18


Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Ассирия. Город Изалла. Население — не менее 30 тыс. человек


С наступлением сумерек на главных улицах Изаллы напротив каждого дома зажигались светильники. Следил за этим уличный староста. Он же заботился о том, чтобы непредвиденные обстоятельства, такие, например, как отъезд соседей из города, не нарушили заведенный порядок. Для старосты Инвии это были приятные заботы. На родной улице он знал все: кто как живет, с кем ссорится, чем промышляет, на кого можно накричать, а кому лучше не перечить. Пятнадцать лет — большой срок.

Черное пятно, единственное на всей улице, староста заметил сразу. Там жил повар Омид. То, что он вчера уехал, Инвия, конечно, слышал. Чего не мог понять — почему Нисан, управляющий повара, вдруг стал таким забывчивым.

«Странно, очень странно», — подумал Инвия, ускоряя шаг.

Три года назад Омид согласно своему высокому статусу купил богатый дом, обзавелся двумя десятками рабов, но из слуг взял только Нисана, намеренно отказавшись от конюшего, повара и охраны, которая нужна была не столько ради безопасности, — в Изалле крайне редко кого-то грабили и убивали, — сколько из престижа. Инвия из природного любопытства пытался одно время разговорить управляющего, мол, к чему подобная бережливость, но так ничего и не добился.

Два этажа, высокий забор из обожженного кирпича, ворота окованы бронзой... Калитка оказалась открытой. Инвия вошел с опаской, не понимая, что заставило всех так рано лечь спать. В сенях он нашел бурдюк с пивом, подвешенный на крюк, не удержался, чтобы не отпить из него, двинулся дальше. Миновал двор, обошел весь первый этаж — никого. Инвия уже не сомневался: здесь произошло что-то ужасное, но уйти, не найдя ответов, он тоже не мог, все-таки староста, а не какой-нибудь пустобрех, который лезет во все щели, только бы раздуть большой пожар на ровном месте. А тут еще выяснилось, что в хозяйских комнатах на втором этаже все перевернуто верх дном, явно что-то искали.

«Похоже, надо идти за стражей, пусть они разбираются», — подумал Инвия, поворачивая к лестнице. Но тут, откуда не возьмись, выросли два огромных бородатых стражника, заломили ему руки, повели вниз, заставили кланяться своему господину.

— Ты кто? — спокойно спросил рослый сановник, по говору — не местный.

Это был Набу-шур-уцур.

— Я Инвия, — гордо ответил староста, так, будто его имя гремело по всей Ассирии.

К его удивлению, сановник о нем действительно знал:

— А-а-а-а, так ты уличный староста? Ты-то мне и нужен. Рассказывай все, что тебе известно об Омиде. Кто к нему ходит, где бывает, какие привычки?

Разговор между старостой и начальником внутренней стражи Ассирии продлился больше часа. Инвия оказался полезен, а в конце своего рассказа доложил о писце, который раз в неделю, как только стемнеет, навещает Омида.

— Совсем мальчишка, и когда только клинописи обучился! Думаю, между ним и Омидом есть связь. Тем более что женщин у хозяина дома отродясь не было.

— Знаешь, где он живет?

— А как не знать…

Вскоре привели испуганного взъерошенного девятнадцатилетнего мальчишку, дрожавшего как куриный студень, едва к нему прикасались чьи-то руки.

Набу-шур-уцур, желая ускорить дело, повел писца в барак, где жили рабы. Инвия, все это время неотступно следовавший за сановником, только тут и понял, почему дом повара Омида так внезапно опустел. Все его обитатели оказались здесь. Но если рабы были лишь связаны по рукам и ногам и тихо сидели в углу, то управляющего подручные Набу подвергли пыткам и распяли на стене барака. Юноша от этого зрелища едва не потерял сознание и пообещал рассказать обо всем без утайки. Допрос затянулся еще на два часа и дал первые результаты. Подручные Набу-шур-уцура вернулись в дом писца, нашли разбитые, но не уничтоженные таблички, свидетельствовавшие о переписке между Омидом и Ашшур-дур-панией, что смогли — соединили черепок к черепку.

Инвия неожиданно подал голос:

— Однажды на нашей улице появлялся кравчий наместника.

— И что же в этом необычного? — посмотрел на него Набу. — Омид — его повар. А это — кравчий.

— Обычно из дворца прибегал гонец, а если вместо него пришел Ардэшир, значит, было что-то такое, что другому доверить нельзя, — здраво рассудил Инвия.

