Трон

19

Зима — весна 680 г. до н. э.

Ассирия — Шуприя (сопредельная с Урарту область страны)

В конце месяца шабат худшие прогнозы для Арад-бел-ита подтвердились. Попытки царя собрать армию, способную остановить Ашшур-аха-иддина, успехом не увенчались: наместники ссылались на недостаток в городах мужчин, пригодных к службе, совсем малое количество лошадей и пустую казну. Тогда пришлось показать силу. Бэл-эмурани, наместника Калху, позвали в столицу и в тронном зале, на глазах у наместников городов поменьше, обезглавили. На кого-то это подействовало отрезвляюще — после этого в Ниневию на протяжении почти двух недель ежедневно прибывали и пехота, и конница, и колесницы. Однако через несколько дней в Аррапхе был убит Набу-Рама, первый министр Ассирии. Воевать против Ашшур-аха-иддина город отказался. Вслед за этим полыхнул мятеж в Арбелах. Поползли вредные слухи, что сами боги отвернулись от отцеубийцы. Набу-шур-уцур через своих соглядатаев очень скоро выяснил, что за всем стоит жречество. Но ни угрозы, ни расправы, ни посулы уже не могли остановить распространение этой заразы.

Войска разбегались и были ненадежны. Пришлось снять осаду с Ашшура. Ситуация становилась все тяжелее, и рисковать последним имевшимся у него боеспособным отрядом Арад-бел-ит не имел права. Власть нового царя не признал ни один из городов Вавилонии. Запад страны почти полностью перешел на сторону младшего из братьев. А тот был все ближе. Задержавшись на десять дней в Хальпу, чтобы дождаться пятнадцатитысячную армию Набу-Ли, Ашшур-аха-иддин выдвинулся к Харрану, вотчине Скур-бел-дана. Встал вопрос, куда идти дальше. Дорогу на север закрывал город Тушхан^[29], куда привел значительные силы Аби-Рама. На западе стояли Гузану и Насибин^[30], оба города присягнули на верность Арад-бел-иту. Но неожиданно для многих армия повернула на юг, в голую степь.

До ассирийской столицы оставалось всего несколько дневных переходов.

В середине месяца аддар Арад-бел-ит покинул Ниневию.

Всего за пять дней царский полк (из четырех тысяч пехотинцев), пять сотен конных воинов, десятки колесниц, многочисленный обоз с санитарами, конюхами, кузнецами, инженерами, поварами, музыкантами и, конечно же, знатью, бежавшей целыми семьями из опасений за свою жизнь, преодолели расстояние от столицы до границы Урарту. Стали поговаривать, что на помощь единственному законному правителю Ассирии идет царь Руса с огромным войском. Хотя уверенности в этом у Арад-бел-ита не было, распространение подобных слухов он считал полезным: с одной стороны, это способствовало укреплению духа его небольшой армии, с другой — могло повлиять на решение Ашшур-аха-иддина преследовать брата.

Поднялись вверх по течению Тигра, пока путь не преградили горные пороги. Сойдя на берег, затопили флот. Разослали во все стороны конных разведчиков, чтобы убедиться, что поблизости нет врага. Стали дожидаться подкрепления из Изаллы от Аби-Рамы. Десять тысяч пехотинцев подошли еще до наступления сумерек. Царь тотчас приказал сниматься, быстрым маршем повел войско на север вдоль реки. Остановились, только когда темень стала совсем непроглядной и нельзя было ступить и шагу: небо все эти дни застилали тучи, счастьем было уже то, что дожди обходили эти места стороной. Едва рассвело, двинулись дальше, теперь — горными тропами, по бездорожью, теряя драгоценное время, лошадей, повозки, а с ними провиант и запасы стрел.

В Шуприи пришли известия, которых так долго ждали. Теушпа через своего посланника сообщал: его войско встретит ассирийцев в течение трех дней, при условии, что Арад-бел-ит не станет отступать в горы, а двинется навстречу киммерийцам, в направлении Мелида^[31].

На военном совете стали решать, как поступить, тем более что разведка доставила новые сведения: севернее в пяти днях пути находилась армия урартов.

— Царь Руса встал лагерем и выжидает. Что он задумал, неясно. Посланные к нему гонцы не вернулись, — сказал Арад-бел-ит.

Первым после царя заговорил Набу-шур-уцур:

— Ашшур-аха-иддин наступает нам на пятки. Отступать к Мелиду — значит, рисковать столкнуться с врагом в чистом поле. А без конницы и колесниц это неминуемо приведет к поражению.

Ашшур-ахи-кар склонился над лепной картой местности — со всеми ее возвышенностями, дорогами, впадинами, реками и источниками; указал на горную долину, похожую на равнобедренный треугольник: его основание смотрело на равнину, которую пересекала небольшая река, острый угол упирался в горный перевал, а стороны были обрамлены крутыми лесистыми склонами.

— Сюда два дня пути. Это хорошее место, чтобы принять бой, если наши союзники задержатся. И у нас будет достаточно времени, чтобы построить укрепленный лагерь. А за валом и глубоким рвом можно отсидеться долго.

— Санхиро? — Арад-бел-ит посмотрел на командира конницы.

…Санхиро и Шаррукин присоединились к армии Арад-бел-ита только в Изалле. О своем обещании не поднимать оружие против Ашшур-аха-иддина оба помнили, но и отказать Арад-бел-иту в его просьбе не смогли, тем более, когда численного перевеса на его стороне не было. Большая часть тех, кто ушел с Шаррукином из Аданы, тоже вступили в войско нового царя…

— Согласен с Ашшуром. Спрячемся в лагере, лишим твоего брата преимущества.

Аби-Рама осторожничал:

— Что, если соединиться с киммерийцами не здесь, а севернее? Перевалим через горы, повернем на запад вдоль хребта… Только бы с Теушпой договориться, чтобы он знал, где нас искать.

— Севернее через Восточный Евфрат не переправиться ни нам, ни киммерийцам, — засомневался Набу. — Река сейчас в разливе.

Арад-бел-ит поднял руку, призывая всех замолчать:

— Теушпа с норовом, а кроме того — осторожен: почувствует, что мы избегаем боя, может и вовсе повернуть назад. Будем тянуть время, кто знает, что ему на ум придет. Уйдем в горы — останемся без союзников. А без них нам не выстоять. Киммерийцы предпочитают сражаться здесь, в предгорьях, ближе к равнине, где их конница сумеет развернуться и показать свои лучшие качества, — значит, так тому и быть...

Царь прервался, оценивая позицию, которую предложил Ашшур-ахи-кар.

— Место хорошее, согласен. На рассвете выступаем. Становимся укрепленным лагерем, дадим бой, измотаем врага, а там и помощь подоспеет. Когда десятитысячная конница киммерийцев ударит Ашшур-аха-иддину в тыл, это решит исход битвы и всей войны.

На том и порешили. Военачальники прощались, тихо переговариваясь между собой, обсуждали недостатки и достоинства принятого плана. Набу-шур-уцур остался с царем наедине. Оба перешли на шепот, не доверяя ни страже, ни тонким стенкам шатра.

— Мой дорогой брат, перед приходом к тебе я получил известия от нашего человека в стане Ашшур-аха-иддина. Мы стали намного ближе к тому, чтобы решить исход войны одним ударом.

Арад-бел-ит нетерпеливо передернул плечами:

— Когда он сможет подобраться к этому ублюдку?

— Во время сражения…

— Почему так долго?

— После нескольких покушений Ашшур-аха-иддин усилил охрану. Никому не доверяет. Мы слишком тщательно готовились к этому шагу, чтобы…

— Слишком долго, — перебил его царь. — Но… хорошо, пусть будет по-твоему.

Через двое суток армия Арад-бел-ита встала лагерем в долине, где было решено дать бой. Пришли почти затемно, но сразу стали насыпать валы, копать рвы, валить на лесистых склонах деревья. Уже на следующий день укрепленный лагерь обозначился в четких границах: шириной всего в один ассирийский стадий^[32], длиной в пять, он вытянулся с востока на запад, преградив путь к перевалу. К исходу второго дня с южной стороны, обращенной к долине, через каждые двести шагов высились сторожевые башни, появился частокол с наклоном к неприятелю, ров наполнили нефтью. Такой же частокол, но без вала и рва, защищал лагерь и с северной стороны. На третий день — были поставлены шесть ворот, по три с севера и юга, друг против друга. Но тут случилось непредвиденное. Ночью разведчики доложили о появлении конницы в тылу армии Арад-бел-ита.

Когда царю сообщили об этом, он почернел от гнева.

— Как это могло случиться?!

— Конница Юханны могла уйти вперед, чтобы отсечь нас от перевала? — чувствуя свою вину, предположил Набу-шур-уцур.

— Или я оказался прав. Ашшур сносился с царем Русой и взял его в союзники.

Это был крах всех надежд.

Отправив гонца к Арад-бел-иту, царь Теушпа не торопился. Он, несмотря на данное союзнику обещание, все еще сомневался в необходимости вмешиваться в схватку между двумя братьями, где наградой был ассирийский трон. Больше всего смущала разница в силе армий. Киммериец понимал, что без его конницы Арад-бел-ит обречен, и поэтому все время думал о том, как лучше воспользоваться плодами победы в случае успеха. Долго ли продлится его дружба с новым ассирийским царем? Не станет ли это причиной ревности и затаенной обиды, за которой последует поход в киммерийские земли, стоит Арад-бел-иту собраться с силами? Как скажутся эти распри на силе Ассирии — что, если от ее прежнего величия не останется и следа, зачем ему тогда такой союзник?

Даже то, что раньше толкало вперед, — ожидание неминуемой войны с Ашшур-аха-иддином — теперь не казалось таким уж очевидным доводом. Киммерийцы уже били этого царя, побьют и снова. А может быть, лучше как раз выждать, пока две армии не обескровят друг друга, чтобы потом расправиться с победителем? Кто бы ни победил.

Все эти мысли и тревоги вызвали у Теушпы головную боль и бессонницу, и без того мучавшую его в последние время; царь стал мрачен, подолгу не покидал своего шатра, никого не допускал к себе, привалы растягивались на сутки и более, из-за чего киммерийская конница продвигалась вперед немногим быстрее пехоты.

Боги сами решили за Теушпу. Накануне того дня, когда послание киммерийского царя заставило Арад-бел-ита встать укрепленным лагерем в предгорьях Армянского Тавра, высоко в горах прошли дожди. Восточный Евфрат, о котором предостерегал Набу-шур-уцур, и без того вышедший из берегов из-за обильного таяния снегов, после этого разлился на равнине настолько широко, и настолько бурными и опасными стали его воды, что ни о какой переправе не могло быть и речи. Теушпа какое-то время шел вверх по течению вдоль правого берега, пока не уперся в скалы и там, понимая, что ничего уже не исправить, что битва состоится без его участия, повернул назад.

За два месяца армия Ашшур-аха-иддина разрослась до тридцати с лишним тысяч человек, и теперь на марше она растянулась, как мифическая змея. За нею стелился длинный, точно после бури, шлейф пыли, оставались опустошенные леса, иссохшие колодцы и полное разорение. Однако еды все равно не хватало, воды было мало, а ноги с каждым днем все больше и больше сбивались в кровь. О битве стали мечтать, как об избавлении от мук.

— Не отставать! Шире шаг! — покрикивал Шимшон на воинов своей сотни. — Хадар! Подтяни ремень! Сасон, подними голову, вперед смотри, не под ноги, ты пехотинец, а не баран!

Все так и было: Хадар и Сасон, его внуки, еще вчера сопливые юнцы, сегодня шли вместе с ним защищать своего царя… Какого — правильного, настоящего или, наоборот, самозванца — Шимшон даже не задумывался. Исправить он ничего не мог, а на чьей стороне сражаться, за него решили боги. А ведь и правда — не получи он два месяца назад немедленного приказа от Ишди-Харрана возвращаться на Табал, пришлось бы умирать не за Ашшур-аха-иддина, а за Арад-бел-ита. Но мысль о том, что в предстоящем сражении придется биться с Гиваргисом или со старым другом Хавшабой, и что им суждено погибнуть, обжигала сердце Шимшона каленым железом.

Вечером на привале внуки заговорили о том же.

— Дед, а отец — там? У цареубийцы? Вот если мы с ним на поле боя встретимся, что тогда делать? Как быть? — с набитым ртом спросил Хадар.

— Не встретишься, — ушел от ответа Шимшон. — Царский полк будет стоять в резерве, мы даже в бой не вступим. Все закончится быстро: у царя Ашшур-аха-иддина втрое больше людей, конница, колесницы и лучшие полководцы.

Про себя же подумал: «Хорошо бы так, но сеча будет жестокой. Ассирийцы против ассирийцев. Такого на моему веку еще не было».

Шестнадцатилетний Сасон, осторожно черпая ладошками из глиняной миски овсяную кашу, поинтересовался, в словах слышалась горечь:

— Может, они сдадутся? И живы останутся…

— Ашшур-ахи-кар не сдастся…

Ночью, после отбоя, натянув до самого подбородка верблюжье одеяло, Сасон зашептал:

— Вот бы пробраться в стан Арад-бел-ита, выкрасть отца.

— Ты хоть наши бы дозоры обошел стороной, не то что чужие, — насмешливо отвечал Хадар младшему брату.

Хадар в глубине души даже мечтал о том, чтобы сразиться с отцом в честном бою, чтобы и ему, и себе доказать, как он стал хорош в ратном деле. Размышлял: «Убивать его не стану, а вот в плен взять…»

В палатку вошел сотник Хадар. Среднего роста, все такой же лупоглазый, зато теперь с густой черной бородой, не то что три года назад. Принялся вполголоса расспрашивать полусонных воинов, где Шимшон, но стоило кому-то из ветеранов прикрикнуть, мол, дай поспать, тут же замолчал.

Сасон посмотрел на молодого сотника с завистью, прошептал:

— Глянь, как задается, а ведь я его легко в бараний рог скручу. И как его во главе сотни поставили? Он ведь немногим старше нас.

Его брат, хоть и засыпал уже, за своего тезку заступился:

— Да хватит тебе геройствовать! Он, между прочим, вместе с дедом со штурма Маркасу. Думаешь, ты станешь за три года сотником?

Сказал так — и уснул…

Шимшон сидел у костра в полном одиночестве, пил вино и думал о прожитой жизни. Сегодня ему было как никогда грустно. Он вдруг понял, что этот поход станет для него последним. Шутка ли, через месяц ему исполнится шестьдесят два. Хоть ищи, хоть не ищи, а никого в армии старше, чем он, нет. Усмехнулся с грустью: «Я и так уже лет двадцать лишних воюю».

В бою он еще мог с кем угодно драться на равных, но длительные переходы давно превратились в пытку. Нет ничего хуже, чем когда на тебя смотрят, не скрывая жалости, а командир кисира, выбирая слова помягче, чтобы не обидеть ветерана, приказывает сесть на повозку.

Хадар-сотник появился сзади бесшумно, однако старик все равно учуял его и молча протянул пиалу с вином.

— Будешь?

— Давай, — не стал отказываться тот. — И правда, зябко что-то.

— Чего надо?

— Дашь мне твоего Рабата? Мою сотню отправляют вперед. А все знают, что лучше лазутчика, чем он, не найти.

— Дам. Только уговор, верни, — проворчал. — А то не напасешься на вас…

А тем временем в шатре Ашшур-аха-иддина собрался военный совет.

— Если перевалят через хребет и переправятся через Восточный Евфрат, нам их уже не нагнать, — развел руками Гульят, отвечая на вопрос царя, как долго может продолжаться эта погоня. — Да и кто знает, как поведет себя царь Руса. Что если он решит объединиться с твоим братом.

Вмешался Скур-бел-дан:

— Урарту истощено набегами кочевников с востока и запада. Жаждет мира. И выжидает, кто победит в нашей войне. По сведениям моих лазутчиков, Руса скапливает силы севернее моря Наири, но, скорее, для того, чтобы не пустить Арад-бел-ита в свои земли, нежели чтобы помочь ему. Думаю, что достопочтимый Гульят напрасно беспокоится: Арад-бел-ит остановился у предгорий у входа вот в эту долину, — наместник показал на карте место, — и, судя по всему, он намерен дать нам бой.

— Брат не настолько безрассуден, — не поверил Ашшур-аха-иддин.

— Это не безрассудство. Он ждет подкреплений — киммерийцев Теушпы. И строит укрепленный лагерь, который с двух сторон прикрывают горы. У Арад-бел-ита хорошая позиция и хорошие воины. Но он еще не знает, что кочевники повернут назад: Восточный Евфрат разлился по равнине, как море, и им никак не переправиться на левый берег. Это не безрассудство — это воля богов, которые встали на сторону моего господина.

— Когда я наконец увижу его штандарты?

— Уже завтра, к концу дня…

Армия Ашшур-аха-иддина подошла к лагерю Арад-бел-ита даже раньше, еще до полудня, встала на привал в десяти стадиях. Выставили охранение. Принялись разбивать шатры и палатки. К лесу потянулась длинная цепочка воинов, отряженных для того, чтобы заготовить дерево для частокола — единственного, чем было решено оградить расположение армии.

