Туркменская трагедия

КУЛЬТ БЕЗ ЛИЧНОСТИ

Еще в XIX веке европейский путешественник, посетивший нашу страну, выделил туркмен среди соседних народов, подчеркнув, что они отличаются особым чувством собственного достоинства. И возгордились туркмены... То ли ошибся гость, то ли в знак благодарности хотел польстить своим гостеприимным хозяевам. Что достойного могло быть у людей, которые из-за распрей на почве чванливости и отсталости долгими веками не могли создать своего государства, предпочитая находиться на задворках истории, присягать сильным мира сего. Что и рассеяло их по белому свету так, что они даже родства своего не помнят.

Не оскорбительно ли отзываюсь о туркменском народе, среди которого я прожил всю свою жизнь, среди народа, которому я благодарен всем? Тот, кто глубоко знает историю этого народа, со мной согласится. Лучше горькая правда, чем красивая ложь, которую нам пытаются навязать тщеславные невежды.

Какими же сумел разглядеть своих соотечественников будущий “баши”, этот “убежденный коммунист-интернационалист”, поначалу сохранявший верность идее союзного государства, ибо под теплым крылом Центра было привычно и спокойно, а затем войдя в роль “отца” туркменской нации, моментально, подобно хамелеону, изменивший свою окраску?

Так какими же оказались на поверку туркмены? Неприхотливыми, простодушными и рабски покладистыми. Они, глупцы, поверили Сапару-лжецу, вознесенному мутной волной на гребень истории. Его посулы златых гор и нефтяных рек “второго Кувейта”, в который он поклялся превратить богатые газом и нефтью Каракумы, произвели на наивных аборигенов (как подметили однажды известные юмористы, описывая иные события) “такое же неотразимое впечатление, какое производит старая банка из-под консервов на людоеда Мумбо-Юмбо”.

И они, доверчивые и непритязательные, благодарные Создателю, что их еще собственные ноги носят по земле, мало чем отличаясь от диких африканских племен, целыми днями и даже ночами, отдавались пляскам, песням и восхвалениям “вождю”, не утруждали себя вопросами: “Почему в Туркменистане в одночасье расплодились миллионы бедных людей? Откуда взялись богатеи? Почему многие семьи живут впроголодь? Почему побираются дети, солдаты? Откуда появились бомжи, о коих туркмены представления не имели? Куда идет Туркменистан?..”

А что стало с людьми, коих в обществе считали честными, порядочными, что являлись примером для всех? Тот, кто еще вчера на словах жил заботами народа, чуть ли не бил себя в грудь, выдавая себя за его верного, бескорыстного сына, сегодня впал в беспамятство, слагая хвалебные оды одному человеку, лицемеря и холуйствуя. Почти все срочно “перекрашивались”: вчерашние атеисты стали “истинными мусульманами”, зачастили в мечети, а те, кто до недавнего времени водку глушил гранеными стаканами, свинину ел, а в курбан-байрам казаны переворачивал, теперь становились на молитвенный коврик, хотя не знают ни одной суры Корана. Другие же, хранившие в строгой тайне свое байское происхождение, сжигали партийные билеты, а вместо устава и программы КПСС брали в руки хадисы пророка, стараясь забыть, как клятвенно заверяли: “Маркс — мой Бог, а Ленин — пророк”.

У честных людей эти оборотни вызывали чувство брезгливости, а “вождь”, по-купечески потирая руки, брал их на заметку, сговорчивых, молчунов, самых беспринципных приближал, а строптивых, не разделявших его взглядов или не поступавшихся своим мнением — изгонял.

А у вчерашних “сынов народа”, пекшихся о всеобщем благе, казалось, на глазах выросли шоры. То были шоры эгоизма. Их теперь ничто не смущало: ни беда всенародная, обернувшаяся бесчестьем, исходящим от прихотей одного человека, прикрывавшегося ложью, словоблудием, мишурой голубого экрана, с коего днем и ночью не сходили изображения музыкантов, певцов и танцоров. Ни веселая дворцовая музыка, ни быстрые движения рук и ног, ни дежурные улыбки на лицах не могли скрыть застывшую грусть в глазах артистов, услаждавших нелепые причуды, блажь одной, единственной персоны. Эти юные парни и девушки “ликовали” не от радости и счастья, нет, а от нужды и горечи опостылевшей жизни. Их дома ждали родители, для коих стало проблемой, чем завтра накормить их младших братьев и сестер, в чем отправить их в школу.

