронный зал, Скур-бел-дан был уже там.

— Так это правда?

— Да, мой повелитель, — склонил голову начальник разведки. — Сведения все еще отрывочные, но кое-что мне удалось узнать.

— Говори…

— Великий Син-аххе-риб погиб в Калху в ночь с двадцатого на двадцать первое тебета… Случилось это в храме бога Нинурты, и, по слухам, царь был раздавлен его каменным изваянием. Что подвигнуло твоего отца бежать в Калху — неясно. По одним сведениям, царица пыталась уберечь Син-аххе-риба от плена; по другим — сама замыслила заговор, но он был раскрыт, и тогда в городе вспыхнули бои. Что не вызывает сомнений — Арад-бел-ит позволил Закуту и ее окружению беспрепятственно покинуть Ниневию. Твоей матери удалось добраться до Ашшура и укрыться за его стенами.

— Что еще?

— Арад-бел-ит объявил тебя узурпатором, а всех наместников, кто не признает в нем царя Ассирии, — изменниками… — Скур-бел-дан перешел почти на шепот: — Это война, мой повелитель… Война между тобой и твоим братом…

Больше всего Скур-бел-дан боялся, что Ашшур-аха-иддин придет в ярость: в эти минуты он становился страшен, неуправляем и мог под горячую руку убить кого угодно; но царь был совершенно спокоен, даже чему-то усмехнулся.

— Мой повелитель, — выдержав небольшую паузу, набрался смелости снова заговорить сановник, — мы не должны медлить. Ашшур в осаде. Твоей матери, женам и сыновьям угрожает смертельная опасность. У тебя есть то, чего нет у Арад-бел-ита, — огромная армия. Да и большинство наместников тебя поддержат, но для этого им надо показать решимость и силу. Все, что надо, — немедленно заключить мир в Табале и двинуться к ассирийским городам^[23].

— Ты прав, мой дорогой Скур-бел-дан. Пошли гонцов к Набу-Ашшуру и к Набу-Ли. Объяви, что завтра сразу после захода солнца в этом зале должны собраться все старшие офицеры, а также первые жрецы. На этом совете мы и решим, как действовать дальше.

В полдень с высоких гор в долину спустился густой туман. В пятидесяти шагах ничего не было видно. Городские ворота закрыли, караул удвоили. Даже Скур-бел-дану пришлось ждать разрешения от Гульята, чтобы выпустить из города своих лазутчиков, и начальник, пользуясь заминкой, все наставлял их по десятому кругу:

— Держитесь дороги. В Тувану разделитесь. Дальше, до Хуписне^[24], Юнана поедет один. Но пока вы вместе, он — за старшего…

Юнане было под сорок — изрезанное шрамами и морщинами обветренное лицо, крашеная борода, покатые плечи. Второго звали Убар. Высокий, стройный, широкоплечий юноша — таких обычно брали в тяжелую пехоту, а не в конницу.

— А что с Абарги-то стряслось? — спросил ветеран, едва они выехали за ворота.

Его спутник пожал плечами:

— Отравился твой Абарги…

В Адане, где расположилась ставка Ашшур-аха-иддина, квартировали вся конница ассирийцев, отряд колесниц и царский полк, которым в отсутствие Ишди-Харрана командовал его заместитель Думуз. Пехота же стояла ближе к Киликийским воротам — в старых хеттских городах Хуписне и Тувану, в каждом примерно по пятнадцать тысяч тяжелых и легких воинов.

Переживания Скур-бел-дана были вполне обоснованны. Путь от Аданы занимал всего несколько часов, но окрестности кишели киммерийцами, из-за чего обозы, посланные за провиантом, нередко возвращались наполовину обескровленные, если не пропадали вовсе.

— И почему бы нам не сократить путь? Тут по прямой в два раза короче будет, — проворчал, едва гонцы выехали за ворота, Убар.

Юнана нехотя процедил сквозь зубы:

— А вот напоремся на киммерийцев, и что тогда? Ноги уносить будем? А если не получится… Нам не скачки с ними надо устраивать, а таблички доставить в целости и в срок.

— Как будто на дороге этого случиться не может.

— Может. Но там это будет засада. А засада, скорее всего, двух путников пропустит. Мы для них не добыча. Опять же, если погонятся, долго преследовать не будут, чтобы куш получше не упустить.