Неожиданно из лесной чащи появились конные воины, не меньше пяти сотен, и, осыпав лесорубов стрелами, обратили ассирийцев в бегство.

Конница Ашшур-аха-иддина в это время находилась неподалеку. Еще издали узнав во вражеском командире Санхиро, сгоряча, не спросив разрешения у Гульята, опасаясь, что будет поздно и дерзкая выходка останется безнаказанной, Юханна бросил против неприятеля все свои силы. Две тысячи всадников погнали врага к его лагерю, еще две тысячи — направились наперерез.

Юханна на арабском жеребце вороной масти, сжимая в правой руке копье, в левой — легкий плетеный щит с медными пластинками и позолотой на ободке, сам участвовал в погоне. Споря с ветром, относившим его слова, рвавшим их на части, рабсарис на ходу отдавал приказы — «не отставать», «берем левее», «отжимайте их от леса», «садимся им на плечи… врываемся вместе с ними в лагерь». И эта мысль — ворвавшись в стан врага, решить исход боя одним кинжальным ударом — вдруг захватила командира конницы целиком. Он знал цену внезапной атаки, знал, что неприятель не готов к такому повороту событий. Ведь все, что им надо, — захватить ворота и продержаться совсем немного времени, пока не подойдет подкрепление от Гульята. Рабсарис подозвал к себе гонца, приказал ему найти туртана и сказать, что конница ждет от него поддержки.

Гонец поспешил исполнить поручение, но едва успел оторваться от отряда, как его вдруг настигли сразу десяток стрел — конь под ним рухнул, воин упал ничком в высокую траву, попытался встать, но следующая стрела выбила ему глаз и мгновенно убила.

Когда Юханна увидел эту смерть, сердце укололо плохое предчувствие: он не понял, откуда прилетели стрелы, а неизвестность на поле боя всегда была предвестницей поражения. Однако командир не успел еще даже осмыслить эту неподотчетную тревогу, как ловушка, расставленная неприятелем, захлопнулась.

За пару стадиев до земляного вала вся вражеская конница вдруг развернулась на полном ходу, встала в круг и ощетинилась копьями. Юханна был готов поклясться, что это самоубийство: его отряд почти в десять раз превосходил по численности неприятеля. Но поскольку цель была другая — не смерть этих отчаянных храбрецов, а захват ворот — то и приказ последовал соответствующий: в ближний бой не вступать, осыпая врага стрелами заставить его отступить в лагерь.

Внезапно все трое ворот открылись. А затем из них на полном ходу вылетела многочисленная конница. Для Юханны это стало полной неожиданностью, ведь он был уверен: пятьсот конных воинов Санхиро — это все, что есть у Арад-бел-ита.

В следующую минуту стало понятно, что это не ассирийцы. Это были кочевники. Они мгновенно рассыпались по равнине, перестроились в боевой порядок и уже готовились к атаке.

— Отступаем! — вскричал Юханна, поворачивая вороного назад.

Но было поздно. На его отряд обрушился град вражеских стрел. Те, кто пытался укрыть щитом голову, падали, раненые в спину, те, кто прикрывал спину, — ловили стрелы грудью.

Лазутчики Арад-бел-ита ошиблись, приняв внезапно объявившуюся в тылу конницу за врагов. Это был авангард скифов.

Мар-Априм, сопровождавший передовой отряд союзников, обнаружив ассирийские аванпосты, спокойно подъехал поближе, показывая свободные от оружия руки, потребовал привести сотника, назвался ему, и уже в сопровождении стражи мар-шипри-ша-шарри проводили к царю.

Арад-бел-ит, увидев в своем шатре Мар-Априма, переполненный чувствами, обнял сановника, усадил его рядом с собой, и сам — неслыханная честь! — налил вина. Гость, лишь немного пригубив из кубка, принялся рассказывать:

— Привел к тебе пять тысяч скифов. Командир у них — Арпоксай. В подчинении у него Ариант, после смерти Ратая — первый наследник Ишпакая. Номарх нарочно его отправил, чтобы подчеркнуть, какое значение он придает вашему союзу.

— Что Ишпакай сдержал слово — радует. Но почему царь Руса не спешит прийти ко мне на помощь?

— Его остановили тревожные вести из дома. Прошел слух, что скифы готовятся выступить против Урарту войной.

— Веришь в это?

— Ишпакай хитер. Все может быть. Одной рукой помогает тебе. Другой — может ограбить твоего союзника…

— Тогда вот как мы поступим. Я сегодня же отправлю к скифскому царю гонцов, с просьбой повременить с этой войной, на тот случай, если такие намерения есть. А ты поедешь к царю Русе и пообещаешь ему от моего имени любую награду, какую он пожелает, если он присоединится к моей армии… Ночь отдохни. Вижу — устал. И сразу в путь...

О важных делах после этого не говорили. Арад-бел-ит принялся расспрашивать сановника о семье, молодой жене, выяснилось, что Ишхануи уже на сносях и в конце весны должна родить. Еще и похвалил, мол, стать зятем первого министра — это умное решение. Желая показать Мар-Априму свое расположение, царь вскользь упомянул о Хаве:

— Она по-доброму вспоминала о тебе перед отъездом в Мидию, к царю Деиоку.

— При первом же случае отправлю ей свои наилучшие пожелания и подарки, — низко кланялся мар-шипри-ша-шарри…

Мар-Априму, несмотря на тесноту в лагере, выделили отдельный шатер, к нему приставили охрану. А к Арад-бел-иту тут же пожаловал Набу-шур-уцур.

— Утром по следу Мар-Априма пусти лучших разведчиков, — приказал царь. — Если доберутся до лагеря урартов, пусть выкрадут из него офицера поважнее и привезут ко мне. Хочу выведать, какие планы у царя Русы. Если же поедет прямиком в Русахинили, с полпути его вернуть. Не захочет по-хорошему — значит, силой.

Между тем, мар-шипри-ша-шарри всю ночь проспал как младенец, на рассвете сел на коня, взял с собой для смены еще одного и покинул лагерь. Путешествие в одиночку, без слуг, его не смущало. В течение всего дня он ехал не спеша, часто останавливался. По пути подстрелил вспорхнувшего прямо перед ним тетерева. Вечером во время привала эта добыча стала ему ужином. С удовольствием откусывая нежное мясо птицы, Мар-Априм долго и с аппетитом пережевывал каждый кусок, запивал его вином, и нет-нет да оглядывался по сторонам. Привал он сделал в глубоком овраге, костер развел небольшой, но об осторожности все равно не забывал.

Впрочем, как к нему подкрались со спины, все равно не заметил. Это был Хатрас.

— Так и знал, что напугаешь меня, — благодушно заметил Мар-Априм.

— Мой господин, — поклонился Хатрас.

— Садись рядом.

Скиф присел, неуклюже подобрал под себя ноги, снял с пояса меч, принялся бережно вытирать с него едва запекшуюся кровь.

Мар-Априм покосился на ожерелье из человеческих ушей, которого до их расставания еще не было.

— Шестеро?

— Пятеро. Один ушел. Уж очень хороший конь под ним оказался.

Мар-Априм недовольно скривился.

— Это плохо.

— Он тяжело ранен. Истечет кровью раньше, чем доберется до лагеря.

— Хотелось бы верить… Наши с тобой пути на этом расходятся.

Хатрас склонил голову на бок, заглянув в лицо своего господина без удивления, без интереса, как будто с неприязнью, отчего у Мар-Априма нехорошо заныло сердце. Он всегда опасался этого прирученного зверя, который, казалось, терпит его только потому, что всегда сыт и доволен.

— Помнишь, что два года назад тебе обещал принц, когда даровав свободу, отправил в Урарту к мар-шипри-ша-шарри?

— Голову моего кровного врага.

— А я сказал тебе, что он никогда не сдержит данного слова… Хочу чтобы ты знал — Арпоксай уже в ассирийском лагере. Как думаешь, отдаст царь тебе голову своего союзника?

Хатрас ничего не ответил. Потом поудобнее сел, облокотился спиной о дерево, сложил на груди руки, закрыл глаза.

Мар-Априм доел своего тетерева, тоже попытался уснуть, но в присутствии скифа ему было тревожно… и вдруг совсем рядом громко ухнул филин. Мар-шипри-ша-шарри насторожился, взялся за меч, принялся вглядываться в лесную чащу; справа, со стороны речки, пронзительно, почти по-кошачьи прокричала кваква.

— Я проверю, — неожиданно сказал Хатрас, легко поднимаясь, будто и не спал.

Через мгновение он уже растворился в темноте.

Не было его долго. Когда скиф вернулся, на поясе у него красовалась шкура лисицы.

— Заберу твоего коня. Он мне нравится.

Перчить ему Мар-Априм не посмел.

Скифы вступили в лагерь ночью, расположились обособленно, всю ночь пили вино. Арад-бел-ит пришел к союзникам с небольшой свитой. С Арпоксаем обнялся и облобызался, как старый друг, хотя они виделись впервые, с Ариантом — словно чужие, лишь соблюдая приличия. Царь согласился разделить с союзниками трапезу. Заговорили о предстоящей битве.

— Мы их разобьем, не сомневайся, владыка! Разобьем! — кричал Арпоксай, спьяну пытаясь обнять и поцеловать ассирийца.

Затем переходил на полушепот:

— Но для начала мы уничтожим их конницу, чтобы она не мешалась у нас под ногами.

— Как ты этого добьешься? — недоверчиво спросил номарха Арад-бел-ит.

Несмотря на выпитое в огромном количестве вино, от которого лицо скифа стало похоже на спелую сливу, глаза слезились, а язык заплетался, точно виноградная лоза, Арпоксай по-прежнему трезво мыслил и давал дельные советы.

— Есть много способов заставить врага поступать так, как ты захочешь! — номарх подмигнул ассирийскому царю и громко расхохотался. Однако успокоившись, опять стал серьезен: — Нам на руку, что армия Асархаддона^[33] появится здесь только завтра. Мы начнем готовиться к встрече с ними сегодня же ночью…. Мне понадобятся все твои лучники. Часть из них укроется среди деревьев на западном склоне, часть спрячем среди высокой травы там же, где устроим ловушки.

Арпоксай взял в руки меч и принялся рисовать острием на песке план местности.

— Зная ваши привычки, — при этом номарх презрительно скривил губы, — Асархаддон расположится напротив нас лагерем, станет окружать его частоколом или валом, будет готовиться к сражению со знанием дела, не желая рисковать и губить понапрасну людей, начнет строить хитрые машины, чтобы разрушить твои укрепления, войска его будут заняты строительством. Они сильнее и поэтому заранее поверят в свою победу, чем мы и воспользуемся…

Пировали под открытым небом, сидели по-простому на поваленных деревьях, вокруг огромного поднимающегося в черное небо костра. Рядом с царями шумно трапезничали их друзья и ближайшие соратники, все соревновались со всеми, кто в силе и ловкости, кто в остроумии, кто в умении выпивать.

— Лес они станут валить здесь, ближе к ручью, неподалеку от оползня, там все деревья как на подбор стройные и крепкие, — продолжал Арпоксай. — И еще будут уверены, что находятся в безопасности, ведь напасть на них незаметно никак нельзя, потому что выше по склону голые скалы. Мы спрячем конницу заранее и в нужный момент ударим по лесорубам, а как только навстречу нам отправят конный заслон, повернем назад… Посмотрим, заглотят ли они наживку.

Арад-бел-ит смотрел на номарха не мигая, внимая каждому его слову, изредка поднося к губам кубок с вином. Осторожно вмешался:

— Конницей у брата командует Юханна. Опыта ему не занимать. Он не клюнет на эту уловку.

— А знает ли твой брат, сколько у тебя сил?

— Что у меня всего пятьсот конников? — безусловно. Он даже знает их командира Санхиро.

— Они знакомы, эти два командира?

— Когда-то они были товарищами… Так как мы поступим с засадой, и кого мы туда отправим?

— Мы посадим в засаду всю твою конницу, во главе с Санхиро. Он ведь узнает его? Этот Юханна — твоего Санхиро? — осклабился Арпоксай.

— Узнает.

— Очень хорошо… Лучше и придумать нельзя. Как узнает, так сразу и бросит против твоих людей всю конницу. Личная месть — она всегда в этом деле важнее всего. Своему командиру прикажи в бой не лезть. Пусть поворачивает назад, скачет вдоль леса к ближайшим воротам, так мы сможем увлечь неприятеля к нашим лучникам. Где-то здесь, — Арпоксай ткнул острием меча в песок, — на двойном расстоянии полета стрелы от нашего лагеря, твоей коннице следует занять круговую оборону. С наскока враг атаковать не станет, побоится, сначала покружит, дождется, пока подойдут все силы… Как только они придержат лошадей — это сигнал для наших лучников. Те, кто спрячется на равнине, будут сидеть небольшими отрядами по десять человек, вооруженные луками и копьями. Каждый из таких отрядов окружим канавой, да так, чтобы ничего видно не было. Едва полетят стрелы, конница попытается их атаковать — и попадет в ямы-ловушки. Хочешь не хочешь, а придется прижаться к лесу. Но ты помнишь, что у нас и там есть лучники… А затем из лагеря ударю я… Но поверь, к этому времени от конницы твоего брата половина будет околачивать пороги вашего бога Нергала, чтобы воздать ему должное за легкую смерть…

Все выглядело очень заманчиво, а главное, казалось таким выполнимым! Лишить брата всей его конницы — да это половина победы! Если чего и не хватало — времени. Ночь предстояла беспокойная. Царь тотчас приказал позвать Набу-шур-уцура, Аби-Раму, Ашшур-ахи-кара и Санхиро, в двух словах изложил им план Арпоксая. Заставил высказаться каждого. Санхиро со всем согласился: «Юханна не удержится от соблазна поджарить меня на вертеле». Аби-Раме больше всего понравилось, что его лучники начнут сражение, не слишком ставя себя под удар. Но больше других вдохновился этим хитрым маневром Ашшур-ахи-кар:

— Как только мы уничтожим их конницу, перейдем в атаку. Не следует ждать, пока они придут в себя.

Арад-бел-ит не стал с ним спорить: все, что у них было, — инициатива и внезапность. Хотя после начала битвы на их стороне окажется еще одно преимущество: возможность наносить стремительные удары конницей с флангов, угрожать тылам, бить по самым больным местам, уходить из-под удара без ущерба для себя. У них будет пятитысячный отряд скифской конницы, которой враг ничего не сможет противопоставить.

Набу-шур-уцур заговорил с царем тише, чем другие:

— Кажется, у нас есть чем порадовать нашего скифского друга. Караульные только что схватили Хатраса, кровника Арпоксая.

— Хатрас? Кто это? — не сразу вспомнил царь.

— Тот, кто убил Шумуна.

— Как он здесь оказался?

— Два года назад ты отослал его в Русахинили к мар-шипри-ша-шарри, но к тому времени, когда Хатрас добрался до Урарту, место Мар-Зайи давно занял Мар-Априм… Скорее всего, скиф пришел за Арпоксаем, чью голову ты когда-то ему обещал.

— Приведи его. Только чуть позже.

А пока Арад-бел-ит вернулся к разговору со своими командирами:

— Царский полк выходит следом за скифами через главные ворота. Выстраиваетесь в боевой порядок. Тяжелая пехота впереди. Ашшур-ахи-кар, строй не растягивай: потери будут большими и мне надо, чтобы на смену убитым успели встать новые воины. Лучники присоединятся к вам, как только будет разбита вражеская конница. Аби-Рама, всем аконтистам оставить щиты в лагере, пусть берут только копья, как можно больше копий. Атакуем по центру, войдем в них как нож в масло, разделим их пополам, внесем панику… Санхиро будет прикрывать наши тылы, скифы — фланги…

О сне пришлось забыть. Всем, кто мог держать мотыгу, было приказано идти рыть ямы-ловушки. Исключение сделали только для конницы Санхиро, которая, выйдя из лагеря, растворилась в лесу на западном склоне.

В какой-то момент, уже под утро, Арад-бел-ит сказал Арпоксаю:

— Позволь мне, мой добрый друг, преподнести тебе подарок, в знак нашего прочного союза.

После этого два ассирийских воина подвели закованного в цепи Хатраса.

— Кто он? Скиф? — не узнал своего непримиримого врага номарх.

— Разве ты не узнаешь человека, который убил твоего сына?

Арпоксай по-стариковски степенно поднялся, вразвалочку подошел к пленнику вплотную, настолько близко, что они оба могли ощутить дыхание друг друга:

— Хатрас?! Неужели ты?! Бродячий пес… Я уж и не думал, что ты жив…

Потрепал его по загривку, как щенка… а тот вдруг кинулся на номарха, вцепился крепкими зубами ему в щеку. Ассирийцы, державшие пленника, потянули за цепи, и ими же стали бить его по голове. Только вмешательство старого скифа остановило это жестокое наказание.

— Нет, нет, не так быстро.

Арад-бел-ит предупредил:

— Будь с ним осторожнее. Однажды, чтобы выжить, ему пришлось питаться человечиной.