И ныне проблема эта для туркменского народа — главная, хоть и не единственная. Всю жизнь сидевшие за спинами мужей и сыновей туркменки сегодня пошли по миру с сумой. Где их только не встретишь — в городах и селах России, Украины, Ирана, Турции, Арабских эмиратов... Добыча, заработок испокон веку были достойным уделом мужей. Ныне и женщины стали добытчицами, кормилицами ...

Где вы, славные джигиты, — отцы семейств, мужья своих красивых жен, сыновья своих старых матерей? Их, продолжательниц рода, пристало по курортам и санаториям возить, по ресторанам, театрам и музеям водить, а не хлеб насущный в поте лица добывать. Их дело любить мужей, рожать детей, хранить тепло семейного очага и не пускаться в неведомые дальние дали, чтобы нас, мужиков, прокормить. Когда было видано, чтобы мужчины прятались за спины женщин? Неужто в век “баши”, объявленный им “золотым и счастливым”, мужчины уподобились женщинам? Ролями поменялись?.

Волнует ли это “вождя”? Вряд ли. Щадить людей — значит вредить народу, — философия мизантропов. Правда, вслух подобные слова не произносятся. Но о человеке судят по поступкам. Чем хуже людям, тем лучше диктаторам?

В сервилизме своего народа “баши” убеждался не единожды. Когда на встрече Ниязова в Западном Туркменистане аксакалы, возмущенные распущенностью отдельных турецких специалистов, попросили президента приструнить безобразников, тот без обиняков отрезал, словно в душу плюнул: “Сука не захочет, кобель не вскочит”, хотя сам до того признавал испорченность нравов в обществе — воровство, проституцию, наркоманию, особенно распространившиеся среди молодежи. Достопочтенные старейшины даже не рыпнулись, молчаливо снесли оскорбление, и “баши”, конечно, понял, что из таких людей можно вить веревки.

Продолжая тему власти, переходящую в диктаторство, развивающую культ личности, скажу: власть, подобно наркотику, в малых дозах лечит, в больших — калечит. Калечит не только того, кто стоит у кормила, но и народ, особенно подрастающее поколение, калечит нравственно, духовно.

Туркменское юношество, к сожалению, уже отравлено. На них и делает ставку “сердар”. Их уродование начинается сызмальства, с детского сада, школы и продолжается в лицеях, в армии и вузах... Ведь дети подобны воску, лепи из них, что шайтан на душу положит. И “баши” это делает с иезуитской изощренностью.

Президентская “любовь” к детям меркантильна. Он с умилением взирает на них, когда они встречают его в “деловых” поездках. Те, что постарше, выбегают ему навстречу на площадях, на летном поле, на дорогах, дарят ему цветы, танцуют, читают стихи, а малышня из младших групп садов, сидя на горшках после наполовину съеденного нянями и воспитателями и без того скудного обеда, хором распевают песни в честь “сердара” или заучивают слова клятвы.

В этот раз детей высадили в открытом поле, куда должен приземлиться президентский вертолет. Дети в одних рубашонках, а на дворе промозглый ноябрь. Вся надежда на “чудодейство” президента: вот он спустится с небес, взглянет на небо и враз холодный ветер уймется, серые тучи развеются и солнышко веселое проглянет... Писали же о таком газеты, да и радио с телевидением о волшебстве “сердара” вещали.

Его ждали к десяти утра, а прибыл он лишь в первом часу дня, после второго плотного завтрака. Президента, показавшегося на трапе вертолета, ребята поначалу не узнали, приняли за охранника. В прошлый приезд все видели его седовласым, белым, как лунь, а сегодня он преобразился в жгучего брюнета, с такими же черными-пречерными бровями. Тогда ребята хором пели песню “Мой светлый ангел”, посвященную Ниязову, будто прилетевшему на грешную землю “белокрылым ангелом”, чтобы осчастливить людей, но поскольку в данный момент “декорация”, то бишь внешний облик “ангела” изменился, детям наказали прошлогоднюю песню напрочь забыть. Ее даже перестали исполнять по радио и телевидению, сняли с репертуара профессиональных и самодеятельных коллективов. А как она гремела до недавнего! Ей на смену пришла другая песня придворного композитора Реджепа Реджепова. Ныне его произведения, посвященные “баши”, заполонили эфир. И ничего удивительного, ибо в день он сочиняет не менее двух-трех песен, и все они о бывшем “ангеле”, готовящемся стать пророком.