Ехали не торопясь, берегли лошадей на случай внезапной погони, настороженно всматривались в туман, вслушивались в тягучую тишину: вдруг что выдаст коварного врага; почти не разговаривали.

Сначала дорога шла на север вдоль правого берега реки Сарус^[25], — не будь сейчас такая плохая видимость, этот участок был бы совершенно безопасным. Тут и спрятаться-то негде: редкие перелески, неглубокие овраги, голый кустарник, а с другой стороны — вода.

Дорога, после того как уперлась в горы, тут же резко свернула на запад, стала чаще петлять, взбираться на кручи. У развилки, от которой путь шел к Киликийским воротам, гонцам впервые повстречался ассирийский обоз из двадцати с лишним повозок в сопровождении сотни пехотинцев. Юнана, увидев знакомые лица, приветственно поднял руку:

— Арвиум! Старый плут! Ну конечно, где еда, там и ты!

Ассирийский десятник, к которому он обращался, ухмыльнулся, спрыгнул с повозки и подошел к приятелю.

— А ты куда?

— В Тувану.

Десятник покачал головой.

— Ну, тогда вам лучше найти другой путь. Впереди, вон за той грядой, киммерийцы, отряд из двух десятков всадников. Они нас хотели пощипать, да не на тех напали. Сколько они потеряли, не скажу, но то, что эти сволочи сейчас злые, — точно.

— Киммерийцы, говоришь? Да быть того не может! А я-то думал, они сбежали, едва услышали твой запах, — Юнана продолжал издеваться над знакомцем.

— А-а-а, чтоб тебя шакалы загрызли, — нисколько не обиделся десятник; хлопнул на прощанье по крупу лошади, и запрыгнул назад на повозку. — Попадешь к Нергалу, передавай привет его старухе жене.

«Вот и поговорили два старых приятеля», — мысленно улыбнулся Юнана.

Впрочем, несмотря на всю его браваду, к предупреждению товарища он отнесся вполне серьезно, в отличие от Убара.

— Ничего, проскочим, — сказал юноша, едва ассирийский обоз скрылся в тумане.

— Вот я гляжу на тебя — и думаю: ну не дурак? К смерти мы своей проскочим — это да. А вот в Тувану или Хуписне — вряд ли… Как мы проскочим, если нас там ждут?

— Хорошо, ну и что нам, по-твоему, делать? — впервые рассердился на обидные слова молодой товарищ.

— Свернем с дороги, что в таких случаях делают…

— Но ты же говорил…

— Точно — дурак.

— А не заблудимся?

Юнана только хмыкнул в ответ…

Может, эта самоуверенность его и подвела. Туман вскоре стал как густое молоко. Напарники повернули в одну сторону, вернулись, в другую — ошиблись опять. И тогда под предлогом, что лошадям нужно отдохнуть, старый лазутчик настоял на привале, хотя на самом деле ему надо было разобраться, куда ехать. Спустились в небольшой лог. Лошадей привязали к старой высохшей акации. Затем Юнана сказал, что пошел по нужде, но исчез почти на час, товарищ даже стал беспокоиться. Вернувшись, ветеран расчистил от полусгнившей листвы под ногами землю, снял с пояса меч и принялся рисовать карту.

— Давай-ка разберемся, — и куда делся его прежний гонор, — вот тут дорога, тут мы с нее съехали, вот тут пересекли ручей… Значит, Волчий лог должен быть где-то здесь…

— А зачем нам Волчий лог?

— Если мы его найдем, то по нему как раз выйдем к Тувану.

— Знаю я это место… Если ты прав, то нам… — Убар выпрямился и огляделся, как будто он мог что-то видеть сквозь пелену тумана, — скорее всего, туда.

— Ну, может быть, и так, — нехотя согласился с ним старший товарищ.

Они снова сели на лошадей, начали подниматься, выбираться из оврага, как вдруг откуда-то из тумана, белого молока, прилетела стрела, ударив Убара в левое плечо.

— Назад! — рявкнул Юнана.

Лошади поднялись на дыбы, развернулись и понесли их прочь от накатывающейся лавины всадников...

Стрелы жалили лазутчиков со всех сторон, две вонзились в лошадь Убара, одна пробила Юнане правый бок. Ассирийцы стали уходить по логу, по узкой тропинке, ворвались в густой непроходимый орешник. Лошади перешли на шаг. Пришлось спешиться. Стали забираться все глубже, в самые дебри, через бурелом и колючий кустарник. Пока не добрались до конца оврага. Это был тупик.