Арпоксай, прижимая руку к рваной ране на щеке, сказал с ухмылкой:

— Это потому, что ишкузы привыкли к такой пище. В голодные годы у нас принято поедать тех, кто болен или немощен.

Он обошел лежащего на земле Хатраса, словно выискивая его слабые стороны:

— Почему на тебе оковы? Снимите их! Скифы не должны быть в оковах. Что у тебя с рукой, пес? Она у тебя высохла. Тогда зачем она тебе?

Двое скифов по команде номарха повалили Хатраса на землю, лицом окунув в грязь. Затем Арпоксай оглядевшись, поднял к груди огромный валун, и вдруг обрушил его на руку своего кровника, так что хруст ломающихся костей заставил вздрогнуть даже Арад-бел-ита.

— Слышишь?! Слышишь этот звук?! Привыкай к нему! Я переломаю твои руки и ноги, перемелю их в порошок, потом переломаю тебе ребра… а когда ты превратишься в червя… к этому времени битва закончится, и здесь будут горы трупов — тогда тебя закопают среди них… чтобы у тебя было вдоволь мяса, человеческого мяса, которое ты так любишь… а еще — чтобы черви, поедающие плоть, съели тебя заживо.

Хатрас от боли потерял сознание. Его безуспешно пытались привести в чувство, потратили на это три бурдюка воды, но ничего не вышло, тогда Арпоксай приказал:

— Привалите камнем его руку и оставьте здесь до утра. У нас еще будет время развлечься.

После этого номарх стал больше пить. Пытался обнять царя, стал бросаться на друзей с мечом, но потом заснул прямо на земле, рядом с костром. Слуги бережно подхватили старика и отнесли в шатер.

Юханна слишком поздно понял, что подписал смертный приговор своим людям, когда погнался за Санхиро.

Лесная чаща пугала. Но еще больше пугала широкая долина, приглашающе раскинувшаяся перед ними: чутье бывалого воина подсказывало, что туда соваться нельзя. А решать следовало немедленно.

— К лесу! — скомандовал Юханна.

Сигнальщики передали приказ коннице, и она, как хорошо отлаженный механизм, тотчас пришла в движение, разворачиваясь правым боком к западному склону.

Но чуда не случилось — лес ожидаемо ощетинился градом стрел.

Теряя убитых десятками, отряд на полном скаку стал уходить на открытое пространство. Юханна видел, как вражеская конница наступает из своего лагеря тремя лавинами, как второй его отряд в две тысячи человек оказался между молотом и наковальней, как гибнут ассирийцы, стал корить себя за то, что совершил ошибку, ввязавшись в бесполезный бой без тщательной разведки, без поддержки тяжелой пехоты, колесниц и лучников. Взмолился о пощаде богу Ашшуру… Как вдруг земля под рабсарисом разверзлась; в падении он перелетел через голову жеребца и, грудью напоровшись на острый кол, мгновенно испустил дух, еще не зная, что следом за ним в такие же ямы-ловушки попало не меньше сотни его воинов…

Отряд после смерти командира рассыпался, и уже каждый спасал себя в одиночку.

Тем временем из укрепленного лагеря Арад-бел-ита выходил и строился на равнине царский полк Ашшур-ахи-кара, а из леса подтягивались лучники.

Скифы гнали врага до самой ставки Ашшур-аха-иддина.

Назад к своим прорвались всего несколько сотен конников, под тысячу — сдались в плен, больше двух тысяч погибли...

Ашшур-аха-иддин вместе с Гульятом и Скур-бел-даном покинули расположение войск сразу, как только армия остановилась после марша. Они собирались осмотреть поле боя с удобной возвышенности, находившейся в тылу, откуда горная долина, зажатая между двумя высокими горами, была как на ладони.

Еще до того, как Санхиро атаковал лесорубов, царь со своими военачальниками поднялись сюда и обсудили план предстоящей битвы.

Скур-бел-дан советовал не торопиться:

— Они загнаны в угол, мой господин. Эта армия обречена: у нас превосходство в пехоте и в коннице. Арад-бел-ит будет ждать киммерийцев, надеясь на их помощь, а мы в это время подготовимся к штурму его укрепленного лагеря. Атака с ходу ничего нам не даст, кроме многочисленных потерь.

Ашшур-аха-иддин, всматриваясь вдаль, на укрепления, за которыми спрятался его родной брат, сказал одобрительно:

— А ведь он прав, Гульят? Мы брали крепости и посильнее. Что мешает нам взять приступом эту?

— Мой господин, на войне происходит много случайных событий, а эта война пока не окончена, — сказал Гульят. — У Арад-бел-ита все еще достаточно сил для того, чтобы одержать над нами верх, особенно если мы будем его недооценивать. Не верю я, что он станет, как кролик, сидеть в норе и покорно ждать своей смерти.

— А что бы ты предпринял на его месте? — поинтересовался царь.

— Он поступает так, как единственно должен, если собирается дождаться Теушпы. Если мы пойдем на штурм сразу — у Арад-бел-ита будет перед нами серьезное преимущество: он лишает нас возможности использовать конницу и колесницы, уравнивает силы в пехоте. Если мы отложим штурм и тщательно к нему подготовимся, то потеряем дня три. Но к этому времени, оставшись без киммерийцев, он уже поймет, что подкреплений не будет. И тогда либо оставит в лагере небольшой заслон, чтобы нас задержать, пока основные силы отойдут в горы, либо… что маловероятно, попытается нас атаковать.

— Я всегда восхищался умением нашего туртана рассказать о самом очевидном, как о великом пророчестве, — язвительно поддел Скур-бел-дан.

— Ну и как мы поступим? — Ашшур-аха-иддин начал проявлять нетерпение.

— Прежде всего, отправим часть пехоты в тыл к неприятелю, чтобы она отрезала пути к отступлению…

И далее Гульят во всех подробностях обрисовал свое видение того, как достичь победы не только на поле боя, но и в войне, продолжение которой, по его мнению, было губительно для Ассирии.

— Нам надо сейчас опасаться не столько твоего брата, которого ты сильнее, а твоих соседей: скифов, киммерийцев, Урарту, Элама, Мидии, Египта. Все они только и ждут удобного момента, чтобы наброситься на твою страну как шакалы на раненого льва…

— Постой! Что там происходит?! — вдруг прервал туртана царь, увидев атаку на лесорубов. — На что он надеется? Почему Санхиро оказался на острие копья? Чего он хочет этим добиться?

— Только бы не было здесь никакого подвоха, — переполняемый нехорошими предчувствиями, произнес Гульят.

Когда Юханна погнался за вражеской конницей, Скур-бел-дан разгадал его замысел:

— Как бы там ни было, но у нас появился шанс ворваться в их лагерь. Мой господин, прикажи начать атаку. Для моих воинов будет честью принести тебе победу!

— Действуй, — приказал царь. — Вводи в бой свой эмуку. Мне нужны эти ворота.

Скур-бел-дан поспешил вниз по горной тропинке к оставленной ниже по склону колеснице. Но едва он скрылся из виду, как Юханна был атакован лучниками, а из лагеря выступили кочевники — неожиданные союзники Арад-бел-ита. Увидев, что конница попала в ловушку, Ашшур-аха-иддин побледнел и растерянно повернулся к Гульяту.

— Как такое стало возможным? Где, в чем мы ошиблись? Откуда у него столько конницы?

Туртан сохранял хладнокровие:

— Мой господин, битва только начинается. А сейчас позволь мне покинуть тебя. Уверен, твой брат поведет войска в наступление. Мне надо быть там, с армией.

Армия Ашшур-аха-иддина была вынуждена вступить в бой. В авангарде у нее стоял эмуку Набу-аха-эреша, наместника Самалли. О том, что к лагерю приближается неприятель, сановнику сообщили, подняв с постели: была у него такая привычка — отсыпаться сутки кряду после долгих переходов. Однако, надо отдать ему должное, он мигом оказался на ногах, быстро без чужой помощи оделся — высокие сапоги из кожи буйвола, длинная, ниже колен, туника, золоченые доспехи, широкий пояс и меч в ножнах, поверх всего плотный плащ (все-таки было зябко) — призвал в шатер своих офицеров, отдал необходимые распоряжения и уже скоро сражался в первых рядах. Кто бы мог подумать, что этот уже далеко не юный, сутулый, всегда осторожный и важный военачальник, брюзга, каких мало, окажется таким храбрецом!

Царский полк, ведомый Ашшур-ахи-каром, обрушился на эмуку Набу-аха-эреша всей своей мощью. Лучники и пращники, прикрываясь стеной из щитов, засыпали врага метательными снарядами. Когда в непосредственное соприкосновение с врагом вошла тяжелая пехота, воздух наполнился звоном оружия, криками, стонами. Армия Ашшур-аха-иддина несла потери, отступала, пыталась огрызаться. Отдельные ее отряды бились в полном окружении, не сдавались, хотя и таяли на глазах. Сотня Гиваргиса, а судьба в этой битве поставила сына Шимшона на сторону Арад-бел-ита, напротив, сама оказалась зажатой между двумя вражескими сотнями и готова была обратиться в бегство. На помощь поспешил Хавшаба со своими пехотинцами, его зычный голос, похожий на раскаты грома, перекрывал шум боя:

— Гиваргис, держись! Я иду!!!

Схватка может длиться лишь мгновение, когда чья-то ошибка сталкивается с опытом и ловкостью; а может напоминать поединок между пламенем и ветром, когда оба в состоянии одержать верх, и тогда победа приходит к тому, кто окажется хитрее или настойчивее. Вступив в сражение, Гиваргис долго бился одним копьем, заколол троих противников, заставив их опуститься на колени, харкать кровью, молить богов о быстрой смерти. Но затем смерть стала кружить над ним черным вороном. Враги были со всех сторон. Он заслонился щитом от прямого удара, направленного ему в грудь, так что вражеский меч высек искры, припал на правую ногу, попытался поразить противника — такого же, как и он сам, тяжелого пехотинца — копьем снизу в живот, защищенный ламеллярным доспехом, почувствовал, как рука уходит вперед, понял, что промахнулся: наконечник копья скользнул по броне и не нанес врагу никакого вреда, тут же отступил, прикрылся щитом и ударил снова, на этот раз — вложив в это движение всю свою силу. И по тому, как мелко задрожало древко, как замерло оно в воздухе без его помощи, догадался, что снова взял верх. Едва успел уклониться от летевшего в него дротика, а затем отбить хитрый удар из-за спины. И хотя его все-таки ранили, — всего лишь легкий порез на плече! — Гиваргис с облегчением выдохнул, осознавая, что был на волосок от гибели, и от этого пришел в ярость. Он взглянул на врага, посягнувшего на его жизнь, в полное отчаяния лицо — еще совсем мальчика, истекающего кровью, сражающегося со стрелой в правом предплечье, без щита, с одним мечом в левой руке, — шагнул к нему и безо всякого усилия, как режут свиней, вспорол ему живот.

Из-за гор поднимались тучи, небо быстро темнело, раньше времени приближая вечерние сумерки. Где-то далеко уже гремел гром и сверкали молнии. А на поле битвы продолжала литься кровь.

Скифы, разделившись, атаковали фланги Ашшур-аха-иддина. Один отряд повел за собой Ариант, другой — Арпоксай. Первому противостоял эмуку Набу-Ли, наместника Хальпу, второму — Скур-бел-дан. В обоих случаях передовые дозоры из сотни легковооруженных пехотинцев были смяты в считанные минуты. Многие побежали, но тогда смерть настигала их даже быстрее, приправив горечь поражения двумя-тремя стрелами в спину.

Когда завязалось сражение, в котором участвовала конница Юханны, на правом фланге в лагере Ашшур-аха-иддина еще только ставили палатки. Сюда же шли повозки со всем снаряжением: походным инструментом, перевязочными материалами, подковами, одеялами, запасами стрел и прочим необходимым, а главное — с провиантом, неподалеку протекала небольшая речушка с пологими берегами, это могло пригодиться для полевой кухни. Набу-Ли, блаженно отдыхавший после плотного обеда на мягком ложе в своем шатре, при известии о приближении врага тотчас оказался на ногах, выбежал наружу, приказал горнистам играть тревогу, рабсарису Бахадуру — поднимать войска, занять оборонительные позиции, чтобы защитить обоз. Сам же бросился в бой с теми, кто был поблизости, повел за собой две сотни тяжелой пехоты и чуть больше того лучников, чтобы выиграть время и отодвинуть схватку подальше от лагеря. И в какой-то степени это удалось. Ариант не собирался вступать в ближний бой. Скифы здесь держались на расстоянии, засыпая неприятелями стрелами и отступая при малейшей опасности.

А вот слева кочевники ворвались в лагерь на плечах беглецов, которые стояли в авангарде. Ассирийцы пришли в ужас. Это был сель, не знавший, что такое препятствие. Рыжебородые конники на полном ходу нанизывали человеческие тела на длинные копья, крушили булавами головы, сносили их секирами, топтали лошадьми живую плоть. Арпоксай сражался в первых рядах. Он дрался копьем, с такой ловкостью поражая врагов, что копье выглядело как продолжение его руки. Скольких он убил? Номарх умел считать только до десяти… и давно сбился со счета. Он был в ярости: этой ночью Хатрас исчез, словно в насмешку, оставив ему свою раздробленную руку…

— Так, говоришь, он ее отгрыз? — рассеянно переспросил Арад-бел-ит, наблюдавший в это время за битвой из лагеря.

— Да, ниже локтя, — подтвердил Набу-шур-уцур. — Арпоксай в ярости.

— Ну что ж, Хатрас и тут оказался нам полезен. Посмотри, как они дерутся. Кажется, это только укрепило боевой дух нашего скифского друга, — Арад-бел-ит усмехнулся. — Знай я, что это поможет нам в битве, сам бы поспособствовал этому побегу. Пора бросить в прорыв Санхиро, дай ему в помощь мою охрану… всю сотню… Пусть атакует слева, через Скур-бел-дана, чтобы ударить в центр по Ишди-Харрану.

Набу-шур-уцур тревожно огляделся вокруг:

— Можно ли так рисковать, мой дорогой брат?! Санхиро и твои телохранители — это наш последний резерв, лагерь опустеет, если они пойдут в бой.

— Посмотри назад, — спокойно сказал Арад-бел-ит. — Что ты видишь?

Набу оглянулся на горы, на почерневшее небо, и догадался:

— Сегодня тьма опустится на равнину раньше обычного.

— Да, и тогда мы утратим инициативу. Если Ашшур-аха-иддин продержится до темноты, мы вынуждены будем отступить. Тогда все успехи сегодняшнего дня будут напрасными… ну, может быть, кроме того, что мы разбили и уничтожили его конницу…

Подмога подоспела вовремя. Еще немного — и Гиваргис со своими людьми полегли бы на поле боя все до одного. Те, кто уцелел, едва способны были держать оружие. Из сотни осталось меньше половины. Они сомкнулись плотным кольцом вокруг нескольких раненых и лишь защищались, позабыв об атаке. Появление Хавшабы стало для них тем глотком свежего воздуха, что возвращает к жизни.

— Не отставать! Держать строй! — прокричал Гиваргис.

Понимая, что пора действовать и брать врагов с двух сторон, сотник обрушился на ближайшего к нему противника с удвоенной яростью. От страшного по силе удара мечом череп раскололся как яичная скорлупа, чужая кровь брызнула в лицо, залила глаза. Гиваргис механически вытер ее рукавом; и вдруг почувствовал обжигающую боль в боку. Его ударил копьем уже убитый враг! Мышцы агонизирующего тела, повинуясь затухающему импульсу умирающего мозга, действовали сами по себе.

— Держаться! — захрипел сотник, но зашатался, отступил, выпустил оружие; и не упал только потому, что товарищи поддержали его под руки.

Неприятель, меж тем, дрогнул, один за другим пали его командиры, и строй сразу рассыпался, словно бисер по ровной поверхности. Тех, кто еще пытался сопротивляться, убивали первыми. Тех, кто бросал оружие, — щадили. И войска Ашшур-аха-иддина покатились назад, гонимые страхом смерти, но больше всего — паникой.

Из укрепленного лагеря Арад-бел-ита тем временем подтянулись повозки, санитары и рабы с носилками. Когда раненых, среди которых был и Гиваргис, стали отправлять в лазарет, в центре сошлись два царских полка — Ашшур-ахи-кара и Ишди-Харрана.

— Останови его любой ценой, слышишь, любой ценой! — наставлял Гульят своего командира. — Не дай Ашшур-ахи-кару разделить нашу армию, иначе мы станем легкой добычей для скифской конницы.

Пять сотен, среди которых был и отряд Шимшона, Ишди-Харран оставил в резерве. Располагался он на возвышенности, поэтому за боем все наблюдали, не отрывая глаз, пытаясь отыскать среди врагов знакомых и друзей, испытывая при этом смешанные чувства: понимали, что слабость проявлять нельзя, а сердце все равно ныло, видя, как по обе стороны падают на землю те, кого они знали, любили, не раз спасали от смерти или благодаря им были спасены сами. Шимшон узнал издали сотню Хавшаба, потом нашел его самого. Протолкнул в горле застрявший комок. Стал всматриваться еще пристальнее, ведь где-то рядом должен сражаться его сын. Стоявший сзади Хадар тихо заговорил:

— Вон тот великан, рядом со штандартом — Акбэр, он из сотни отца.