Набу усмехнулся:

— И то верно…

О том, что Набу-шур-уцур прибыл в Изаллу, в городе мало кто знал, хотя в этом и не было ничего предосудительного: Аби-Рама отправился в Руцапу на переговоры с Зерибни, а кравчего Ардэшира, главного распорядителя в отсутствие наместника, никто просто не поставил в известность. И внезапное появление молочного брата Арад-бел-ита вызвало во дворце настоящий переполох. Караул усилили, одеться всем было велено в сверкающие доспехи, к министрам отправились гонцы с приказом поспешить в тронный зал, начались приготовления к пиру. Напрасные хлопоты… Кравчий встретил высокого гостя на дворцовой лестнице льстивой улыбкой, низким поклоном, а в ответ услышал грубое:

— Где Омид? Знаешь?

— М-м… За городом, отправился прикупить свежих продуктов. В последнее время поставщики совершенно обнаглели, так и норовят подсунуть… то, чему давно место в помойной яме, — тут же вспотев, стал зачем-то оправдываться Ардэшир.

— Ну да, — Набу смерил его взглядом с головы до пят. — А как иначе. Кругом одно ворье… Взять его.

Ардэшира тут же повалили на мраморный пол, намяли бока, свернули нос.

Ашшур-дур-пания на допросах, говоря об Изалле, назвал только одно имя — Омид. Клялся, что больше никого не знает. Лгал, конечно, — не сомневался Набу. Входил ли в этот змеиный клубок Ардэшир? Вероятнее всего, да. «Повар — кравчий» — чем не связка? Тем более что благодаря старосте появились косвенные улики.

— Как думаешь, что может избавить тебя от мучительной смерти? — надавив ногой кравчему на горло, спросил Набу.

— Я ничего не знаю… Мне было велено лишь помочь Омиду с местом повара.

— Это не совсем то, что я хотел бы услышать.

— Омид всегда носит с собой яд, — захрипел Ардэшир, чье лицо от удушья стало пунцовым, а губы посинели. — Он всегда говорил, что не перенесет пыток.

— Вот, уже лучше, — похвалил беднягу Набу.

В этот момент в зал ворвалась раскрасневшаяся Шаммурат с годовалым сыном на руках (еще одно свидетельство исключительного таланта Кары как лекарки), набросилась на Набу, стала требовать объяснений: почему схватили кравчего, к которому она всегда относилась как к другу, и знает ли об этом ее отец.

— Разумеется, моя госпожа, — почтительно отвечал Набу. — Ардэшир — изменник, и я здесь только для того, чтобы тебя и твоего мужа уберечь от предательства.

Омида было решено брать, соблюдая все предосторожности и без промедления, пока он не узнал о визите Набу или не хватился кравчего.

Повара перехватили еще у городских ворот, направили посыльного, мол, его немедленно ждут на кухне. Во дворце Омиду по-прежнему кланялись, давали дорогу, улыбались в лицо, а вслед смотрели, будто провожали покойника. Все уже знали об аресте Ардэшира, и почти все догадывались, что это еще не конец.

Чтобы сбить шпиона с толку, Набу даже переоделся в повара.

— Ты кто такой? — зайдя на кухню, не узнал его со спины Омид. — Я тебя спрашиваю! Стоило мне на один день отлучиться!

И, подхватив деревянную скалку — первое, что попалось под руку, — он пошел на чужака, явно намереваясь преподать хороший урок. Набу оказался проворнее, каким бы тяжеловесным он ни выглядел: перехватил занесенную над его головой руку, выкрутил ее, завел противнику за спину, так, что хрустнули кости.

— Кто ты? — простонал Омид, наконец догадавшись, что попал впросак.

— Я?! Неужели все еще не узнаешь?! — рявкнул Набу.

Если он собирался напугать Омида, то вышло это плохо. Повар расхохотался ему в лицо:

— Да. Вот теперь узнаю. Это ведь твоему сыну на днях исполняется четырнадцать. Надеюсь, ему понравятся мои конфеты…

Набу пришел в бешенство, схватил Омида за волосы и макнул его головой в казан, где варилась шурпа. Когда же сановник вытащил из кипящего супа несчастного, ослепшего, полуживого юношу с лицом, превратившимся в кровавую рану, осталось только снять сливки.

— Мне нужны имена! Кто кроме тебя и Ардэшира был готов совершить измену в Изалле?! — орал в ухо своей жертве Набу.

Сил сопротивляться у Омида не осталось. Он назвал пятнадцать имен одно за другим… И самое главное — Шарахила, командира гарнизона, который сопровождал Аби-Раму в его поездке к Зерибни.