— И куда дальше? — заозирался Убар.

— Нормально... Отсидимся... Есть, чем перевязать…

Ранены были оба, но у Юнаны все выглядело куда серьезней. Вытащить стрелу не удалось, наконечник вошел глубоко в бок и при малейшем движении причинял боль, однако крови натекло немного.

— Ничего, печень не задета, значит, жить буду, — успокаивал ветеран то ли себя, то ли товарища.

Убар сломал стрелу у самой раны, наложил тугую повязку. Как закончил, стал прислушиваться: нет ли кого поблизости.

— Ума не приложу, куда они делись.

Старый лазутчик самодовольно усмехнулся:

— А ты думаешь, привел бы я тебя в этот капкан, не позаботившись о путях отхода?.. Ну ладно, ладно… Справа от орешника есть тропинка, по ней они и ушли. Только дурак мог бы сунуться в этот капкан, где мы сейчас с тобой оказались.

— А следы?

— Там и без нас натоптано. К тому же этот туман кого угодно с толку собьет… Пусть подальше отойдут. Скорей всего, они к дороге повернут.

— Это те же, что напали на обоз?

— Нет, этих почти вдвое больше.

На этот раз Юнана не ошибся. Немного отсидевшись, лазутчики выбрались из оврага и поехали в сторону Волчьего лога, а уже по нему без происшествий добрались почти до самых стен Тувану.

— Вот что, давай-ка передохнем немного, — останавливаясь, сказал Юнана.

Убар помог товарищу слезть с коня. Тяжело раненный ассириец, опустившись на влажную землю, привалился спиной к дереву, застонал.

— До Хуписне мне не доехать. Лекарь нужен. Ты сейчас отдашь мне донесение для Набу-Ли, а я тебе — донесение для Набу-Ашшура. В Тувану тебе смысла нет заезжать, и так много времени потеряли. Ну и держись там, если что, — Юнана даже улыбнулся, чтобы приободрить юношу.

— Может, все-таки проводить тебя? Выглядишь скверно, — нерешительно спросил тот.

— Нет. Я живучий. Сейчас отдышусь, и поедем…

Туман наконец рассеялся, и город был как на ладони. Юнане вдруг взгрустнулось при виде Тувану… его высоких стен, неприступных башен, налепленных друг на друга утлых жилых построек, выдолбленного в скале дворца для наместника… Великие боги, сколько же лет прошло… Двадцать?.. Или больше?.. Здесь он убил своего первого врага. Когда счет идет на десятки, лица стираются, но это он запомнил навсегда. Юнана был тогда лучником, шел в первых рядах, лез на стены… А тут он — огромный, бородатый, похожий на медведя, воин с топором… Юнана закрылся от него чьим-то чужим щитом, попавшимся под руку, и тут же несколько раз взмахнул мечом вслепую, совсем по-девчачьи. А потом замер, ожидая, что топор снова обрушится на его щит… Не обрушился… Защитник Тувану вдруг рухнул к его ногам с перерезанным горлом. И пока он содрогался всем телом, отхаркивая кровь, Юнана не мог пошевелиться.

— Не стой! Не стой! — заорал над ухом десятник…

Его первый десятник…

«А вот его имя я забыл… Или вообще никогда не помнил», — думал Юнана.

Десятник погиб там же, на стене, от вражеских стрел. Он просто рухнул лицом вниз поверх других трупов и больше не подавал признаков жизни. Потом в городе началась резня. Рядом с Юнаной сражался его земляк Абу. Вместе они ворвались в какую-то лавку, зарезали старуху, немощного старика. И здесь же наткнулись на девушку с мечом в руках. Кто бы мог подумать, что женщины могут так искусно владеть оружием! Абу пал почти сразу. Юнана стал пятиться к дверям, упал, выронил меч, едва успел увернуться от последнего удара, и тут же метнул в девушку первое, что попалось под руку, какой-то глиняный сосуд. Она увернулась, но вдруг потеряла равновесие и упала навзничь, напоровшись при этом на обломок копья… Новичка спас случай… Почему он ее запомнил? Она стала его первой женщиной. Он овладел ею, пока она умирала, а потом добил своим мечом…

Услышав, как сзади к нему крадется Убар, старый воин с усмешкой сказал:

— Я не сплю. Помоги мне подняться…

И в то же мгновение почувствовал обжигающую боль в спине. Ртом хлынула кровь. Юнана захрипел, завалился на бок, дернулся раз, другой, и через несколько секунд затих.