Дед прищурился… Куда там — глаза уж не те. Разве отсюда разберешь…

— А Гиваргиса?.. Отца не видишь? — спросил Шимшон с плохо скрываемым волнением.

— Нет его… Нигде поблизости нет, — уверенно сказал внук. — Может, ранен?

— Может, и ранен…

Поле битвы теперь простиралось на семь стадиев в ширину и более чем на двадцать в длину. Воздух наполнился тысячами стонов и проклятий. Раненые и мертвые лежали вперемешку. Земля и человеческие тела были утыканы копьями и стрелами. Сорванные палатки и перевернутые повозки напоминали бурелом, брошенные щиты — могильные плиты. Как будто злые силы вырвались из недр на поверхность и наслали на людей страшное поветрие.

Бой продолжался уже два часа. К наблюдавшему за битвой Ашшур-аха-иддину присоединились сопровождавшие его в походе жрецы, пятеро седых старцев в серых одеждах, среди которых был его астролог Сохрэб.

— Когда и где ты встречаешься с Бэл-ушэзибу? — спросил царь.

— Сегодня в полночь, выше в горах, у ручья, — тихо ответил жрец.

— Передай, что всем, кто перейдет ко мне, я дарую полное прощение. И пусть боги дадут им силы одуматься.

— Все исполню, мой господин.

— В полночь… как бы не было поздно… — вслух размышлял царь. — Сохрэб, разве не ты обещал мне сегодня утром, что боги будут благосклонны к моей армии?

Нетрудно было угадать, что за этим вопросом скрываются и сомнения, и скрытое раздражение. С каждой минутой Ашшур-аха-иддину все яснее виделось, как он стремительно приближается к пропасти. На левом фланге едва держался Скур-бел-дан. Справа под бесконечным обстрелом со стороны скифов, поддерживавших легкую пехоту Арад-бел-ита, пятился к реке Набу-Ли, с каждой минутой все больше оголяя свой фланг, куда в любой момент могла устремиться вся вражеская конница. Центр дрожал, как натянутая тетива. Но главное: отступившие части его армии все еще оставались разрозненными, порой безоружными или лишенными командиров.

Сохрэб, поглядев на небо, утвердительно кивнул:

— И звезды не обманули тебя, мой господин.

В подтверждение его слов сильный порыв ветра охватил стройную фигуру царя, всколыхнул волосы. Природа словно подсказывала: будет шторм. Ашшур-аха-иддин с надеждой посмотрел на тучи, надвигающиеся из-за гор, стал беззвучно шептать слова молитвы, но тут же увидел, как дрогнул эмуку Скур-бел-дана, как кто-то уже бежит, заскрежетал зубами, увидел конницу Санхиро и подумал: «Если они зайдут Ишди-Харрану в тыл… если их поддержат скифы — это будет означать конец… вся моя армия будет уничтожена…»

Скифы поддержали Санхиро. Скур-бел-дан не смог противостоять их натиску. Командир эмуку попытался остановить бегущую армию личным примером, бросившись в бой с отрядом своих телохранителей, но тотчас попал в окружение. Словом, все, чего добился, — сковал вокруг себя пару сотен вражеских воинов.

Арад-бел-ит в волнении подошел к краю земляного вала, положил руки на частокол, впился пальцами в дерево так, что побелели костяшки. Царь весь был там, в схватке, где сейчас решалась судьба всего его царствования. До славы оставалось расстояние в два стадия.

— Вина! — глухо произнес он.

Набу-шур-уцур сам подал кубок своему молочному брату. Тот поднес его к пересохшим губам… и прошептал слова молитвы, что раньше с ним случалось редко.

Наперерез Санхиро и Арпоксаю устремились остатки конницы Ашшур-аха-иддина, но что происходит с камнем, брошенным в огненную лаву? Она расплавит его без следа.

Первые ассирийские конники врезались в тяжелую пехоту Ишди-Харрана. Одновременно с этим скифы на правом фланге, прижав Набу-Ли к берегу реки, стремительно вышли из боя, чтобы, просочившись в образовавшуюся щель, ударить по центру с другой стороны.

— Мы победили, — сверкнув глазами, Арад-бел-ит обернулся к Набу-шур-уцуру. — Победили!

И только боги думали иначе.

Небо почернело, среди туч сверкнула молния. Затем прокатился гром, заглушивший слова Набу. На землю упали первые тяжелые капли весенней грозы…

Ишди-Харран был слишком опытен, чтобы не понимать: исход битвы сейчас в немалой степени зависит от того, сумеет ли удержать позиции царский полк, не даст ли он себя окружить и уничтожить. Сам же командир находился позади своего полка, отдавал приказы, не сходя с колесницы. В последние полчаса его центр дрожал, как струна барбата^[34], которую щипали лишь для того, чтобы она издала жалобный звук. Это там сейчас сражался в пешем строю Ашшур-ахи-кар. Его штандарт то и дело взлетал над головами воинов, знаменуя каждую победу командира. По рядам в такие мгновения прокатывался оглушительный рык, и воины Арад-бел-ита бросались на врага с новыми силами.

«Любишь ты рисковать, мой ненавистный друг, — подумал Ишди-Харран. — Но что будет с твоими воинами, когда ты оступишься и падешь на землю, обливаясь кровью?»

Он подозвал десятника, командовавшего лучниками.

— Олборз, возьми лучших своих людей и отправляйся охотиться за Ашшур-ахи-каром…

Когда нависла угроза над левым флангом, Ишди-Харран, оценив степень опасности, бросил туда три сотни тяжелых пехотинцев, а когда скифы обошли еще и справа, отправил в бой сотню Шимшона.

Последнюю сотню он собирался повести сам.

«Полчаса… еще полчаса… и они нас сомнут».

Шимшон впервые сражался со скифами. Они отличались ото всех, кого он видел раньше. Рыжебородые косматые воины казались ему демонами, поднявшимися из самих недр, чтобы укротить сынов Ашшура. Вот только старый ассириец давно не испытывал страха ни перед богами, ни перед их слугами.

Судьба уготовила Шимшону встречу в бою с Ариантом, сыном Ишпакая.

Загородившись щитом, сотник ударил копьем налетевшего на него конника, пробил лошади грудь, отчего она с хрипом стала заваливаться на правый бок. Однако скиф оказался проворнее, чем можно было ожидать от его коренастой фигуры. Он ловко соскочил с лошади и, подняв над головой молот, опустил его на ассирийца — его щит раскололся надвое. Шимшон не удержался на ногах, поскользнулся на чьих-то кишках, упал на ягодицы, схватился за меч, но понял, что не успевает отбить следующий удар, и, видя, как падает клевец, целя ему между глаз, мысленно простился с жизнью. Прикрыл его Хадар, любимый внук. Молот на этот раз застрял в щите, и Ариант лишился главного своего преимущества.

— Умри, собака! — закричал Хадар.

Спасаясь от смерти, скиф припал на правое колено, одновременно выхватив из позолоченных ножен акинак с крупным зеленым изумрудом в навершии. Издевательски рассмеялся, показал гнилые зубы. И неожиданно рухнул лицом вниз, на трупы. Кто-то оглушил его сзади щитом.

— Ох и вовремя ты, — выдохнул Шимшон.

— Цел? — подмигнул внук.

— Вроде да, — хмуро ответил дед, раздраженно подумав, что теперь этот мальчишка растрезвонит об этой истории всем на свете.

Хадар тем временем перехватил копье так, чтобы пригвоздить кочевника к земле, сделал к нему два широких шага. Но Ариант внезапно ожил, перекатился, гневно закричал что-то на своем инородном языке, обращаясь к кому-то из своих соплеменников. Шимшон уже догадался — по дорогому оружию и доспехам, — что этот скиф знатен, что его смерть может дать им преимущество, поспешил внуку на помощь. Но в этот момент несколько стрел одна за другой пронзили грудь, шею и спину его Хадара, застывшего на мгновение, обернувшегося на деда с удивлением и немым вопросом во взгляде: «Что случилось, почему мне так больно?».

— Бедный мой мальчик, — прошептал Шимшон, глядя на внука и бессильно опускаясь рядом с ним на колени.

Долго оплакивать эту смерть времени не было. Справа налетел еще один бородач, на этот раз — с акинаком вдвое длиннее обычного. Шимшон едва отбился. Отбросил от себя нападавшего на несколько шагов, подхватил торчащее из земли чужое копье, метнул его, попал врагу в шею — наполовину оторванная голова завалилась набок. У кого-то из ассирийцев это вызвало спазм смеха. Едва ветеран покончил с одним, как на пути к скифскому предводителю живым щитом встали еще трое. Старый сотник вынужден был отступить. Поднял с земли чей-то щит — и вовремя: едва не остался без головы. Размашистым ударом отнял одному из врагов кисть, пробил яремную вырезку второму, третьего, упав на колени, ударил в пах. И тут увидел, что его главная цель уже сидит на коне, с головой его внука в руках.

Ариант был ранен и едва держался в седле, но покидая поле боя, он с улыбкой оглянулся на старика-ассирийца, желая до конца насладиться местью…

Начинался дождь. Пока редкий, неспешный: протяни руку — она и не промокнет. И все же грозовой фронт стремительно приближался к полю битвы. Быстро сгущающиеся сумерки вынуждали армию Арад-бел-ита рисковать и искать более короткие пути к победе.

Фланги Ишди-Харрана оказались зажаты в тиски. Его центр давно превратился в сито. Скифы и Санхиро со своей конницей бились с пехотой в ближнем бою и, пользуясь численным преимуществом, грозили взять царский полк Ашшур-аха-иддина в плотное кольцо.

Арад-бел-ит думал только о том, как ему не хватает резервов.

Ашшур-аха-иддин — о том, когда сможет контратаковать на правом фланге Набу-Ли, сколько сил осталось у Скур-бел-дана и, главное, почему медлит Гульят.

Туртан выжидал. Дважды приезжал к нему гонец от царя, тот требовал бросить против врага колесницы — их последнюю надежду. И дважды Гульят просил царя повременить.

«Рано… еще рано… Пусть их конница ввяжется в бой с головой, так, чтобы отступить было невозможно».

А решившись, подозвал к себе Хэндэра — молодого вавилонянина, назначенного на должность командира отряда колесниц накануне битвы, — и, обняв по-отечески, попросил его не щадить ни себя, ни своих людей ради победы.

Для союзников этот удар стал полной неожиданностью. Когда мчащиеся колесницы с косами по бокам врезались во вражеский строй, во все стороны полетели покалеченные тела людей и лошадей. За несколько минут конные скифы и ассирийцы Арад-бел-ита потеряли на левом фланге две сотни воинов.

Хэндэр находился на самом острие боя. Его повозка была намного тяжелее остальных. Впряженных в нее четырех жеребцов вороной масти защищали богатые кожаные попоны, настолько толстые и прочные, что далеко не каждая стрела могла их пробить. Помимо командира в ней были возница и двое тяжелых пехотинцев с высокими щитами и длинными копьями. Сам Хэндэр стрелял из лука: почти не целясь, но редко промахиваясь, он сеял вокруг себя смерть.

— Не увлекайся! — прикрикнул командир на возницу, заметив, что они слишком вырвались вперед и теперь их справа и слева окружают враги. Пока спасало только то, что скифы рассыпались перед ними, словно отара овец, в которую ворвался голодный волк.

Справа к ним на полном скаку приближалась группа конных лучников. Каждый из них выпустил в сторону колесницы не меньше десятка стрел, отчего повозка стала похожа на большого и очень прыткого дикобраза, но ассирийцы вовремя подняли щиты, вовремя заслонили и командира, и колесничего.

— Давай на них! Прямо на них! — приказал Хэндэр.

Им пришлось сделать крутой разворот почти на месте, когда правое колесо завертелось на месте, словно юла, попало между двух камней, затрещало… Спасло только искусство возницы — он вовремя стеганул коней, чтобы те перешли с крупной рыси на галоп.

Колесница сблизилась со всадниками, некоторые из них успели пустить стрелы почти в упор — три нашли цель: одна ранила пехотинца в руку, другая вошла ему же в щеку, отчего он упал на дно повозки, стал выть и харкать кровью, выплевывая куски языка, третья стрела скользнула по касательной вдоль шлема Хэндэра на уровне левого глаза. Кровь залила командиру лицо, закапала ему на доспехи, испачкала колчан, оперенье стрел, но это не помешало меткому стрелку: ранивший его скиф свалился с коня, схватившись за шею. А затем колесница влетела в группу скифов, и длинная острая коса, выдающаяся из колесной спицы почти на три локтя, вращающаяся так быстро, что казалась невидимой, срезала шесть лошадей, бросила их умирать на землю с отрубленными ногами или вспоротым брюхом...

Стена дождя, медленно спускавшаяся с гор, докатилась до долины, взяла в осаду поле битвы, стала делить воюющие стороны, за считанные минуты превратила вытоптанную лошадьми и людьми землю в топкое болото, полное оружия, мяса, крови, рвоты и испражнений.

— Разворот! Еще разворот! Не оставлять их в живых! — командовал Хэндэр.

Его колесница закружилась на месте, вдавливая в землю раненых скифов, перемалывая их кости, черепа, разрывая спицами внутренности тем, кто пытался встать, пока одно из колес не оказалось в яме, полной воды и вязкой жижицы. Кони потянули и остановились: то ли выбились из сил, то ли почувствовали, что им не справиться без помощи человека. Пришлось лезть в грязь, не обращая внимания на летящие стрелы, пытаться общими усилиями высвободить повозку из ловушки. Получилось, хотя и не сразу. Но когда они вытащили колесо, выяснилось, что оно еле держится и вот-вот треснет, а тогда не миновать беды…

Но неприятель неожиданно пропал, словно растворился в сплошной серой завесе ливня. И невозможно было понять, где идет сражение, шум дождя и гром перекрывали и лязг мечей, и ржание лошадей, и человеческие голоса…

Почти одновременно с колесницами справа перешел в атаку эмуку Набу-Ли.

Рабсарис Бахадур, находившийся в подчинении Набу-Ли, был молод и неопытен, но у него имелись два положительных качества, благодаря которым он стал правой рукой наместника Хальпу: богатство его отца, купца из Сиппара, и безусловная преданность своему господину.

Рабсарису понадобилось два часа, чтобы собрать и привести в боевую готовность спешно отступившие или бежавшие под натиском врага войска, а потом еще час, чтобы отправиться в бой (несмотря на то, что Гульят дважды посылал к нему гонца, требуя выступить на помощь Ишди-Харрану и помочь Набу-Ли, бьющемуся в полном окружении). И хотя удар получился слабым, — Бахадур сначала бросил вперед легкую пехоту, которую тут же опрокинули скифы, после чего тяжелые пехотинцы пошли в сражение без какого-либо прикрытия, — враг вынужден был отвечать на новую угрозу. Это и позволило Ишди-Харрану перебросить сотню Шимшона в центр.

Ашшур-ахи-кар, заметив, как стремительно меняется ситуация, вышел из боя, дабы понять со стороны, что можно предпринять, откуда взять необходимые резервы, как не дать ускользнуть из его рук победе, в которую он почти поверил.

Почти четверть часа ему пришлось идти до своей колесницы, стоящей в тылу. Не было никакой возможности поставить ногу, чтобы не наступить на чей-нибудь труп, чью-то оторванную конечность или снесенную голову. Один раз он упал, поскользнувшись на кишках, намотанных на наконечник копья, проводил взглядом кровавый след, тянущийся шагов на двадцать, увидел на другом его конце умирающего воина, такого хрупкого, что его можно было принять за девушку. Он тщетно пытался затолкать внутренности назад в живот, стонал, корчился от боли, плакал, молился…

— Как тебя зовут? — подойдя к нему, тихо спросил Ашшур.

Воин нашел в себе мужество ответить, несмотря на то, что каждое слово причиняло ему неимоверные страдания.

— Ноам, Ноам… из Ниневии…

— Ты храбро сражался, Ноам, — сказал ему командир, присаживаясь рядом и незаметно доставая кинжал.

— Мы победили?

— Да. Мы победили.

— Я поспорил… с другом, что… что мы победим. Он не верил… Мой друг… Нинуйа из Калху… Как больно… Как больно…

По его щекам текли слезы, стонать больше не было сил.

— Дай-ка я помогу тебе, — сказал Ашшур, расстегивая воину доспехи.

Но когда он сжал его руку в своей, Ноам все понял и благодарно посмотрел командиру в глаза…

Возница, еще издали заметив своего господина, нелепо взмахнул руками: вперед не проехать. Ашшур-ахи-кар устало покачал головой, озабоченно посмотрел вокруг, потом на небо, — ливень усиливался с каждой минутой, — подумал: «Знаешь, Ноам, а может быть, ты и выиграл свой спор. Этот, первый день остался за нами. А имея в виду соотношение сил, скажу: это большая удача. Может быть, боги все-таки не лишили нас своей милости».