Менее чем через час Изаллу покинули гонцы. Один, загоняя лошадей, спешил в Ниневию, предупредить о грозящей опасности жену Набу-шур-уцура. Другой — в Руцапу, к Аби-Раме.

Оставшихся на свободе изменников в тот же день арестовали, двое суток допрашивали, затем состоялась казнь, всех виновных посадили на кол. Ардэширу снисхождения не делали. Повара Омида зажарили живьем на тлеющих углях, время от времени поливая его измученное тело душистым оливковым маслом…

* * *

Аби-Рама прибыл в Руцапу первого шабата, под вечер. Ворота были уже заперты, и Шарахилу пришлось звать начальника караула, чтобы попасть в город. Пока получили согласие, стало совсем темно. По улицам ехали в сопровождении почетной стражи. Сорок тяжелых пехотинцев — вдвое больше, чем сопровождало наместника Изаллы. Однако Аби-Рама хитрил: в течение дня в город под видом торговцев, путников, земледельцев и бедуинов просочились еще два десятка его воинов. В случае необходимости по условному сигналу этот отряд должен был напасть на стражу у ворот и впустить в город основные силы, которые ждали своего часа за крепостными стенами. Ну а скромная свита призвана была лишь усыпить бдительность Зерибни.

— Подмечай. Все подмечай, — шептал Аби-Рама. — Сколько человек, где посты. Нельзя дать им объединиться. Надо успеть разбить их по частям, пока подойдут наши.

— Может, еще и договоримся, — надеялся Шарахил. — Зерибни умен, станет ли он открыто враждовать сейчас с Арад-бел-итом?

— Вот и посмотрим…

Наместник Руцапу встречал гостей на самом верху широкой дворцовой лестницы из розового гранита, по обе стороны которой в три шеренги стояли одетые в золоченые доспехи стражники. Лицо старика хранило скорбь, глаза слезились, большая седая голова сотрясалась, словно в судорогах.

— О, мой добрый, мой великодушный друг, — распахнув объятия, приветствовал он гостя. — Какое огромное несчастие постигло Ассирию!

— Вижу, что плохие вести расходятся быстрее хороших, — приложив руку к сердцу и отвесив легкий поклон, отвечал Аби-Рама.

— Ты приехал как посланник нового царя? Или как добрый друг, который решил проведать родственника?

И Зерибни, взяв Аби-Раму под руку, пошел вместе с ним во дворец, на ходу рассуждая о том, какие тяжелые испытания ждут их впереди. Разговор продолжился за ужином, на котором помимо наместников присутствовали местные министры, офицеры Шарахил и Карр, а также Зибу, молодая жена хозяина, за год замужества еще больше раздавшаяся вширь.

— И как же новый царь намерен уладить конфликт с братом? — без обиняков спросил Зерибни.

— Междоусобицы не избежать, но и долгой ей не быть. Власть Арад-бел-ита уже признали Калху, Арбелы, Тушхан, Аррапха… — и добавил с улыбкой: — Изалла…

— Как? Аррапха тоже? — спокойно уточнил старик, делая вид, что принимает эти слова на веру. — Допустим, я поддержу твоего тестя. Но откуда мне знать, что через месяц-другой Арад-бел-ит не сбежит от превосходящей по численности армии Ашшур-аха-иддина? Сейчас меньше рискуют те, кто не предпринимает никаких действий, так неужели я похож на нетерпеливого юнца?

По сути, за этими словами скрывался один-единственный вопрос: на кого может рассчитывать Арад-бел-ит в надвигающейся войне. И хотя Аби-Рама прекрасно понимал, как Зерибни заманивает его в ловушку и вынуждает раскрыть тайные планы царя, выбор оказался небольшой — либо делись всем, что есть за душой, либо никаких договоренностей не будет.

— Урарты, киммерийцы… скифы — все они готовы помочь Арад-бел-иту по первому зову… Главное, чтобы никто не нанес удар в спину.

— Ты говоришь о Вавилонии? Арад-бел-ит хочет, чтобы я не дал распространиться заразе мятежа на юг? — догадался наместник Руцапу; и, как ни странно, вздохнул с облегчением. Он-то опасался как раз другого — что Аби-Рама приехал уговаривать его дать новому царю войско. Однако и тут были свои подводные камни. — Допустим, я отправлюсь в Сиппар, Опис, Куту, Ниппур, Борсиппу[27]… Но как посмотрит на это Ашшур-аха-иддин? Скажет, что Зерибни его предал? И пусть мне нет до узурпатора дела, но ведь я буду гостить у его друзей. Живым мне оттуда не вернуться.