Да, это был президент, так заметно раздобревший, что стал похож на антикварный кувшин с ножками. Он стоял на трапе, окидывая взглядом поляну, запруженную людьми. В этом половодье красок больше всего выделялись яркие туркменские ковры, видневшиеся повсюду: на земле, на высокой еще необструганной деревянной трибуне, ими были покрыты какие-то уродливые, незавершенные строения и выделявшийся вдали мостик, перекинутый через арык, они свешивались с кабин и бортов большегрузных автомобилей, огородивших площадь красочным полукольцом.

Кажется, он остался доволен.

Заиграла музыка. Недружно запел хор: ребята все еще не узнавали преобразившегося президента... Едва он спустился на землю, ему тут же набросили на плечи легкую каракулевую дубленку, а на голову нахлобучили темноватую норковую шапку. Раньше он носил головной убор из светлой норки, теперь же, с обретением новой прически из темно-жгучих волос, приходится менять в тон и туалет головы.

И он вальяжно, как балованное дитя, с капризным выражением на лице, зашагал по мягкому ковровому ворсу. Ему навстречу с хлебом-солью двинулись аксакалы, в теплых чекменях из верблюжьей шерсти, в мохнатых тельпеках на головах.

Музыка смолкла. Президент, поздоровавшись со стариками, отведал кусочек хлеба. Небо закапало дождем. “Баши”, обрадовавшись, подставил ладонь дождинкам и, выжидательно поглядывая на старейшин, что-то заикнулся о погоде, явно напрашиваясь на комплимент, дескать, вот, ваше превосходительство осчастливило своим приездом — и божья благодать дождем с небес низринулась, добрая примета к приезду человека с золотым сердцем.

Но аксакалы как в рот воды набрали. То ли растерялись, то ли устали, заждались, то ли их бестолково проинструктировали. Впрочем, в засушливое время года дождь и впрямь благо, а сейчас, в пору затянувшейся уборки хлопка, от него один вред, да и по сценарию встречи хозяина он не был предусмотрен.

Президент, не дождавшись от недогадливых стариков любезных слов, досадливо поморщился и направился в сторону девушек в нарядных национальных платьях и украшениях, тут же бросившихся к нему с большими букетами цветов. Следом к нему с приветствиями робко приблизились хякимы этрапов и велаятов, министры, руководители республиканских организаций и ведомств, местное начальство. Одни подобострастно кланялись, другие лобызали ему руки — этот чуждый туркменам ритуал родился после обретения независимости. Перенятый у турок, он, видимо, президенту по душе.

А дети все еще стояли на стылом ветру. Их сюда привезли с утра, задолго до приезда хозяина. И тот наконец подошел к ним, шеренги их расстроились, от холода они сбились в кучу, а за их рядами в шифоновых платьицах с ноги на ногу переминались девушки и юноши из ансамблей домов культуры. Молодые люди простуженно покашливали, продрогшие на холодном сквозняке, притомившиеся, они потеряли всякий интерес к президенту, а тот со снисходительнопокровительственной улыбкой потрепал за щеку стоявшего с краю мальчика.

— Что, холодно разве? — “баши” поправил на плечах сползающую дубленку. Знал ли он, что дети на его частых встречах простывают, подолгу болеют простудными заболеваниями, с различного рода осложнениями?

Мальчик промолчал — у него зуб на зуб не попадал, смущенно глянул на президента, расценившего молчание юнца как скромность, глубокое почитание его высокой персоны.

— Берекелла! Терпи, джигит, — сердаром будешь! — и сам же первым расхохотался, видимо, найдя свои слова остроумными. Ему угодливо вторила свита, смеялись все встречающие, даже те, кто не разобрал его слов, одни хихикали, другие просто скалили зубы, третьи смеялись в кулак или в бороду и делали это лишь потому, что так хотелось “сердару”. Вскоре президентская реплика, отредактированная и основательно дополненная придворными борзописцами, войдет в его собрание сочинений, прозванное “цитатником”, обычно издаваемым в престижных типографиях Турции.

Насмеявшись, президент теперь внимал детям, читавшим стихи, сочиненные местными рифмоплетами. Хотя они звучали неестественно, фальшиво, но его слух ласкали величальные эпитеты: гордость и отрада туркмен, любимый сын туркменского народа, высокочтимый президент, великий из великих, гений, сердар всех туркмен мира...

Не беда, что дети не все слова произносили четко, ясно, глотая окончания, кое-кто вовсе не смог произнести вызубренные строки: холод судорогой свел челюсти, не повиновался язык. Но все равно президент выслушал детей до конца: слушать их одно удовольствие, они не пожалуются на плохую жизнь, не будут докучать просьбами.