Над горами сверкнула молния, следом — другая. Затем загрохотало. Небо слилось с землей и отступило перед водной стихией. С горных склонов вниз потекли мутные потоки бурлящей воды, несущей камни, комья грязи, вырванные с корнями деревья. Вышедший из берегов ручей на правом фланге армии Ашшур-аха-иддина, превратившись в полноводную реку, заставил забыть о бое и скифов, и Набу-Ли. Через некоторое время отступление стало повсеместным. Командиры больше не управляли своими отрядами, потому что не видели ничего дальше вытянутой руки, воины не знали, куда идти, где чужие, а где свои, лошади стали передвигаться по полю боя медленнее пехоты, колесницы вязли в грязи.

Раньше времени сгустились сумерки, и тогда обе армии позабыли о битве окончательно. Даже те, кто еще сражался, не утолив жажду крови, вынуждены были опустить оружие и пятиться назад, кто в укрепленный лагерь, кто — в голую степь.

Арад-бел-ит, понимая, что уже ничего не поправить, что победа упущена, приказал отправить на поле боя больше санитаров и рабов, чтобы спасти тех, кто завтра еще мог держать меч. Разослал гонцов своим командирам, требуя их на военный совет с отчетом о потерях. Сам же еще долго стоял на валу, ничего перед собой не видя, полный мрачных предчувствий, не понимая, почему от него отвернулись боги.

Он уговаривал себя: еще не все потеряно, ничейный исход первого дня битвы — не худшее начало для этой войны. Но здравый смысл подсказывал, что только чудо теперь может спасти его от поражения. В чудеса Арад-бел-ит не верил, и единственное, что ему оставалось, — надеяться на ту последнюю ловушку, которую он так долго расставлял своему брату. На то, что она сработает не сегодня так завтра. Все, что ему было надо, — смерть Ашшур-аха-иддина.

А тот, о ком он думал, в это же самое время находился на другом конце усеянной человеческими жертвоприношениями равнины, на своем наблюдательном пункте, устроенном на возвышенности. Гонцы от Гульята, Скур-бел-дана, Набу-Ли сообщили царю об отступлении врага, о том, что атака отбита, войска приводятся в порядок и, насколько возможно, готовятся к отдыху.

Царь, промокший до нитки, смертельно уставший не столько физически, сколько от истраченного духа, после этого заторопился, направился к ожидавшей его колеснице, чтобы вернуться к себе в шатер, где его уже ждали сухая одежда, теплая постель, подогретое вино и только что приготовленное мясо молодого оленя. Следом за царем шли жрецы (тоже измученные этим бесконечным днем, особенно в силу своего преклонного возраста), тихо обсуждали счастливый исход сражения, каждый не преминул сказать другому о своей вере в царя, не столько надеясь, что эти слова будут ему переданы, сколько стремясь избежать ложных обвинений.

Парвиз, начальник царской стражи, сражавшийся за Син-аххе-риба еще в Вавилоне, коренастый ассириец, в котором было что-то от гиены, выставил по обе стороны тропинки, где спускался царь, сотню воинов. Это обеспечивало надежную охрану повелителю до места, где были оставлены колесницы. Кроме того, на протяжении всего пути Парвиз сопровождал царя лично, шел сзади, отставая от него всего на шаг, всматриваясь в заросли, в каждый куст и каждое дерево.

Первый ряд стражников стоял к тропинке лицом, а спиной к скале; второй ряд — спиной к тропинке, а лицом к лесу, из которого могла исходить опасность. Арица стоял в первом ряду третьим с краю, в ста шагах от колесниц.

Сегодня на рассвете его тайно навестил один из многочисленных писцов царя Ашшур-аха-иддина с сообщением от Арад-бел-ита: ждать далее невозможно. Арица и сам это понимал. И самый подходящий момент был именно сейчас. Этот дождь начался как нельзя более кстати, как нельзя более кстати началась битва, о которой утром никто даже не мог помыслить. Следовало действовать, пока под ногами не мешалась царская свита и уж тем более коли оставался шанс спастись самому. А умирать Арица не собирался.

Он присматривался к тем, с кем ему не раз пришлось делить в походе женщин, ночлег, вино и пищу, без лишних эмоций и сожаления, взвешивал, кто из них способен на самое упорное сопротивление, кто быстрее его, сильнее или ловчее. Подумал: как хорошо, что тропинка прямо перед ним огибает скалистый выступ, а потом круто сбегает вниз на поляну. За выступом ничего не видно, в поле зрения всего пятеро стражников: двое за ним по левую руку, трое впереди, те, что стоят к нему спиной, крайний из них — Мирза, его приятель. Будет жаль, если придется избавиться и от него. Самый опасный — тот, что стоит последним в его ряду, десятник Аштэд, он когда-то служил личным телохранителем наместника Бар-Барруташа и оказался единственным, кто уцелел в той бойне, с которой началось восстание в Табале. На мечах десятнику равных нет, а следовательно, с ним лучше не драться. За ним Керуш, он отважен и быстр, как гюрза, кто кого одолеет — палка о двух концах. Зато доверчив и даже глуп, а еще изнежен — одно слово, купеческий сын… Этим, если повезет, можно воспользоваться. Остальные, что следят за лесом, поодиночке Арице во всем уступают, но если навалятся вместе — одолеют без труда.

Дополнительная помеха — царский колесничий и пара человек, что присматривают за колесницами царя, Парвиза, жрецов и десятком лошадей, принадлежащих страже. До них хоть и далеко, но любой может поднять шум, если что заподозрит или заметит неладное. А ведь действовать придется почти в открытую.

Он знал, что царь будет идти первым. Стал вспоминать, какую кольчугу надел Ашшур-аха-иддин, решал, куда ударить, а главное, сколько у него времени.

Мало…

Арица стоял в трех шагах от тропинки и в пяти шагах от выступа. Встать ближе — не дадут, кто-нибудь да поднимет тревогу.

Знать бы, с какой стороны от царя пойдет Парвиз: справа или слева. Ближе к лесу — или к скале?

В первом случае появился бы шанс на стремительный выпад, на один удар меча, во втором… что делать, если Парвиз окажется между ним и Ашшур-аха-иддином? Разве что выждать, когда они почти поравняются, и метнуть кинжал…

Кольчуга… Знать бы, что он ее не надел… Такое уже случалось.

Ясно одно: атаковать со спины не получится, ведь сзади будет идти свита. Даже копьем бессмысленно пробовать: слишком здесь крутой спуск — как только жрецы пройдут мимо него, они заслонят царя своими спинами.

Сначала Арица обрадовался, что оказался сразу за выступом; а теперь, все взвесив, пришел к выводу, что напрасно. Напасть можно только спереди. А здесь не развернуться.

Ливень донельзя размыл тропинку, сделал ее скользкой и неуступчивой. Намочил доспехи стражников, сковал их движения, превратил ожидание в смертельную тоску. Сперва солдаты изнывали от духоты, потом были вынуждены терпеть эту чудовищную сырость. На них не осталось ни одного клочка одежды, который не был бы пропитан влагой.

Керуш, спасаясь от дождя, немного отступил к скале, пытаясь встать под небольшой козырек, нависающий над тропинкой.

Бесполезно: все равно не поможет. Вода стекает с козырька крупными ручьями, вот-вот превратится в маленький водопад, и даже если прижаться к стене, получится только хуже.

«Если, конечно, ты не хочешь поменяться местами», — подумал Арица, обратив внимание на такой же, но куда более удобный козырек за своей спиной, припомнил, что накануне этот неженка жаловался на кашель, озноб и недомогание. Арица еще поделился с ним вином.

Почему бы этим не воспользоваться? «Только поторопись, — подстегнул он самого себя, — ведь царь уже спускается».

Где-то ниже по склону от сильного ветра с треском завалилась старая сосна. Лошади забеспокоились, сбились в кучу. Царский колесничий взялся за вожжи, чтобы перегнать колесницу на другое место, более сухое и спокойное. И пока Аштэд наблюдал за всем этим, Арица быстро подошел к Керушу. Тот встретил его почти с изумлением: как ты мог оставить свой пост?

— Давай-ка наверх, вместо меня. А я здесь встану. У меня там хоть есть, где спрятаться. А то совсем сляжешь… Да и царь, похоже, задерживается.

Керуш скривился, засомневался — можно ли, но, посмотрев в сторону Аштэда, понял, что ему не до этого, сказал: «Спасибо!» и быстро поменялся местом с Арицей, а там сразу забился под козырек.

Когда Аштэд заметил эту рокировку, было уже поздно, на тропинке появился Ашшур-аха-иддин.

Царь спускался левым боком, мелкими шажками: он несколько раз едва не упал и теперь решил поберечься, слева от него, ближе к скале, шел Парвиз.

«Вот это совсем плохо», — подумал Арица. Но именно в это мгновение в голову пришла спасительная мысль. Он понял, что Парвиз обязательно обратит внимание на Керуша, замешкавшегося в укрытии, а тот, если будет застигнут врасплох, непременно растеряется, чем только усугубит подозрения…

Так все и вышло. Керуш опоздал с возвращением на пост, рванулся вперед, что выглядело со стороны достаточно угрожающе, и хотя потом он застыл как статуя, Парвиз невольно заслонил собой царя, обжег стражника взглядом… и успокоился, догадавшись, что тот всего лишь прятался от дождя.

Шаг, второй, третий… Царь почти поравнялся с Арицей, когда тот вдруг одним прыжком выскочил на тропинку и закричал что есть сил, перекрывая шум дождя:

— Измена!

Он смотрел в сторону Керуша, всем своим видом показывая, что там враг, вскинул копье и мгновенно метнул его в ничего не понимающего стражника, рефлекторно схватившегося за оружие.

Керуш сумел прикрыться от копья щитом, но Парвиз уже поддался на эту уловку, тем более что «изменник», совершенно сбитый с толку, приготовился отражать атаку бросившихся к нему двух других телохранителей, стоявших у леса.

— Защищать царя! — рявкнул Парвиз, вынужденный теперь прикрывать спину Ашшур-аха-иддину.

В два прыжка Арица оказался рядом, увидел бледное, испуганное лицо, вызывающее скорее жалость, чем благоговение, отчего в голове промелькнула крамольная мысль: «Да ведь он обыкновенный человек, такой же трус, как и многие». Но именно эта мысль его и выдала, когда скривила линию губ, застыла в глазах откровенным отвращением. Ашшур-аха-иддину достаточно было одного взгляда, чтобы понять: этот человек и есть настоящий убийца, понять, и отклониться назад, когда меч уже должен был перерезать ему горло — единственное не защищенное кольчугой место. Но клинок все равно задел его, пусть и не настолько глубоко, чтобы убить сразу. Из раны, глубокой, смертельно опасной, тут же обильно хлынула кровь, темная, густая. Царь схватился за шею и стал медленно опускаться на колени.

Второй удар не получился: Арица поскользнулся в грязи, и меч запутался в царском плаще; на третий — не хватило времени. Сначала перед убийцей вырос Парвиз, обезоружив и оставив с одним щитом, затем со спины атаковал Аштэд, чье копье пробило доспехи слева чуть выше поясницы. Но то, что они напали почти одновременно и с двух сторон сразу, Арицу и спасло. Когда под рукой оказалось чужое копье, он схватился за него, потянул на себя вместе с десятником и швырнул его на Парвиза, а сам, воспользовавшись неразберихой, метнулся к лесу. Неожиданно на пути возник Мирза — не успевший ни схватиться с Керушем, ни защитить царя. Все, что ему было надо, — заставить повиноваться почти безоружного изменника, но некстати вспомнились их общие пирушки, походы к женщинам и то, сколько раз они выручали друг друга, и поэтому воин промедлил, а когда услышал приказ Парвиза: «Убей его!» и поднял копье, было поздно, Арица метнул в него кинжал. Мирза схватился за шею, захрипел и упал, забившись в агонии.

Увидев, что лазутчик скрылся в лесу, Парвиз приказал Аштэду отправить за ним погоню, а сам бросился к царю, над которым уже склонился лекарь.

— Что с повелителем? — чувствуя свою вину, взволнованно спросил начальник царской охраны.

Лекарь, пытаясь остановить кровь, зажимая пальцами сосуд, покачал головой:

— Плохо! Задета яремная вена… Трогать его сейчас нельзя. Мне нужны инструменты из моего шатра для операции. А пока прикажи своим воинам накрыть нас плащами. К тому времени, когда я начну зашивать рану, здесь надо поставить шатер.

— Я все сделаю… Он будет жить?

— Посмотри на небо! — ответил лекарь. — Можешь ли ты сказать, будет или нет завтра дождь?.. И если нет — разве это будет не чудо?

Известие о том, что Ашшур-аха-иддин при смерти, Гульят получил первым — и потребовал сохранить все в тайне, чтобы дух армии не пошатнулся. После чего отправился навестить царя лично, никому ничего не сказав. Но поспешность, с которой собрался и покинул свой шатер туртан, не могла не вызвать подозрений и тревоги у Скур-бел-дана. Он тотчас послал за военачальником своего писца, дабы тот разузнал, что происходит. А пока не было вестей, приказал ставить временные палатки, сооружать навесы, где можно было укрыться от непрекращающегося дождя, приготовить горячую пищу, обсушиться у костра. Занявшись обустройством временного лагеря, приведением в порядок расстроенных военных частей, Скур-бел-дан подумал о том, как это выгодно, что именно на него легли все эти заботы, ведь их всегда можно поставить себе в заслугу перед царем… А потом вдруг появился его писец с известием, от которого закружилась голова: Ашшур-аха-иддин тяжело ранен.

«Кто станет царем, если он умрет? Точно не Арад-бел-ит, которого они скоро разобьют, — размышлял Скур-бел-дан. — По силам это только Закуту. Она, вероятнее всего, объявит себя правительницей до совершеннолетия внуков. Вот только на кого она решит опереться? На меня — или на Гульята? А если не станет Гульята, зачем мне поддерживать Закуту?».

Скур-бел-дан вызвал своего первого помощника, ведавшего тайной службой Ассирии при Ашшур-аха-иддине.

— Узнай подробности покушения на царя. Выясни, кто причастен, кто допустил оплошность, а главное, нет ли здесь связи с нашим туртаном. Я хочу знать даже о том, не дышал ли Гульят одним воздухом с теми, кто так или иначе виноват в этом несчастье.

Женщины и маленькие дети ехали в обозе отдельно. Так же обособленно их поселили в лагере, в богатых шатрах с царскими штандартами, отгородив от остальных плетеной изгородью. Впрочем, никого из царской семьи за нею не было. Все жены и дочери ассирийского правителя, покинув Ниневию одновременно с армией, отправились в направлении Мидии, к царю Деиоку, будущему зятю. Так Арад-бел-ит намеревался уберечь родных и близких ему людей от превратностей войны и сберечь им жизни. Караван сопровождали несколько сотен конников. Во главе его был поставлен министр двора Мардук-нацир, но за безопасность отвечал Бальтазар. Знали об этом немногие — и безопасности ради, и дабы вселить в окружении царя уверенность, что никто даже не помышляет о поражении. К тому же затеряться среди нескольких сотен женщин, евнухов и слуг было несложно, а лишние вопросы задавать никто не осмеливался.

Маленький островок мира и благоденствия…

Большинство здешних обитательниц даже не задумывались о том, что с ними может случиться что-то плохое, и, скорее, радовались внезапному путешествию на край света, ведь они так редко покидали уютное однообразие женской половины в своих дворцах или богатых домах. Никто из женщин и детей ни в чем не нуждался, кому-то даже удавалось принять горячую ванну, но главное, появилась приятная компания, отчего смех и веселье не прекращались здесь ни днем, ни ночью.

Все изменилось, когда началась битва и в лагерь потянулись первые носилки с ранеными, а воздух словно впитал в себя страдания. И тогда на женскую половину как будто нашел мор: пустые разговоры сразу прекратились, единственными, к кому теперь могли обращаться эти женщины, были боги. Почти у каждой из них на поле боя сражался если не муж, то отец или сын.

На исходе дня, когда на землю сошел дождь, прекративший битву, по женской половине поползли разные слухи — плохие, хорошие, зыбкие, настойчивые. Кто-то говорил, что разбита армия Арад-бел-ита; другие — что армия Ашшур-аха-иддина; третьи, — и эти были ближе всего к истине, — что это еще не конец и рано лить слезы. Но слезы все равно лили — те, кто уже потерял родных и близких. И слыша эти стенания, которые рвали душу, не хотелось жить. Зарыться бы с головой в песок и сделать вид, что это тебя не касается и никогда не коснется…

— Кто это? — вздрогнув, спросила Мара, жена Ашшур-ахи-кара, когда где-то рядом заголосила еще одна из женщин.

Шаммурат, дочь Арад-бел-ита и жена наместника Аби-Рамы, прислушалась, потом уверенно сказала:

— Шамирам. Она сегодня потеряла сына.

— О, боги, дайте ей силы перенести это горе, — сказала Мара, невольно прижимая к груди своего ребенка, которому было всего пару месяцев от роду.