Убар обыскал еще теплый и такой податливый труп, нашел глиняную табличку с донесением для Набу-Ашшура. И вернулся к лошадям.

В город он не собирался. Поднялся в горы. Долго кружил в поисках нужной тропки, а когда встал на нее, ехал до тех пор, пока не увидел на своем пути старый раскидистый дуб. Здесь лазутчик спешился, засунул руку в дупло, вытащил мешочек серебра, а взамен положил обе таблички, что везли гонцы. Еще до рассвета оба послания попали в руки Чору, остановившегося в Тувану накануне в доме одного из лазутчиков Арад-бел-ита.

Царский постельничий появился в Табале на три дня раньше незадачливого караванщика, поплатившегося головой за свою жадность. Встретился с офицерами, в чьем сердце зрело недовольство, принес клятву, что Арад-бел-ит не причастен к смерти отца, сплел заговор. Слухи, выгодные исключительно Арад-бел-иту, распространились быстрее пожара. И слово «узурпатор» в отношении Ашшур-аха-иддина звучало в них все громче. Если сами боги возмутились против Син-аххе-риба, посмевшего нарушить закон престолонаследия, — что можно говорить о простых смертных? Новый царь уже собрал огромное войско и идет с ним на Табал, чтобы покарать неразумного младшего брата. Все города давно приняли сторону Арад-бел-ита. Каждого, кто признает его своим повелителем, ждет достойная награда, а тех, кто осмелится обнажить против него меч, — страшная казнь…

Когда почва готова к тому, чтобы принять семена, — все просто…

— Что в табличках? — спросил Чору.

«Во второй день шабата до захода солнца жду тебя, мой дорогой друг Набу-Ашшур, в своем дворце в Адане. Этим же днем, не дожидаясь твоего возвращения, вверенная тебе армия должна покинуть Хуписне и двигаться маршем на Каркемиш^[26]», — прочел лазутчик.

Сообщение, предназначенное Набу-Ли, отличалось только тем, что в нем звучал приказ идти на Хальпу.

— Значит, пора... Предупреди наших людей, что настало время действовать, — приказал Чору.

Сам он после этого поспешил в Адану. В ставке Ашшур-аха-иддина к заговору примкнули Шаррукин, командир отряда колесниц, и Санхиро, командир одного из двух конных эмуку.

Хуписне запылал на рассвете. Офицеры, решившие присягнуть на верность Арад-бел-иту, вывели из казарм солдат и окружили дворец военачальника. Самый отважный из командиров (или самый дерзкий) тут же отправился к Набу-Ашшуру и предложил ему сложить оружие. Братоубийственной бойни никто не хотел. Однако через час из ворот выехала арба с телом переговорщика, над которым надругались палачи. Набу-Ашшур вырвал ему язык, за то, что он осмелился произносить крамольные речи, отрубил обе кисти, чтобы изменник больше не смог поднять меч против законного правителя, а на груди — с него сорвали одежды — острым клинком вырезал штандарт Ашшур-аха-иддина.

Армия пришла в ярость и бросилась на штурм.

Через два часа ожесточенного боя все закончилось.

Тяжело раненного Набу-Ашшура вынесли во двор, привязали к лошадям и разорвали на части.

По-другому было в Тувану. Кто-то заранее предупредил наместника Набу-Ли о настроениях в армии, и еще вечером первого шабата он сам позвал к себе своих командиров.

— Ну что, найдется среди вас смельчак, который скажет мне в лицо то, о чем все шепчутся по углам? — без обиняков спросил он.

Такой нашелся. Старый закаленный в боях воин, командир одного из кисиров, тоже родом из Хальпу. Сказал, что… Собственно все то, к чему приложил столько усилий Чору.

Набу-Ли усмехнулся в бороду.

— Ну, подумай сам. Даже если все правда и Син-аххе-риб мертв, а его старший сын объявил себя царем, о чем мы не знаем (тогда он и правда не знал), то разве успел бы он собрать огромную армию, как ты говоришь, в столь короткий срок? — он доброжелательно улыбнулся. — Вас же пока от сохи оторвешь, вы море слез прольете, а если с лежака, так вообще беда — пока проснетесь, почешетесь, пива выпьете… Кто хочет холодного пива?