— Все мы сегодня рискуем, когда принимаем ту или иную сторону, — развел руками Аби-Рама.

— И все же лучше нам поступить иначе. Тогда и задача, которая передо мной стоит, окажется значительно легче.

— Слушаю тебя внимательно.

— Мы пустим слух, будто ты приехал склонить меня на сторону Арад-бел-ита. Я же ответил тебе отказом и с позором выпроводил из города. Уж прости, придется тебе подыграть мне. А вот затем я могу спокойно ехать в Вавилонию… Более того, я встану в первых рядах мятежников, соберу войско, но, пользуясь своим влиянием, удержу южан от попыток идти на север… К тому же после победы мы будем знать, кого миловать, а кого карать…

Немного поразмыслив, Аби-Рама согласился, что это хороший план, но заметил:

— Главное, чтобы о нем не пронюхали ищейки Скур-бел-дана.

В ответ Зерибни рассмеялся и долго не мог остановиться, так что на глазах у него даже выступили слезы. В какой-то момент он посмотрел в сторону Шарахила и внезапно спросил у него:

— Но ты ведь не расскажешь об этом своему хозяину?

Все еще не понимая, что имеет в виду наместник Руцапу, офицер в ответ лишь вежливо улыбнулся. И вдруг обнаружил, что ни справа, ни слева никого нет: он и не заметил, как соседи потихоньку отсели подальше, словно испугавшись проказы. Почувствовав неладное, Шарахил хотел было подняться, но Карр уже зашел изменнику за спину и здесь же, за общим столом, перерезал ему горло, так что кровь хлынула прямо в миску с шурпой из молодой баранины.

Побледнев, Аби-Рама схватился за меч, но Зерибни тут же поспешил его успокоить:

— Твой Шарахил давно наушничал Скур-бел-дану. В Руцапу у него был свой человек. Хорошо, что у меня есть Карр… Можешь обещать царю, что его брат не дождется подкрепления от сынов Мардука[28].

* * *

Старшего сына Набу-шур-уцура звали Шер. В первых числах шабата ему исполнялось четырнадцать. И хотя праздник был подпорчен трауром по Син-аххе-рибу, высокие гости нет-нет да и заглядывали в дом молочного брата нового царя. Это был первый день рождения, когда Шеру дарили подарки совсем как взрослому.

Арад-бел-ит пожаловал первенцу своего преданного товарища позолоченные доспехи и меч, в навершии которого красовался огромный изумруд. Набу-дини-эпиша, наместник Ниневии, прислал колесницу с четверкой лошадей. Мардук-нацир — кинжал в ножнах, осыпанных дорогими каменьями. От Аби-Рамы в подарок привезли горного льва, от его жены — конфеты, огромную гору; все знали, что именинник — сладкоежка… Те самые конфеты, что сделал Омид.

Однако по воле богов, видимо, решивших уберечь Шера, от сладостей он отказался, заявив матери, что негоже ему, словно малышу, угождать своим прихотям. Мать за это сына похвалила и раздала конфеты его братьям и сестрам, в честь праздника ни в чем их не ограничивая. Случилось это под вечер, после ужина, и Шушана, пожелав детям хорошего сна и тоже взяв одну конфету, пошла в свою спальню. Задремала, но среди ночи проснулась, почувствовав жжение в желудке. Позвала рабыню, велела принести молока, выпила. Стало немного полегче.

А утром ее разбудили крики. В спальню, нарушая все правила, ворвалась нянька, бледная, испуганная, качающаяся от рыданий из стороны в сторону, как ковыль на ветру. Шушана никак не могла понять, что произошло: это был какой-то бессвязный поток слов. А потом догадалась: с ее детьми случилась беда.

Мать бросилась в первую спальню, увидела на кровати свою трехлетнюю дочь — посиневшую, с пеной на губах, бьющуюся в судорогах. Кинулась в другую, к самому младшенькому — с ним тоже самое. В третью, в четвертую… В какой-то момент перед глазами у нее все поплыло, подкосились ноги, и она упала без сил на холодный пол.

Из четырнадцати детей в живых остался только Шер. Когда мать очнулась и узнала об этом, то лишь улыбнулась…. Но эта улыбка навсегда осталась на ее лице.

У Шушаны помутился рассудок.

Гонцы от Набу-шур-уцура и в Руцапу, и в Ниневию прибыли с опозданием.

Первый был тотчас отослан обратно с сообщением, что все обошлось, а изменник казнен.

Второй — за свою нерасторопность поплатился головой.


Загрузка...