Ее подруга только бессильно вздохнула и подумала, что этой красавице, наверное, тяжелее всех — с таким крохой, да в дальнюю дорогу.

Вести о потерях приходили не сразу. Кого-то все еще не могли найти, кто-то оказался среди раненых и цеплялся за жизнь. Обнадеживало одно: убитых среди офицеров было немного.

Потери… Они были не слишком значительными, и куда меньшими, чем у неприятеля, однако то, что для тридцатитысячной армии казалось легким укусом, для пятнадцатитысячной выглядело тяжелой кровоточащей раной. В трехчасовом бою царский полк Ашшур-ахи-кара потерял почти тысячу человек; половина из них — раненые, но чтобы вернуться в строй, им нужен не один день. У Аби-Рамы из десяти тысяч осталось восемь. В коннице Санхиро погиб каждый пятый, но сколько ее там было — всего-то небольшой отряд. И только скифы обошлись малой кровью. Предпочитавшие держаться на расстоянии, они почти не хоронили этой ночью своих родичей.

Ближе к полуночи к Маре наведался отец.

Арад-бел-ит назначил Набу-дини-эпишу, наместника Ниневии, командиром гарнизона, в чьи обязанности входили обустройство лагеря, снабжение, охрана, даже разведка окрестностей. Набу был уже не молод, а дальняя дорога и переживания последних месяцев и вовсе подорвали его здоровье. Обняв и расцеловав дочь, он поглядел на скромный уют ее шатра и, вспомнив об оставленном в ассирийской столице дворце, тяжело вздохнул. «И вернемся ли? Эх, только бы дочь уберечь да внука спасти. А все остальное — неважно», — размышлял наместник.

Сказал с усмешкой:

— Где тут у тебя можно присесть?

Мара, передернув плечиком, показала на единственно возможное для этого место, ей и самой было неловко за небольшой шатер. Но, по крайней мере, она жила в нем одна. Большинство не могли рассчитывать и на это.

Старик, присев на край ее постели, тихо заговорил:

— Хорошо хоть твоя мать не дожила до этих дней. Не знаю, как бы она все это вынесла.

— Все еще наладиться, отец, — с присущим молодости оптимизмом улыбнулась ему Мара.

— Может, и наладится… — кивнул Набу. — Что Ашшур, твой муж, не заходил еще?

— Нет, — зарделась молодая женщина. — Как он? Не ранен?

— Ни царапины. Скоро будет… У меня для тебя хорошие новости. На узурпатора совершено покушение. И сейчас он при смерти.

Мара тихо охнула, не справившись с нечаянным счастьем, и, застеснявшись своих чувств, прикрыла ладонями лицо.

— Так, значит, войне конец?!

— Ну… Так думает царь…

— А ты? Ты так не думаешь? — с тревогой спросила дочь.

Она была не так уж глупа, прекрасно понимала: не будь отец сведущ в придворных интригах, вряд ли он сумел бы почти десять лет оставаться наместником Ниневии.

Набу не ответил. Заговорил совсем о другом.

— Как здоровье моего драгоценного внука? — оглянулся на детскую кроватку, в которой мирно посапывал младенец. — Не приболел? Дорога-то дальняя.

— Нет. Он весь в отца. И не такое выдержит.

— А сон у него как? Не плачет? Не капризничает?

— Ему все нипочем, — гордо улыбнулась мать.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказал дед, да так, что со стороны могло показаться, будто это и было то самое главное, ради чего он пришел. И сразу заторопился: — Я пойду. Много дел.

Этот визит почему-то встревожил Мару, хотя причин, казалось, не было.

Сон после этого ушел безвозвратно, и женщина, оставив сына на попечение кормилицы, снова отправилась к подруге.

Шаммурат не спала. Ждала мужа.

Оглянувшись на Мару, застывшую у входа, она с одного взгляда поняла все о тревоге, переполнявшей ее, и, словно мать, тихо сказала:

— Иди ко мне.

Они обнялись и заплакали. Так и сидели вместе на постели, пока в шатер не вошел Аби-Рама.

— Ну вот еще! Мало вам дождя снаружи, так вы решили навести сырость и внутри! — насмешливо сказал он, чтобы как-то успокоить женщин.

— Я пойду! — подскочила Мара.

— Нет, нет. Я ненадолго. А жену я и при тебе поцеловать могу, — притягивая к себе Шаммурат, пошутил наместник Изаллы. Поцелуй вышел короткий и неловкий, жена оказалась куда стеснительней, чем ее муж. Он ухмыльнулся и тут же засобирался. Только на входе обернулся, и тогда лицо мужчины стало совершенно серьезным:

— Помни об одном: что бы я ни делал, это для нашего блага…

Набу-шур-уцур навещал Шушану раз в три-четыре дня. Как же тяжело давались ему эти минуты! Когда он входил в ее шатер, жена узнавала его, поспешно вставала с ложа, где неподвижно сидела все это время, и, оглядываясь назад, обращалась к своим детям, словно к живым, говорила:

— Иония, Лилита, Марьям, Априм… Ступайте к отцу, обнимите его!

Затем она начинала рассказывать ему о тех приключениях, что якобы случились с ее детьми, пока мужа не было рядом. То задумчиво и тихо, то насмешливо, то вдруг возбуждаясь, чтобы потом говорить без умолку…

— Заболела Хэмми. У нее весь день был жар. Но лекарь говорит, что все обойдется… Ахикар сегодня впервые взял в руки стилус. Написал на табличке — «МАМА»… Смешной такой — потом ходил всем показывал, хвастался, гордый собой. А Марьям, ты не поверишь, чуть не утопила котенка… Случайно, конечно…

Потом, вдруг встрепенувшись, она обязательно кого-то не находила.

— А где Ромина? Где моя Ромина?! Кто видел Ромину?!

И начинала кричать, стенать, рвать на себе волосы… На ней почти не осталось волос. И все усилия служанок, пытавшихся сохранить хоть какое-то подобие прически, были заранее обречены на провал.

Набу-шур-уцур после такого обычно уходил. Не было сил это видеть. О своем горе он старался не думать. У него оставался сын. И все чаяния и надежды Набу теперь связывал только с ним. К Шеру были приставлены два самых надежных стражника из личной охраны царя, они сопровождали мальчика даже там, где при обычных обстоятельствах это вызвало бы чувство неловкости. Питался он с царского стола с личного согласия Арад-бел-ита, дабы и с этой стороны исключить малейшую возможность беды. Спал в одном шатре с отцом. Но Шеру пошел пятнадцатый год. Возраст еще не мужа, но юноши. И отрок рвался в бой с горячностью, столь присущей молодости. Тем более что он вышел и статью, и силой в родителя.

— Да о чем ты?! — попытался как-то осадить парня отец. — Тебя сломают в бою, как щепку!

— А ты испытай, — заносчиво отвечал сын, схватившись за меч.

Схватка получилась короткой, опыт одержал верх, однако Набу вынужден был признать, что сын действительно управляется с мечом не хуже многих. После этого, хоть и с тяжелым сердцем, сановник все-таки назначил Шера начальником караула у самых безопасных в лагере ворот, смотревших на горы.

В ночь после битвы Набу-шур-уцур тоже навестил жену. Нашел ее спящей. Какое-то время сидел у ее постели, вглядываясь в такое родное лицо, пока Шушана не заворочалась и не повернулась к нему спиной. Тогда он встал, устало потер глаза, размял плечи, запрокинул голову, шумно выдохнул… И вдруг услышал голос жены. Спокойный, ровный, тот самый — настоящий, каким он был до их несчастья:

— Уходи… Позаботься о Шере… Что бы с тобой ни случилось, обещай мне.

Он не смог ей ответить. В горле встал ком. Набу просто ушел. Молча. В полном смятении. Испугавшись неведомо чего. Ему казалось, что сами боги сейчас говорили с ним устами его жены.

«Конечно же, я позабочусь», — лишь мысленно ответил он.

Шер не спал. В караульном помещении он был один, и обрадовался отцу, в первую очередь, потому, что уже не знал, как побороть сонливость.

— Что нового? — пытаясь басить, спросил юноша после обычного обмена приветствиями. — Ты же был у царя на военном совете?

— Был, — снисходительно посматривая на сына, ответил Набу.

— Нет, ну скажи, что дальше? Будем отсиживаться за стенами? Сейчас самое время нанести удар, неужели царь этого не понимает, — запальчиво говорил Шер.

Отец потрепал его волосы, жесткие, как конская грива. Усмехнулся:

— А из тебя выйдет хороший полководец.

— Отец, довольно обращаться со мной как с маленьким, — скривился Шер. — Ну, скажи, о чем говорили на военном совете.

— О чем… На Ашшур-аха-иддина совершено покушение. Враг лишился половины колесниц и всей конницы. А так как вся наша сила в скифах, мы будем дожидаться, пока стихнет дождь.

— А я что же, все это время здесь буду сидеть?

— Ты же хотел быть воином. А это твой пост. Пока ты здесь, тылы наши в сохранности…

— Это он?

— Кто? — не понял Набу.

— Тот человек, которого подобрал под стеной мой караул… Он убил Ашшур-аха-иддина?

— Да.

— Каков смельчак…

Новость, которая должна была поднять дух войска Арад-бел-ита, о чем уже знали все офицеры, знать и даже шептались на женской половине, принес в лагерь Арица, ловко обошедший все препоны на своем пути. Он вырвался из ловушки, когда его обложили со всех сторон, ушел от погони и по иронии судьбы едва не погиб от своих же. Одна стрела вошла в правое бедро, вторая — под левую ключицу. Шер сам пришел разбираться, кого подстрелили его караульные, а услышав из уст раненого, что он служит его отцу, немедленно позвал санитара.

Арад-бел-ит первым навестил сына Шимшона. Выслушав лазутчика, царь расцеловал его, как родного, пообещал награду — золото и высокую должность. Посмеялся: «Вижу, убивать — это лучшее, что у тебя получается. Будешь у Набу-шур-уцура правой рукой по этой части. А пока выздоравливай. Я приказал отнести тебя к офицерам».

Впрочем, Арица принес и плохую новость, испортившую Арад-бел-иту праздник. Она касалась Теушпы.

— Ты уверен? — переспросил царь.

— Писец, который служил мне связным, услышал об этом на военном совете, — подтвердил Арица. — По словам Скур-бел-дана, киммерийцы уже повернули назад. Переправиться через Евфрат им помешало половодье.

Затем объявился Гиваргис. Поздоровались, сердечно обнялись — все-таки не виделись почти два года. Но стоило старшему брату похвастать молодой женой, младший помрачнел, и разговор после этого прервался. Гиваргис догадался о причине такой перемены и стал неловко оправдываться:

— Ты это зря. К чему она тебе… Да и по закону все это…

Потом поднялся с ложа и, хмурясь, пошел прочь.

Ашшур-ахи-кар объявился у жены, когда перевалило далеко за полночь. Нежно поцеловал, бережно увлек на постель…

Это была их первая близость после рождения сына.

Как же много счастья они подарили друг другу в эту ночь….

После военного совета Арпоксай покидал царский шатер одним из последних. Многочисленные похвалы Арад-бел-ита, не раз напомнившего, что без скифов сегодняшний успех в сражении был бы немыслим, потешили самолюбие номарха. Он даже на время забыл о бегстве Хатраса. Но оказалось, царь и тут обо всем проведал, хотя скифский предводитель и предпочел бы скрыть этот позорный факт от ассирийца.

— Не сомневайся, его ищут, — по-дружески заговорил с ним Арад-бел-ит, когда они расставались. — Я приказал Набу-дини-эпише выделить для этого два десятка стражников… Не мог он далеко уйти. Лагерь огорожен валом и частоколом, караульные начеку, они бы заметили. Получается, где-то здесь прячется.

— Это моя вина, — досадуя, скривился Арпоксай. — Ты сделал мне подарок, а я не сумел удержать этого пса на цепи.

— Найдут, — заверил союзника царь.

— Только живым! — осклабился номарх.

В расположение скифов Арпоксай пришел в самом прекрасном настроении. Приказал виночерпию налить вина, привести пару молодых наложниц, а дождавшись их, выгнал всех из шатра и беззаветно предался плотским утехам. К полуночи номарх уснул в обнимку с молодыми женщинами, едва прикрыв свою наготу одеялом.

Спустя час-другой лагерь, где ночевали почти двадцать пять тысяч человек, затих. Нарушали тишину лишь стоны раненых, мерная поступь стражи, патрулировавшей улицы, да зычная перекличка караульных на земляном валу.

В это самое время в одной из выгребных ям что-то зашевелилось. Сначала показалась голова, затем плечи. Наконец прятавшийся там человек встал в полный рост и полез по стенкам ямы наверх. Одной руки у него не было.

Запахи для Хатраса не существовали уже давно. Для того чтобы дышать, он нашел соломинку. А искать его здесь никто и не подумал.

Он переждал, пока мимо пройдет стража. Единственное, на что она обратила внимание, — сильный смрад, но потом воины сообща решили, будто во всем виноват ветер.

Арпоксаю снилось нечто удивительное. Неприятное, отчасти даже постыдное. Он прогуливался на лошади по лесу и вдруг оказался на поляне, сплошь усеянной конским навозом. Хотел объехать, но потом решил, что только зря потратит время. Вскоре выяснилось, что этой поляне нет конца и края, а вонь становилась все сильней и сильней… В какой-то момент он больше не смог себя сдерживать и его стошнило.

От этого — рвотных позывов — Арпоксай и проснулся. И с ужасом увидел напротив лица самого страшного демона, явившегося в этот мир из преисподней. Только по глазам старик и узнал своего кровника и прошептал: «Хатрас…»

Убийца впился ему крепкими кривыми зубами в горло и вырвал кадык.

Среди ночи стража наткнулась и взяла под арест человека явно знатного, заносчивого, неуступчивого, но главное, чужого: пароля он не знал, кто и откуда — отвечать отказался, зато потребовал вести его к Набу-дини-эпише.

Узнав Скур-бел-дана, наместник Ниневии выпроводил из шатра лишних свидетелей, усадил вражеского полководца на лучшее место как дорогого гостя, налил вина ему и себе, вкрадчиво заговорил:

— Не буду спрашивать, кто помог тебе пройти в наш лагерь, поскольку уверен: в этом возникла крайняя необходимость.

— Я здесь только для того, чтобы встретиться с тобой. Меня всегда учили, как это благородно — протянуть другу руку, когда он в ней нуждается.

— Мы никогда не были друзьями, — спокойно заметил на это Набу-дини-эпиша.

— Но ведь мы не были врагами, — возразил Скур-бел-дан. — А это уже немало в наше время.

— Так ты пришел просить меня о помощи?

— В помощи нуждаюсь не я, а ты… Мой дорогой друг.

Набу-дини-эпишу эти слова смутили. Он почему-то был уверен, что враг хотел переметнуться на их сторону. Зная, что Ашшур-аха-иддин умирает, другого и ожидать было трудно.

— А если я сейчас отведу тебя к царю, ты будешь так же упорствовать?

— Думаю, ты этого не сделаешь. Ты благоразумный человек, наместник. Безусловно, храбрый, но благоразумный. Чего я не могу понять — как это тебя угораздило примкнуть к тому из братьев, кто заведомо был слабее в этой войне?

— Но Арад-бел-ит жив, тогда как Ашшур-аха-иддин…

— Быстро же расходятся слухи! Даже в нашем лагере далеко не все знают о ранении царя. Не буду скрывать, это правда. И никто не знает, доживет ли царь до утра. Но неужели ты думаешь, что война закончится со смертью Ашшур-аха-иддина? Даже если в этих горах поляжет вся его армия… О чем мечтает Арад-бел-ит, мне понятно: царский трон застит ему глаза. Да и выбора у него особого нет. Победа или смерть. Но ты?... Закуту давно мечтает стать второй Шаммурамат^[35]. И смерть единственного сына лишь укрепит ее в этом желании. Царем объявят либо Ашшур-бан-апала, либо Шамаш-шум-укина, но править будет царица. И можно не сомневаться, что жрецы и наместники ее в этом поддержат.

Набу-дини-эпиша все еще барахтался:

— Эта победа все изменит. Может, жречество и не считает Арад-бел-ита своим ставленником, зато все остальные, как только подует другой ветер, сразу переметнутся из одного лагеря в другой.

— Это было бы возможно, опирайся узурпатор на Аби-Раму или на тебя, но ты лучше меня знаешь, что завтра на землю Ассирии придут скифы и киммерийцы, которые, словно саранча, сметут все на своем пути… Сам ответь на вопрос: как быстро и какое войско соберет Закуту, чтобы отразить эту угрозу. Да вся Ассирия соберется под ее штандартами!

Набу-дини-эпиша потупился, словно нашкодивший ученик; возразить на доводы Скур-бел-дана ему было нечего. Однако и предательство, когда победа была так близка, выглядело не меньшей ошибкой. И, со свойственной старому царедворцу мудростью, он решил остаться где-то посредине.

— Наверное, ты прав, но изменников не жалует никто. Даже Закуту… Мои люди выведут тебя из лагеря.