Никто не отказался. Наместник тут же вспомнил, как они взяли богатый винный погреб, когда ворвались в Маркасу, и как там перепилась половина присутствующих здесь офицеров. Слово за слово, и напряжение спало. Казалось никто уже и не вспомнит, зачем они здесь собрались, и только смельчак, отважившийся говорить с наместником, становился все мрачнее.

— Все равно это не по закону… Арад-бел-ит — старший сын Син-аххе-риба, и царем Ассирии должен быть он, а не его младший брат. Мы можем промолчать, но когда этому противятся боги… кто из вас готов бросить им вызов?

И видя, что никто не откликнулся, он продолжил:

— Всех нас по жизни ведет долг — перед своей семьей, близкими, друзьями, своим господином, но прежде всего — перед богами, которым мы служим. Если бы мой родной сын поносил богов, разве я даровал бы ему прощение? Я не знаю, почему Син-аххе-риб сделал своим соправителем Ашшур-аха-иддина. Но после смерти отца, когда на страшную ошибку указали сами боги, у принца Ашшура только один путь — признать своим царем Арад-бел-ита и покорно отойти в сторону.

Наместник не стал опровергать разумные речи офицера, а вместо этого заглянул каждому из собравшихся в лицо. Тех, кто стыдливо отвел глаза, оказалось большинство.

— Хорошо. Я сегодня же отправлю гонца в Адану к принцу с требованием отказаться от престола, — неожиданно сказал Набу-Ли. — Как только придет ответ, я соберу вас снова.

Никакого гонца, конечно же, не было. Зато был достойный ответ из серебряных слитков. Их получили все, кто сомневался в правильности этого несостоявшегося мятежа. Командир кисира, произнесший вслух требования заговорщиков, и еще три офицера, проявивших упорство, той же ночью были схвачены, тайно вывезены за город и утоплены в реке. Солдатам — объявлено, что после возвращения домой Ашшур-аха-иддин дарует каждому воину еще по одному земельному наделу и право на беспроцентную ссуду для его обустройства.

Сразу после того, как с мятежом было покончено, Набу-Ли отправил гонцов в соседние Хуписне и Адану. Первый гонец вернулся уже через два часа. Доложил, что Набу-Ашшур убит и армия присягнула на верность Арад-бел-иту. Второй вернулся на следующий день к вечеру. Набу-Ли встречал его у городских ворот.

— Что так долго? Рассказывай, — наместник Хальпу даже не пытался скрыть волнения.

— В Адане никого нет…

— Что значит — нет? — опешил Набу-Ли.

— Ни Ашшур-аха-иддина, ни ассирийской армии… Город едва охраняется, и что произошло, никто не знает…

Чору въехал в городские ворота Аданы на рассвете. Начальник караула, человек прикормленный, пропустил постельничего без лишних расспросов.

От ворот пустынными улицами Чору добрался до рынка и тихонько постучал в калитку дома еврея Талика, торговца коврами. Сонный слуга, узнав гостя, которого хозяин всегда встречал низкими поклонами, мигом продрал глаза, впустил в дом и повел за собой, быстро семеня ногами и постоянно оглядываясь, перестраховываясь, не медленно ли, не быстро ли он идет… Около дверей спальни попросил подождать.

Талик — сгорбленный заросший неопрятный мужчина, впрочем, судя по глазам, еще не старый, — вышел ровно через минуту. Видимо, не спал.

— Дорогой Чору, да будут благословенны боги, что привели тебя в мой дом в это счастливое утро!

Постельничий перебил его:

— Рад тебя видеть в добром здравии. Собери всех. Передай, пусть не задерживаются…

В течение часа в дом Талика один за другим пришли Санхиро и Шаррукин со своими старшими офицерами. В большой просторной комнате, где обычно встречали гостей в холодное время года, их уже ждал Чору. Он и начал разговор, едва все расселись за столом:

— Пора. Сегодня вечером на совете Ашшур-аха-иддин собирается объявить себя царем всей Ассирии.

— Это точно? — переспросил Санхиро.

— Да. Меня еще вчера Скур-бел-дан предупредил, — подтвердил Шаррукин. Затем помедлив, сказал: — Это будет непросто. Охрана дворца усилена. Да и царский полк по численности равен всем нашим отрядам, вот только конные не привыкли сражаться в пешем строю.