Ему также было приятно общаться с аксакалами, любил их за наивность, граничащую с маразмом. Они устраивали его вполне, он считал их покладистыми, наравне с детьми: вопросов каверзных не задавали, из рамок инструктажа хякимов не выходили и более колоритно, эмоционально воздавали хвалу, сравнивая его с пророками, то с Мухаммедом и Али, то с Исой и Сулейманом...

И он жадно внимал медоточивым речам, вероятно, не замечая их приторную фальшь. Не удивился он и справке КНБ, ссылающейся на донесения агентуры, что в народе говорят: президент — ойнатга — предмет насмешек, готовый день и ночь слушать славословия детей — несмышленышей и выживших из ума старцев. Глупцы! Не он, президент, ойнатга, а эти самые старики и болтуны, что языки распускают, — все “гарамаяки”... Не его разыгрывают, а он всех разыгрывает, обводя их вокруг пальца... Со стариками можно кашу сварить, они молчаливы, лишнего слова не скажут, проблем никаких не создают, легко с ним соглашаются, никогда не скажут, что народ плохо живет; главное, казне они дешево обходятся, преподнесут им в красивой упаковке штаны домотканные, шапчонку ночную с пижамой, да пару килограммов риса — и они на седьмом небе...

Президент позаботился и об уходе их в мир иной, распорядившись, чтобы каждому усопшему мусульманину выделять бесплатно по двенадцать-пятнадцать метров бязи на саван. Что еще умершему надо? Это христианину гроб деревянный да цветы с оркестром или попа на амвоне подавай. А у правоверных дешево и сердито. В последнее время иные православные, живущие в Туркмении, стали своих покойников в одном саване хоронить: так обнищали, что на гроб и отпевание в церкви денег нет. Христиане все чаще берут напрокат гроб, в котором мертвого доносят до кладбища, где его перекладывают в целлофановый мешок и предают земле.

Нищета в СНГ становится явлением “интернациональным”. Бедствуют и туркмены. В каждую христианскую пасху или в другие религиозные праздники туркменские дети и женщины приходят на кладбище за подаянием. Иные собирают с могил и памятников жертвенные яйца, пасхальные куличи, сладости. Одни их едят сами, другие даже несут на продажу. Когда бывало такое?

Детей сменили драматические артисты в костюмах национальных героев минувших столетий, воспроизводящие также и геокдепинские события, отраженные в пьесе придворных драматургов. На импровизированной сцене появляется персонаж, в коем все узнают Сапармурата Ниязова, который из глубины веков поучает своих будущих подданных, идущих в “золотой век”, прозванный подхалимами “веком Туркмен “баши””. Это место в спектакле вызывает у Ниязова слезы умиления, а у блюдолизов неумело скрываемые саркастические усмешки.

Но дольше всего он смотрел выступление девушек, сменивших драматических артистов. Прищурившись, он с вожделением разглядывал, словно раздевал глазами, стройные, грациозные фигуры юных танцовщиц, вероятно, вспоминая совет одного сексопатолога окружить себя девственницами, которые своей молодостью заряжают жизненной энергией всех, с кем они близко общаются. Библейский царь Соломон, а у мусульман пророк Сулейман, говорят, был выдающимся тебибом, обкладывая свое ложе, как грелками, молодыми наложницами, черпая у них силу и юношеский задор.

История умалчивает, хватало ли совести у Сулеймана, понимавшего язык всех земных зверей и птиц, сотворить что-либо с находившимися в его власти юными невольницами. Однако “баши” опытом пророка пренебрегать не стал. В президентском дворце в числе обслуги много юных и красивых девушек, его слух часто услаждают молодые, известные певицы. Ансамбль “Менгли”, состоящий из юных исполнительниц, — желанный гость в дворцовых покоях.

Возможно, Ниязов не видит в том ничего зазорного, считая, что так нужно общаться со своим народом, точнее, с его прекрасной половиной. Обычно те, кто облечен властью, обладает такими привилегиями, тем более, что у него появляются тысячи восторженных поклонниц.

Известно, что во все времена люди видели в своих правителях идеал. Но “лидер притягателен до тех пор, пока выглядит идеальным в глазах большинства народа, — пишет психоаналитик С. Баклушинский. — А идеален он до тех пор, пока одинок или пока воплощает образ примерного семьянина” (“АиФ”, № 35, сентябрь 1999, с.21.). Но в случае морального падения вождя, народ отворачивается от него, вчерашние поклонницы презрительно отвергают своего кумира, а иные даже впадают в панику, кому, мол, после всего этого верить.