Скур-бел-дан смиренно поклонился, молча попятился к выходу.

— Постой… — остановил его в последний момент Набу-дини-эпиша. — Ты ведь не забудешь о моей доброте, окажись я в твоих руках?

— Я умею отдавать долги, — улыбнулся ночной гость.

Встреча с врагом в собственном лагере нарушила то внутренне состояние покоя, в котором пребывал этим вечером наместник Ниневии. Как такое могло случиться? Значит, тем же путем сюда могут проникнуть и лазутчики: уберут охрану, откроют ворота, а там — неизвестно, достанет ли сил и удачи отбиться. А не лазутчики, так убийца, чтобы добраться до царя.

Последняя мысль встревожила не на шутку.

Набу-дини-эпиша позвал начальника внутренней стражи. Дожидаясь его, долго ходил кругами, все думая о том, насколько прав в своих прогнозах Скур-бел-дан и, может, правильнее было бы принять его предложение. И тут же убеждал себя: «Ерунда. Закуту тоже не вечна. Сын — мертв, а заступиться за нее больше некому».

Наместник затылком почувствовал, что тот, за кем он посылал, уже в шатре и, не оборачиваясь, сказал:

— Выясни, где нашли человека, который от меня недавно вышел. Как он пробрался в лагерь, с кем встречался. Не мог он быть здесь без провожатого. Арестуй всех начальников караулов. Допроси с пристрастием.

Начальник внутренней стражи осторожно спросил:

— Шера, сына Набу-шур-уцура, взять тоже?

— Нет. Конечно же, нет. И сделай так, чтобы его отец тоже ни о чем не узнал. К чему на себя напраслину возводить…

Едва рассвело, лагерь Арад-бел-ита был уже на ногах.

Подняли всех скифы. Они врывались в палатки с ранеными, с провиантом, и даже в казармы, переворачивая все верх дном, ругаясь и выкрикивая на своем языке какие-то слова, среди которых можно было разобрать только одно: «Хатрас».

Ассирийцы дали отпор. Где-то стычки ограничились рукоприкладством, где-то — сломанными ребрами, но где-то пролилась кровь. Стычки грозили перерасти в самый настоящий бой, и успокаивать страсти приехал сам царь.

— Что случилось?! — грозно спросил он Арианта, вышедшего ему навстречу.

— Арпоксай мертв! — ответил скифский предводитель. — Его убили в твоем лагере! Как зверю, вырвали кадык! И этот ублюдок сейчас прячется где-то среди ассирийцев!

Арад-бел-ит на мгновение даже лишился дара речи. Он и представить не мог, что дело примет такой поворот.

— Мы найдем его, — немного помолчав, повторил он то же, что раньше говорил Арпоксаю.

— Нет, это мы найдем его. Мы перевернем весь лагерь, но найдем его. Ты знаешь, с кем он пробрался в шатер номарха?! — негодовал Ариант. — С двумя девками! Вот с них мы и начнем. Мы хотим обыскать всю женскую часть лагеря. Это единственное место, где он мог скрыться. Каждая ассирийская потаскуха, которая прячет лицо, может оказаться Хатрасом.

У царя почернели глаза, когда ему перевели эти обидные слова. Однако, что ответить, он нашелся:

— Нам незачем смотреть их лица. Достаточно проверить две ли у них руки. Ведь одну он себя отгрыз… Но это сделаю я и мои евнухи. Никто из скифов не войдет на женскую половину. Ты ведь доверяешь мне? Или мы уже не союзники?

Ариант сверкнул глазами и злобно улыбнулся:

— Это твой лагерь, и в твоем лагере убили моего старого друга… Значит, на тебе и лежит вся вина. Я даю тебе время до полудня. Если к полудню ты не найдешь Хатраса, мы уйдем.

На поиски были брошены все силы. Ассирийцы перерыли каждый клочок земли, искали среди живых и мертвых, в сене, в зерне… даже в выгребной яме: до этого наконец кто-то додумался — все напрасно. Хатрас словно растворился в воздухе.

Когда время стало приближаться к полудню, царь сказал Набу-шур-уцуру:

— Прикажи прекратить поиски.

— Но у нас еще осталось время…

— Ты еще не понял? — задумчиво произнес Арад-бел-ит. — Хатрас у скифов. Уж не знаю, живой или мертвый, но он у них. А все это уловка. Арианту нужен лишь повод, чтобы увести отряд, который теперь подчиняется только ему. До полудня еще два часа. Прикажи всем прекратить поиски, вернуться в казармы и хорошенько отдохнуть. Дождь не стихает, и это нам на руку. Мы обойдемся без скифской конницы.

— Что ты задумал?

— Атакуем неприятельский лагерь силами царского полка и всех наших колесниц. Их появление заставит Гульята поверить, что мы решились опрокинуть его главными силами.

— Атаковать с четырьмя неполными тысячами почти тридцатитысячную армию! Да это безумие! — изумился Набу-шур-уцур.

— Ты прав, поверить в это непросто, тем более что пелена дождя скроет нашу истинную численность. Когда Гульят поймет, что нас можно легко обойти с флангов, он бросит на это последние резервы. Мы дождемся пока враг окончательно увязнет в сражении, и тогда Аби-Рама и Санхиро ударят им в тыл… Отправим их в обход, через горы. Прикажи им выступать немедленно.

— Нам придется продержаться не меньше двух часов… Позволь мне пойти вместе с Ашшур-ахи-каром в этот бой.

Арад-бел-ит ласково улыбнулся:

— Мы будем сражаться плечо к плечу.

Затем снова помрачнел и сказал о том, что его, несмотря на внешнее спокойствие, так беспокоило:

— Сходи к Арианту и скажи, что мы могли бы еще раз обсудить с ним возникшие противоречия. Попытаться все же стоит.

Встречаться с ассирийским царем Ариант больше не захотел. В полдень скифы, как и было обещано, покинули лагерь.

Вперед выслали лучших разведчиков. К передовым постам армии Ашшур-аха-иддина они подобрались совершенно незаметно — помогла непогода — бесшумно убрали дозорных, подали условный сигнал. Громкое пугающее хриплое «кау», плач выпи, пронеслось над степью и, словно по волшебству, мгновенно привело в движение выстроившийся в боевом порядке царский полк. До вражеского лагеря оставалось всего пятьсот шагов. Но разве что рассмотришь за стеной дождя!

Арад-бел-ит с сотней телохранителей находился в центре. За правый фланг, который был ближе к лесистым склонам, отвечал Набу-шур-уцур. За левый, примыкавший к речке, — Ашшур-ахи-кар. Здесь же на флангах стояли лучники — только самые меткие и опытные, остальным вручили тяжелое вооружение и поставили в строй, чтобы восполнить потери царского полка за предыдущий день.

Стройные ряды, сомкнутые щиты, стена из копий.

Тишину хранили, как невинная девушка свою честь. Горнисты молчали. Команды передавались по цепочке вполголоса.

В какой-то момент расступились, пропуская отряд колесниц.

Лагерь Ашшур-аха-иддина все еще не был полностью окружен частоколом, не говоря уже о том, чтобы обнести его рвом или валом. Охрану ворот, в этом случае почти условных, наступающие смяли практически сразу, однако тревогу караульные все-таки подняли. Лагерь мгновенно ожил, воины, прятавшиеся от нескончаемого дождя под навесами, в палатках и шатрах, выбегали наружу, собирались в десятки и сотни, выдвигались на передний край. И все это делалось спешно и в толчее… И когда на улицы ворвались боевые колесницы, чьи косы мгновенно превращали людей в фарш, в лагере возникла паника. После вчерашнего сражения у Шаррукина осталось всего семнадцать повозок. Но за считанные минуты они покалечили и убили сотни врагов.

Связь между колесницами была потеряна сразу. Каждая выбирала свой путь и рассчитывала только на свои силы. Шаррукин же, впервые за долгие годы избавившись от груза ответственности за вверенный ему отряд, почувствовал себя так, словно у него выросли крылья. Рядом с ним в повозке находились еще двое лучников. И пока один из них выпускал стрелу, рабсарис успевал послать две. Его лук не знал промаха. По убегающему врагу он бил в спину, по тем, кто пытался прикрыться щитом, — в шею или голову, по тем, кто атаковал, — куда получится, лишь бы остановить: и этого достаточно — колесница уже летела дальше, сметая все на своем пути.

Первая колесница погибла в самом начале, наскочив колесом на камень. Раздался треск, повозка завалилась на бок, а затем перевернулась. Лошади встали как вкопанные. Оказавшийся на земле лучник не успел и охнуть, как его уже пронзили два копья. Возница был проворнее: схватился на мечах с накинувшимися на него врагами, за минуту справился с тремя — кто б мог подумать! — и тут же упал, убитый стрелой.

Вторая колесница провалилась обоими колесами в яму (разве разглядишь ее в такой-то грязи!). Для тех, кто оказался рядом, это было как подарок судьбы. Вот она, смерть, еще мгновение назад она нависала над тобой — и вдруг рассеялась словно туман, лишь холодок по коже. Возницу и лучников убили сразу. А кони все-таки вынесли, выдрали повозку из капкана, рванули вперед. Кромсая человеческие тела острыми косами, втаптывая в грязь раненых и мертвых…

Паника улетучилась после того как стало по настоящему страшно. Очень скоро защитники лагеря уже целились не в людей, а в лошадей. И стоило какой-нибудь повозке прервать свой бег, как возница и лучники немедленно погибали в короткой схватке. С такой яростью стая собак рвет в клочья затесавшегося к ним чужака.

И только колесница командира остановилась сама, когда стало понятно, что ни вперед, ни назад пробиться уже невозможно. После бешеной гонки Шаррукину показалось, будто мир вокруг замедлился. Замер ветер, рвавший одежды, пошел тише дождь, а враги вдруг стали рачительно-острожными и боязливыми. Выставив перед собой копья, прикрываясь большими щитами, они приближались, отмеривая каждый шаг.

Шаррукин улыбнулся:

— Живыми хотят меня взять. Значит, узнали. Интересно, чей это приказ, Скур-бел-дана? Или Гульята?

Неприятельские лучники молчали. Из повозки не стреляли, потому что кончились стрелы.

Шаррукин вытащил меч из ножен, его примеру последовали те, с кем он дрался в этом бою плечо к плечу. Приготовились к последней схватке…

Как бы там ни было, но отряд колесниц свою задачу выполнил. Армия Ашшур-аха-иддина поддалась и отступала по всем направлениям. Царский полк Ашшур-ахи-кара, преследуя врага, очень скоро достиг главной площади лагеря и вплотную подошел к царской ставке.

Когда началось сражение, здесь находились все полководцы Ашшур-аха-иддина. Военный совет созвал Гульят. В отсутствие царя, как и полагалось, армию возглавил туртан.

— Мы не знаем, сколько у Арад-бел-ита скифов, — говорил Гульят. — Слава богам, что пошел дождь! Но стоит ему прекратиться, а земле немного обсохнуть, как их конница тут же довершит начатое. Уходить надо немедленно. Мы пожертвуем одним кисиром, оставив его в лагере, создадим видимость, что остаемся на месте. А сами тем временем отступим в Тушхан. Там наберем конницу, соберемся с силами, проведем разведку, чтобы не действовать вслепую. Да и войска у Арад-бел-ита не хватит, чтобы осаждать такой крупный город.

Этот план поддержали Набу-Ли и Набу-аха-эреш, с оговоркой — Ишди-Харран, который предлагал оставить в лагере только обоз и совсем небольшую охрану, дабы не жертвовать целым кисиром.

Самым горячим противником этой идеи оказался Скур-бел-дан:

— Стоило загнанной в угол крысе показать зубы, как вы готовы дать деру?! Время — это все, что сейчас надо узурпатору, чтобы найти способ переманить на свою сторону новых союзников. А что если завтра урарты, киммерийцы и скифы объединятся с Арад-бел-итом?!

Говорил он громко, отрывисто, брызгая слюной, выпучив глаза и оглядываясь вокруг, словно искал врагов в этом шатре. И хотя в этой речи было разумное зерно, причины оппозиции к туртану лежали несколько в другой плоскости.

Если туртан отведет армию Ашшур-аха-иддина в Тушхан, война непременно затянется, рассуждал сановник. Если царь выживет, всегда можно заявить, что он, Скур-бел-дан, был против этого невнятного маневра. Если умрет, то влияние Гульята с каждым днем будет только расти. Да и определенные предпосылки к тому, чтобы надеяться на победу, у Скур-бел-дана имелись, хотя он и держал их пока в тайне.

Гульят возразил:

— Не ты ли, уважаемый Скур-бел-дан, еще вчера убеждал нас, что киммерийцы из-за разлива реки повернули назад, а царь Руса никогда не станет вмешиваться в войну между ассирийцами?

— Сегодня на нашей стороне численный перевес, и не воспользоваться таким случаем — неприкрытая измена! Был бы здесь царь — никто даже вести таких речей не осмелился бы!

Обвинить туртана прилюдно в измене — дорогого стоило. Гульят такую обиду не стерпел, схватил Скур-бел-дана рукой за горло и сдавил так, что тот побагровел от удушья. Чем бы все это закончилось, неизвестно, но в шатер ворвался гонец, несмотря на попытки стражи его остановить.

— Нас атакуют! Колесницы Шаррукина ворвались в лагерь!

О ссоре пришлось забыть. Гульят, оставив в покое поносителя, сказал ему:

— Твои воины — на противоположной стороне лагеря, ты сможешь беспрепятственно вывести их через южные ворота, обойти неприятеля с севера и ударить в правый фланг или в тыл, смотря по тому, как сильно растянулись силы Арад-бел-ита, — Затем приказал Набу-Ли: — Из лагеря ни на шаг. Слышишь, не отдавай им лагерь! Деритесь за каждую улицу! За каждую палатку! Иначе нам конец!

Набу-аха-эрешу было поручено прикрывать тыл. После того как в первой схватке его войска были почти полностью разбиты и бежали, вера к нему пропала.

Под конец туртан обратился к Ишди-Харрану:

— Лекарь тревожить царя запретил. Малейшее сотрясение может стать для него фатальным. А потому царский полк защищает этот квартал. Даже если Набу-Ли не выдержит, тебе отступать нельзя, да и некуда!

В центре лагеря становилось все жарче. Идти вперед приходилось по трупам и умирающим. Чужих добивали, своим, по возможности, пытались помочь.

А дождь даже усилился. И в какой-то момент стало казаться, что это не люди, а небо истекает кровью.

Пока в лагере царил разброд, а его защитники не собрались с силами, пока не нащупали связи между десятками, сотнями, кисирами, пока командиры не призвали к дисциплине растерявшихся воинов, — царский полк Ашшур-ахи-кара продвигался вперед достаточно быстро. Однако это не могло продолжаться вечно. Наступил момент, когда силы противников уравновесились. И тогда наступление остановилось. В такой ситуации единого строя, конечно же, не существовало. Откуда ему взяться, если вокруг были сотни шатров и палаток, дробившие бой на тысячи мелких схваток за каждую улицу или форпост! Там дрались за конюшню, там — за кухню со съестными припасами, там — за выгребную яму, которая стала естественным рубежом, не позволявшим врагу зайти в тыл. Армия Арад-бел-ита не могла идти дальше: мала была числом. Армия Ашшур-аха-иддина не могла опрокинуть атаковавшего ее неприятеля: пала духом.

Но чем дольше продолжалось это противостояние, чем больше появлялось потерь с обеих сторон, тем очевиднее становилось, что чаша весов в этой битве склоняется на сторону защитников лагеря.

Спустя полтора часа после начала сражения, правый и левый фланги армии Арад-бел-ита вынуждены были развернуться, чтобы избежать окружения, и почти слились с центром. Менять расстановку сил пришлось на ходу.

Арад-бел-ит поручил Ашшур-ахи-кару защищать тылы. Набу-шур-уцуру — садиться на коня и поспешить к Аби-Раме, к которому отправились уже трое гонцов. Медлить с атакой больше было нельзя.

Царь, обняв молочного брата, сказал:

— Если он выжидает более удобного момента, скажи, что самое время. Если замешкался — поторопи. Если струсил — возглавь его войско сам.

Поле боя раскинулось всего в ста шагах, звон мечей, крики, вой, стоны людей, ржание лошадей — все это сливалось в один ни с чем несравнимый гул, от которого в жилах стыла кровь.

К царской колеснице подбежал командир одного из кисиров. Грязно-серый, промокший до нитки, вместо меча — какой-то жалкий обрубок. Из правого предплечья торчит обломок стрелы. Запыхался. Он будто все еще находился там, в гуще сражения, позабыл, кто перед ним, и, оттолкнув двоих телохранителей, вмешался в разговор друзей:

— Мой повелитель, мы пленили жреца Сохрэба!

— Ступай, на тебя надежда! — царь простился с Набу. Затем спокойно посмотрел на своего офицера. — И что же такого важного он сказал?

— Указал на шатер, в котором лежит узурпатор.

Глаза Арад-бел-ита почернели.

— Разве его не вывезли из лагеря?