— Это ничего, — успокоил Чору. — Еще до полудня в город прискачет гонец с известием, что в Каратепе мятеж, что наместник с преданными ему войсками обороняется во дворце. Ни Набу-Ли, ни Набу-Ашшур не успеют прийти ему на помощь. Зато царский полк будет там уже к вечеру. Конницу и колесницы принц не тронет, придержит в качестве резерва. А значит, кроме ваших отрядов в Адане останутся всего две сотни пехотинцев на стенах и сотня телохранителей Ашшур-аха-иддина. Узурпатор не должен пережить эту ночь… Скажите своим воинам, что за его голову Арад-бел-ит дает десять талантов золота.

Как и задумывалось, в полдень с поддельным посланием о несуществующем мятеже якобы из Каратепе прискакал гонец. Его тотчас же доставили во дворец, но не к царю, а к Скур-бел-дану…

А тот не читая бросил табличку на пол, да еще растоптал ее кованой подошвой.

— Так, говоришь, мятеж? — прошипел сановник, подавая сигнал страже.

Гонца схватили и тут же принялись выпытывать, кто его подослал, сколько посулили и знает ли он вообще, где находится Каратепе.

— О, господин, пощади! — выплевывая на пол выбитые зубы, очень скоро заныл обманщик. — Я ничего не знаю! Это все еврей Талик… Он познакомил меня с этим изменником! Мне лишь велели передать это послание… Если бы я знал, что это навредит царю Ашшур-аха-иддину, неужели бы стал помогать!

А потом вдруг услышал знакомый голос.

— Хватит врать-то, — усмехнулся еврей Талик, выступая из-за спины Скур-бел-дана.

— Ты?! — с ужасом произнес гонец.

Тут же выяснилось, что эти двое познакомились еще три месяца назад. Напились — разговорились. Когда еврей стал поносить имя Ашшур-аха-иддина, гонец предложил поступить на службу к Арад-бел-иту. Требовалось немногое: узнавать о настроениях в армии, передавать посылки, помогать, кому следует, а главное, за все получать серебро…

На Чору напали, когда он выходил из дома Талика. Увидев, что враги заполонили всю улицу, царский постельничий вытащил из ножен меч и спокойно сказал:

— Говорят, что сегодня хороший день для смерти. Кто из вас хочет проверить это на своей шкуре?

В короткой схватке Чору убил пятерых, еще пятерых тяжело ранил. Когда стало понятно, что живым его не взять, позвали лучников.

Он так и умер с мечом в руках…

Санхиро схватили, когда он обедал в городском доме, ставшем для него штабом. Рабсарис все понял, едва к нему вошла стража, и без сопротивления отдал оружие.

Когда пришли за Шаррукином, он находился во дворе конюшни в окружении группы младших офицеров. Встав стеной между командиром и стражей, они помешали исполнить царский приказ. После того как противник вынужден был отступить, рабсарис приказал трубить тревогу. Он решил с боем пробиваться из города. Однако высланная им разведка тут же наткнулась на царский полк, который перекрыл все подступы к казармам. До конца дня никто из противников не предпринимал никаких действий. Скур-бел-дан рассчитывал начать штурм с наступлением темноты. Но тут в Адану вернулся Гульят, еще утром отправившийся к Киликийским воротам, чтобы проверить, как идет на перевале строительство временных укреплений. Узнав об аресте Санхиро и понимая, что Шаррукина и его людей ждет неминуемая смерть, он бросился во дворец к царю:

— Мой господин, этого нельзя допустить! Скур-бел-дан сошел с ума!

— Они изменники, — спокойно ответил Ашшур-аха-иддин.

— Молю тебя, позволь мне договориться с Шаррукином. Одно дело — биться с инородцами, совсем другое — с теми, кто три года делил с тобой похлебку, защищал спину, сражался в одном строю. Мы убьем тысячу, а потеряем в десять раз больше. Ты подавишь в зародыше бунт, но утратишь то, без чего невозможно победить ни в одной войне, — воинский дух... Знаешь ли ты, что Арад-бел-ит пощадил весь кисир, который сражался против него в Ниневии на стороне Закуту? У твоего брата есть чему поучиться…

— Значит, по-твоему, я должен их помиловать?

— Прояви мудрость, разреши бунтовщикам беспрепятственно покинуть город, при условии, что они никогда не поднимут против тебя оружие. Без колесниц, без оружия, разве весь этот жалкий сброд представляет опасность?

— Они сочтут это за слабость.