Примерно подобное разочарование охватило некоторую часть населения, которой хотелось видеть Ниязова таким, каким представляют его СМИ, таким, каким он пытается предстать перед народом в своих речах и выступлениях. В народе пошли пересуды: жена президента постоянно живет в Москве или в Санкт-Петербурге, дети тоже, сторонясь родного края, живут за пределами Туркменистана, а он сам вот уже с десяток лет ведет холостяцкий образ жизни. Не безнравственно ли подобное для главы государства? Человек, неспособный сплотить свою семью, стать ее истинным главой, вправе ли претендовать на роль объединителя всех туркмен мира? Имеет ли он моральное право стоять на страже нравственных устоев общества?

Пересуды эти дошли до него и он, со свойственным ему многословием, сказал приблизительно следующее, проговорившись даже о том, чего от него и не ожидали.

— Сплетни все это! — возмущался президент. — Это я-то веду аморальный образ жизни? Будто я вожу к себе женщин... Как я могу, если у меня сорок телохранителей. Вокруг меня днем и ночью охрана. За мной глаз да глаз! От людей ничего не скроешь...

— Действительно, от людей ничего не скроешь, — не без сарказма говорил мой приятель, слышавший, как “баши” распинался перед многомиллионной аудиторией телезрителей. — У американского президента охрана, наверное, побольше, чем у туркменского. Однако о его скандале узнал весь мир, и Биллу Клинтону ничто не помешало трахаться с Моникой Левински. Я сам знаю нескольких порядочных девушек, которые со слезами ушли, проработав во дворце Ниязова несколько дней, так как не хотели оказаться в роли Моники.

Прощаясь с девушками и юношами, президент подозвал к себе художественного руководителя ансамбля, и сделал широкий жест:

— Дарю тебе десять тысяч долларов, — милостиво проговорил он. — Покупайте для ансамбля, что хотите. Это из моих собственных денег, кровных...

В последнее время свой купеческий жест он сопровождает несколько иными словами:

— Деньги из тех пятисот тысяч долларов, что на мой счет один турецкий бизнесмен перевел. Как подарок. Все мне дарят и дарят, — и игриво рассмеялся.

Что это за подарки в полмиллиона? Взятка? Или так называемый знак благодарности расчетливого турка туркменскому президенту? Кстати, Ниязов в фаворе не у одних турков. Иранские, американские, израильские, аргентинские бизнесмены и предприниматели задабривают его богатыми подношениями, называют именем “баши” свои предприятия, улицы, стройки и населенные пункты в своих странах. Не отстал от них и российский газовый король Рэм Вяхирев. Зная слабину туркменского президента, он подарил ему дорогую антикварную вещь — седло коня Тамерлана. Рука руку моет?..

Картина встречи президента будет неполной, если не сказать, что весь его путь от персонального “Боинга” или вертолета буквально устилается розами. Вот он шествует по ковровой дорожке, ведущей прямо к хлопковому или хлебному полю, к буровой или новой компрессорной станции, а выстроившиеся вдоль его движения девушки усыпают дорогу лепестками роз...

Широко улыбаясь, вальяжно шагая по живому коридору, под звуки музыки “баши” подходит к колосящейся ниве пшеницы, и там, где обрывается ковровая дорожка, застеленная большим ковром, останавливается. Ему на золотой чаше подают позолоченный серп и он, не сходя с ковра, присев на корточки, под бравурную музыку и аплодисменты срезает “первый золотой сноп”. Близкое президентское окружение умиленно охает и ахает. “Ведь это так символично! — угодливо вздыхает министр иностранных дел Борис Шихмурадов. — С золотым снопом, в золотой XXI век нас ведет за собой наш великий сердар!”

— Вы, дорогой Борис Оразович, забыли добавить — золотой, мудрый президент, — виновато шепнул Онджик Мусаев, первый секретарь ДПТ, но перехватив недовольный взгляд министра, в то время еще исполнявшего и обязанности зампреда Кабинета министров, торопливо поправился. — Я не в упрек, это у вас от благородного волнения. От переполняющего сердца чувства любви к нашему сердару. Так и со мной часто случается.

Таков обычный сценарий всех “деловых” поездок “вождя”, как всегда выливающихся в музыкально-драматическое шоу, в коем заглавную роль маскарабаза исполняет сам “баши”. Они ставятся повсюду: на городских площадках и у мечетей, в открытом поле и на буровой, в аэропортах и перед президентским дворцом... А по праздникам и памятным датам — их в Туркменистане около двадцати — они отмечаются еще пышнее и красочнее, выливаясь в возвеличивание самого Ниязова и его покойных родителей.