— Нет. Его запретили трогать лекари. У него очень опасная рана, и любое движение может стать для него губительным.

— Где он?

Командир кисира взошел на колесницу, встал рядом с царем, принялся всматриваться в лагерь.

— Его шатер — через три палатки от того места, где сейчас идет бой. Но не в том, где царский штандарт, а в другом, что за ним. Он лилового цвета.

— Вижу! — лицо Арад-бел-ита просияло. — Бери всех моих телохранителей и самых опытных своих воинов. И принеси мне голову моего брата!

Среди тех сил, что были брошены на этот участок (теперь наиважнейший на поле битвы), оказалась и сотня Хавшабы. К этому времени изо всех его людей осталось меньше половины. И неравенство сил приходилось компенсировать мужеством. Сам сотник давно отбросил копье и, взявшись за секиру, шел впереди, прокладывая дорогу. Под его тяжелыми ударами трещали щиты, слетали головы, люди лишались рук и ног. За считанные минуты семеро были убиты, больше десятка тяжело ранены. Наконец враги стали в страхе расступаться перед ним, не желая вступать в бой.

Две из трех палаток остались позади, когда дорогу сотне Хавшабы преградила сотня Шимшона. Первым на пути человека-горы встал Рабат. Верткий, как уж, он закружил вокруг смертельно опасного врага, полагаясь только на свою ловкость. Легкий круглый деревянный щит (явно не тот, что надлежало иметь тяжелому пехотинцу), стянутый бронзовыми пластинами, служил, скорее, балластом, чем средством защиты. Пытаясь сблизиться с неприятелем и нанести удар мечом, Рабат то уходил вправо, то резко отклонялся назад, то делал два шага вперед — и снова назад. Но разве было что-то такое, чего Хавшаба мог не знать о его уловках! Сколько раз эти двое, оказавшись за одним столом, поглощая в огромных количествах пиво или вино, хвастали своими победами, сколько раз бились за Син-аххе-риба, сколько раз выручали друг друга, споря со смертью! Вот уж никогда бы не поверили, что придется драться друг с другом на поле боя.

Всякий раз, когда казалось, что меч вот-вот напьется горячей крови, Хавшаба успевал на мгновение опередить Рабата. Но если один стоял на месте, размахивая секирой, то другой вынужден был все время двигаться. Хорошая тактика, если ты не по колено в грязи, а ноги не разъезжаются в разные стороны.

И когда Рабат замешкался, увяз в черной жиже одним сапогом — мгновенно оказался на волосок от гибели. Но секиру не вернешь по собственному усмотрению с полпути, а в этот момент она уже уходила по траектории прочь. Тяжелое оружие. И тогда Хавшаба толкнул врага прямой ногой в живот. Рабат отлетел на пять шагов, упал навзничь, провалился с головой в лужу и грязь, а вынырнув, увидел прямо над собой смерть, ее остро отточенную кромку. Однако удача снова улыбалась ему: кто-то успел заслонить соратника щитом, — который тут же раскололся пополам, — ослабив удар, отчего секира только еще раз макнула ассирийца в лужу, сломав ему пару ребер. Добить не дали.

Справа на Хавшабу налетел Нинуйа, не уступавший великану в силе, недостаток же опыта компенсировал молодой задор. Пробил грозного противника копьем в правый бок под ребра. Хавшаба отмахнулся секирой, снес с обидчика шлем, хорошо — не голову. Подоспел Шимшон, понимал: остановит старого друга — остановит всю его сотню. Рявкнул Сасону, своему внуку:

— Назад! Мы сами!

Подумал с досадой: «И куда лезет, молокосос?!».

Да как такого осадишь!

Прикрываясь тяжелым, почти во весь рост, щитом и ловко орудуя копьем, Сасон подобрался к Хавшабе ближе всех, несмотря на вращающуюся, подобно крыльям мельницы, секиру. И вдруг ударил, проткнув врага со спины.

— А-а-а!!! — радостно завопил юноша.

Хавшаба рванул копье на себя, сломал его, а секира уже совершила полный круг и коснулась шеи Сасона. Обезглавленное тело покачнулось, но устояло. Руки все еще держали оружие, широко расставленные ноги, казалось, пытаются понять, куда идти дальше.

Когда месть туманит рассудок, это хорошо и плохо одновременно. Она придает сил, о которых человек никогда и не подозревал, но в то же время не позволяет трезво оценивать риски. Смерть внука потрясла Шимшона. Он кинулся на Хавшабу со щитом, как будто с тараном. Непостижимо, как сотнику удалось опрокинуть этот титана, повалить на землю. Следующие несколько секунд они катались, сцепившись намертво, когда нельзя было понять, кто из них где. Пока, наконец, не стало очевидно, что Шимшон оказался снизу, а Хавшаба сидит сверху и душит старого приятеля руками. Но тут подоспели Рабат и Нинуйа — один с мечом, второй с копьем. О былой дружбе никто не помнил. И меч, и копье вошли в тело Хавшабы почти одновременно.

Смерть сотника остановила продвижение воинов Арад-бел-ита к шатру Ашшур-аха-иддина. К сотне Шимшона присоединилась сотня Хадара. Вместе им удалось выстроить крепкую оборону и оттеснить врага.

Дождь, между тем, не прекращался, и это изматывало даже больше, чем само сражение. Мокрым было все: оружие, доспехи, одежда… Каждый шаг давался с трудом, каждое движение требовало огромных усилий. Люди выбивались из сил, и только жажда выжить в этой мясорубке заставляла крепко держать оружие…

В то время как в лагере Ашшур-аха-иддина шел бой, лагерь Арад-бел-ита будто вымер. Впрочем, здесь еще оставалось достаточно народу: знати, раненых, обозников, рабов и слуг и совсем небольшая охрана, однако из-за дождя все пытались найти место посуше: те, кто не мог спрятаться в палатке или шатре, искал укрытие под навесом.

Набу-дини-эпиша после того, как армия вышла из лагеря, еще какое-то время находился на валу около центральных ворот, надеясь понять, кто побеждает; но очень скоро убедившись, что из-за бури ничего разобрать невозможно, вернулся к себе в шатер.

Время от времени наместник посылал доверенного человека к начальнику внутренней стражи, чтобы узнать, не выведал ли он чего важного от арестованных караульных. Найти следы изменника, который провел в лагерь Скур-бел-дана, пока не удавалось.

Пытался себя хоть чем-то занять, подумал, не сходить ли к дочери. Но тут же вспомнил о дожде. Идти несколько кварталов по такой непогоде, только для того чтобы понянчить внука?

«Заболею еще, чего доброго. А какое тут лечение? Вино и наложницы».

И эта мысль ему вдруг понравилась.

Набу позвал своего кравчего. Поручил ему привести двух сирийских девушек, подать хорошего вина… Хоть так он забудет весь этот кошмар. О боги! Как же превосходно ему жилось в Ниневии при Син-аххе-рибе!

Воспользоваться наложницами и напиться не удалось: неожиданно явился начальник внутренней стражи, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: допрос дал результат, которого никто не ожидал. Набу-дини-эпиша выставил стражу за полог и немедленно обратился в слух.

— Нашли, — приглушенным голосом заговорил подчиненный. — Это был Тиглат, начальник третьего поста. Ночью из лагеря вышел Бэл-ушэзибу, царский астролог. Через два часа он вернулся. Да не один. Кто такой, Тиглат не понял, но перечить жрецу не посмел, и более того, дал в провожатые одного часового. Бэл-ушэзибу и его спутник вошли в шатер Аби-Рамы и оставались там около часа. Потом жрец и неизвестный побывали в скифском квартале, у Арианта. Потом пошли к воротам… Твоего ночного гостя, наместник, заметили и схватили случайно. У Бэл-ушэзибу слабый мочевой пузырь, вот он и бегает по малой надобности по сто раз на дню. А тут он отлучился…

У Набу-дини-эпиши от волнения пересохло в горле.

«Измена!» — вопила какая-то часть его сущности, но другая ее половина оказалась куда мудрее и сговорчивее: «А разве то, что ты скрыл от Арад-бел-ита встречу со Скур-бел-даном, не измена? Впору не голосить, как женщина на похоронах, а подумать о дочери и внуке. Сначала ушли скифы, а теперь царя предал и его зять. Это конец».

— Ты со мной? — наместник Ниневии пытливо посмотрел на начальника внутренней стражи.

Тот, по-видимому, уже просчитывал подобный исход дела.

— Да, мой господин… Лошади и люди готовы.

— А моя дочь? Внук? — встрепенулся Набу-дини-эпиша.

Начальник замялся:

— Караульные предупреждены, что мы едем проверить окрестности. Если с нами будут женщина и ребенок, неизвестно, как поведет себя Шер. Он ведь начальник караула. Возникнут ненужные расспросы.

— Да… да… ты прав, — забормотал Набу-дини-эпиша.

«Это ведь твоя кровь! Что ты делаешь?! — попыталась образумить та его половина, которой была присуща смелость, но мудрая нашла отговорку: — Спасайся сам! Дети, внуки — все еще у тебя будет. Ты еще не стар. Или у тебя две жизни?!»

— Выезжаем немедленно.

Едва начало смеркаться, Набу-шур-уцур с десятком конных воинов отправился к Аби-Раме. Фланги армии Арад-бел-ита к этому времени настолько прижались к центру, что управлять ими отдельно от остальной армии было уже бессмысленно. Ни дождь, ни военный гений, ни даже удача больше не могли скрыть от Гульята и его полководцев малочисленность атакующих. Однако непогода сковывала инициативу, а отчаяние вынуждало Арад-бел-ита рисковать: снимать в спешном порядке какие-то отряды с одного участка и перебрасывать на другой — и только это пока позволяло держаться. Да еще оставалась надежда: три тысячи воинов царского полка Ашшур-ахи-кара стянули на себя почти все силы, что были у Гульята, — двадцать с лишним тысяч человек, и внезапный удар Аби-Рамы, его десятитысячного отряда по вражескому тылу мог в одночасье переломить ход сражения.

Набу-шур-уцур прошел оврагом до самой воды, затем двинулся вдоль берега реки, пока не наткнулся на отряд из полусотни аконтистов с лучниками. Возглавлявший отряд сотник погиб, а новый командир, до этого служивший всего лишь десятником, был неопытен. Отбившись от основных сил, заблудившись, они бродили так уже больше часа и почему-то приняли Набу-шур-уцура с его людьми за союзников.

— Мы из армии Набу-Ли, кисир рабсака Ниниба; а вы кто? — спросил десятник.

Окажись здесь кто-то другой, он, может, и растерялся бы, но Набу-шур-уцур знал почти всю свиту Набу-Ли наперечет: кто чем дышит и как воюет, и поэтому назвал имя его кравчего, человека очень влиятельного, но в то же время незаметного. Вряд ли в армии его вообще кто-то видел, зато все точно слышали.

Знакомое имя успокоило десятника, и он бесстрашно приблизился к группе всадников.

— Что вы здесь делаете? Неужто от смерти прячетесь? — насмешливо и грубо спросил его «кравчий».

В ответ послышались неуверенные оправдания:

— Заблудились. Как слепые котята… А бежать мы и не думали.

— С нами пойдете! — приказал Набу-шур-уцур. — А я потом скажу рабсаку Нинибу, кого ты охранял в этом бою.

Возражать никто и не подумал. Десятник даже рад был, что одним махом решил сразу столько проблем.

Хитрость помогла Набу и его людям сократить путь почти вдвое. Там, где на пути встречались войска Ашшур-аха-иддина, на переговоры отправлялся десятник, если натыкались на своих — говорил молочный брат царя. Добравшись до горы, углубились в лес, и уже через час вышли к расположению Аби-Рамы. Его войско стояло наготове всего в десяти ашлу[36]за лагерем Ашшур-аха-иддина.

Как только дозорный взял лошадь Набу-шур-уцура под узды, чтобы проводить к наместнику Изаллы, рабсак наклонился, чтобы отдать приказ:

— Арестуй этих болванов, что сопровождали меня. Они из армии Набу-Ли.

Аконтисты с лучниками так и не поняли, что произошло, когда их вдруг окружили и принудили сдать оружие. Десятник, пытаясь заступиться за своих людей, кричал:

— Это только моя вина! Это не дезертирство! Мы заблудились!..

Аби-Рама, собрав вокруг себя офицеров, находился в авангарде.

— Долго же вы набираетесь мужества, чтобы вступить в бой! — еще только приближаясь к ним, громко вмешался в этот военный совет Набу-шур-уцур.

Растолкав нескольких командиров, он подошел к их предводителю, навис над ним, словно скала, и сказал:

— Я не буду слушать твоих оправданий. Просто отдай приказ немедленно ударить в тыл нашим врагам. И добудь нам победу — это все, что тебе надо сейчас сделать!

И вдруг откуда-то справа раздался голос Скур-бел-дана:

— Дорогой Аби-Рама, ты спрашивал, как тебе доказать преданность царю Ашшур-аха-иддину?

Это была измена. Набу-шур-уцуру не позволили даже умереть как воину. Кто-то сбил его с ног, кто-то ударил в спину мечом. На последнем издыхании, стоя на коленях и истекая кровью, Набу схватил ближайшего к нему офицера за одежду, подтянул к себе и принялся душить голыми руками. Но тут рядом встал Аби-Рама. Словно извиняясь за свое предательство, он передернул плечами, а затем одним взмахом меча привел смертный приговор в исполнение…

Когда Аби-Рама бросил голову Набу к ногам Скур-бел-дана, тот, взяв ее за волосы, посмотрев в стекленеющие глаза, не мог скрыть своего удовольствия:

— И почему его все так боялись, ума не приложу!

Отряд лучников, которому было поручено охотиться за Ашшур-ахи-каром, в конце концов своего добился. В рабсака почти одновременно вонзилось четыре стрелы, и одна из них, та, что попала в сердце, принесла его врагам удачу.

Арад-бел-ит, появлявшийся то здесь, то там, то отдававший распоряжения, то рубившийся с врагом, узнал об этой смерти, когда находился в самом центре, где царские телохранители и остатки сотни Хавшабы противостояли сотням Шимшона и Хадара. Это было как послание богов, в которых он не верил: «Все кончено!»

Вокруг сгущались сумерки. То, что Аби-Рама и Набу-шур-уцур до сих пор не дали о себе знать, говорило об одном: помощи ждать неоткуда, а битва проиграна. По какой причине — уже не имело значения. И все же природное упрямство, стремление бороться до конца в самой, казалось бы, безнадежной ситуации, заставляли цепляться за последний шанс.

— Мне нужны все офицеры и сотники, — выйдя из боя, приказал Арад-бел-ит, вкладывая меч своего отца, верный Нергал, в позолоченные ножны и поправляя на себе сбившиеся доспехи, перемазанные грязью и чужой кровью.

Военный совет собрался всего в ста шагах от переднего края, по иронии судьбы — в шатре, который еще утром принадлежал Гульяту. Царь потребовал доклада. Они бились в полном окружении, исчезла даже та единственная лазейка, которой еще недавно воспользовался Набу-шур-уцур. Раненых давно перестали выносить с поля боя, убитых было больше, чем живых, — от всего царского полка осталось не больше кисира.

Слушая тех немногих командиров, что остались в строю, Арад-бел-ит всматривался в их усталые лица и понимал: эти люди пойдут за ним до конца, среди них не было ни трусов, ни предателей.

Царь заговорил:

— Главное — вырваться из окружения. Будем пробиваться назад, к нашему лагерю. Штурмовать его ночью враг не осмелится, а значит, у нас появится небольшая передышка. Оставим обоз и всех тяжелораненых и еще до утра отступим в горы. У нас есть союзники, на которых мы можем положиться. Сейчас, когда армия моего брата измотана и обескровлена, для того чтобы разбить ее, будет достаточно одного свежего кисира.

Уверенность, с которой Арад-бел-ит говорил о будущих победах, передалась его офицерам. Почувствовав это, он прибег к последнему средству:

— Ашшур-ахи-кара, вашего командира, больше нет среди живых. Есть желающие отомстить за его гибель?!

— Они умоются кровью! — закричал массивный, как скала, Анбу, заместитель погибшего Ашшура.

Эти слова отозвались громким эхом:

— Месть! Месть! Месть!

Но стоило царю поднять руку, как шум мгновенно стих.

— Оставьте в бою ровно столько людей, сколько надо, чтобы на какое-то время сдержать врага. Остальных отводите к северным воротам. Пробиваться будем там. И да помогут нам боги!

Час спустя у северных ворот собралась почти тысяча воинов, готовых пойти за своим царем до самого Кура^[37]. Разве могли их напугать тени умерших! Однако Гульят с тремя свежими кисирами, которые все это время держал в резерве, уже ждал неприятеля в месте прорыва. Вырвавшись из вражеского лагеря, воины Арад-бел-ита оказались на голой равнине против превосходящих сил, ощетинившейся фаланги, растянувшейся по всему фронту. Это была бойня. Разгром довершили лучники.

Арад-бел-ит погиб одним из последних. С мечом в руках, убив десятки врагов, от случайной стрелы, когда все уже было предопределено. Безмолвно… На вздохе…