— Сейчас лучше проявить слабость, чем жестокость. Что даст тебе эта бойня, кроме разброда в армии? Войска ропщут не первый день, многие недовольны войной, которая длится уже третий год,… Я скажу тебе то, о чем молчит Скур-бел-дан, — многие недовольны тобой как военачальником. И сражение между своими может стать последней каплей…

Никто другой не осмелился бы бросить эти слова Ашшур-аха-иддину.

Гульят встретился с Шаррукином. Пообещал от имени царя, что никто из его воинов не будет наказан, если все они сложат оружие. Согласился даже с требованием освободить Санхиро. К вечеру переговоры завершились успехом.

Ашшур-аха-иддин и Скур-бел-дан, наблюдая с крепостной стены за покидающими город безоружными воинами, тихо шептались между собой, так, чтобы их не услышал Гульят, стоявший немного поодаль.

— Мой господин, это ошибка — отпускать Шаррукина и Санхиро. Очень скоро они будут сражаться за твоего брата.

— Думаешь, я не знаю этого? Но сегодня только на Гульяте и держится дисциплина в армии. Откажи я ему — не уверен, что у меня вообще осталась бы армия.

Скур-бел-дан после этих слов скривился, как будто съел что-то кислое.

Ашшур-аха-иддин покосился на него, понял: начальник разведки что-то скрывает, сухо спросил:

— Что там еще?

— Кажется, я знаю, почему Набу-Ашшур и Набу-Ли не прибыли этим вечером на совет в Адану. Я только что получил сведения из Хуписне и Тувану. Сторонники твоего брата подняли мятеж. Набу-Ли с ним справился. Однако армия Набу-Ашшура перешла на сторону Арад-бел-ита, — сообщил царю Скур-бел-дан. — Но это еще не точно… Надо проверить.

— Проверить?! — прошипел царь. — А если это окажется правдой, будет у нас время вырваться из ловушки? Набу-Ли теперь связан по рукам и ногам! В двух шагах от него — равная по численности армия неприятеля! А на нас в любой момент могут напасть киммерийцы и табальские мятежники! Ты уверен, что лазутчики Арад-бел-ита не сообщили им о нашем положении?!

Это было похоже на бегство. Армии на сборы дали два часа. В полночь царский полк и оба конных эмуку вышли из Аданы в направлении Хальпу.

Вернувшись домой, Талик прогнал из дома всех слуг, затем уединился в спальне. Снял со спины накладной горб, набитый овсом, устало распрямил плечи, отстегнул фальшивую бороду, принялся очищать лицо от струпьев и искусственных шрамов. Только после этого в нем стало возможно узнать Арад-Сина. Подсев поближе к очагу, он налил себе вина и вынул из-за пазухи глиняную табличку, которую передал перед их расставанием Скур-бел-дан. Перечитал ее еще раз:

«Мар-Априму, мар-шипри-ша-шарри царя Ашшур-аха-иддина, да славят тебя боги, да ниспошлют они тебе здоровье, счастье и благополучие, пишет тебе Скур-бел-дан из города Адана.

Любыми путями не допусти, чтобы узурпатор Арад-бел-ит получил помощь войсками от своих союзников: ванского царя Русы II и скифского номарха Ишпакая. Такова воля нашего господина царя Ашшур-аха-иддина.

С низким поклоном, твой преданный друг Скур-бел-дан».

Глядя на огонь, Арад-Син задумался. Возвращаться было опасно. Четыре месяца назад он вынужден был бежать из Русахинили, чтобы сбить со следа Баграта. Начальник внутренней стражи Урарту расследовал смерть царевны Ануш, и поиски сначала привели к министру двора Мануку, затем — к ювелиру Егии. Первый подозреваемый, чтобы избежать пыток, покончил с собой еще до ареста. Ко второму, уже в темнице, удалось подослать убийцу. Но что он успел сказать, никто не знал. А так как с Егией о судьбе Ануш договаривался Арад-Син, уезжать надо было немедленно.

Мар-Априм, расставаясь тогда, еще пошутил:

— Поверь, мы ненадолго расстаемся. Скур-бел-дан отошлет тебя ко мне при первой же возможности. Судьба Ашшур-аха-иддина решается не на Табале, и даже не в Ниневии, а здесь, в Урарту.

Как в воду глядел.

«О боги, молю вас, дайте мне хоть раз, перед смертью, увидеть сына», — мучился нехорошими предчувствиями Арад-Син.