Туркменская трагедия

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЕЩЕ РАЗ О ТУРКМЕНСКОЙ “ДЕМОКРАТИИ”

Известно, что демократичность любого государства во многом определяет положение религии в стране, открытостью общества. Ныне в странах СНГ религия переживает ренессанс, а на роль объединяющей идеи явно претендует национализм, национальная идея.

История знает немало примеров, когда ислам да и другие религии весьма удачно использовались как политический инструмент в борьбе за утверждение власти тех или иных партий, группировок. И религия, призванная не примыкать ни к одной из враждующих сторон, втягивалась в эти игры, и “частное дело” мусульманской мечети на глазах превращалось в клерикальное наступление на светское общество, которое состоит не из одних верующих, поскольку в нем немало и атеистов, и не определившихся “нейтралов” или людей индифферентных, т.е. равнодушных к религии.

Властолюбивые правители всегда стремились прибрать церковь к своим рукам и именем Бога культивировали в массах фанатизм, страх, раболепное отношение к власти, превратив население в объект политических манипуляций. Туркменский “сердар” для укрепления своей власти успешно использует именно этот опыт.

Ниязов, заигрывая с мусульманским духовенством, на первых порах предоставил им полную свободу, поощрил строительство многих мечетей, субсидировав их сооружение. На возведение соборной мечети в Геокдепе, ныне носящей его имя, он выделил из бюджета несколько десятков миллионов долларов. Лишь на приобретение одной хрустальной люстры было затрачено около 10 миллионов американских долларов. Многие фирмы, частные предприятия, взявшие на себя спонсорство над сооружением мечетей по стране, были освобождены от налогов. В республике за короткое время возвели свыше 250 мечетей. Немало верующих и даже неверующих совершили за счет государства паломничество в Мекку, в том числе и сам Ниязов.

Все это, естественно, окрыляло, поощряло деятельность мусульманства, которое, обретая силу и влияние, могло затмить своим авторитетом и популярностью самого Туркмен “баши”. Подобного он, конечно, допустить не мог. Убежденный, что не мечеть, а он и только он вправе устанавливать полный контроль над душами граждан и “вверенной ему Аллахом” страны, которую ныне угодники призывают впредь именовать “Туркменистаном любимого вождя Сапармурата Туркмен “баши”.

По команде президента, начиная с 1993 года, постепенно вводили ограничения и запреты, касающиеся деятельности религиозных организаций, что нередко противоречило как международным обязательствам страны в отношении соблюдения прав человека, так и национальному законодательству. В Закон “О свободе совести и религиозных организациях в Туркменистане” были внесены беспрецедентные поправки, устанавливающие, что религиозные организации выбирают, назначают и заменяют свой персонал только с согласия государственного органа по делам религии. К чему приводит подобное согласование видно на следующем примере. На начало 1995 года в республике было зарегистрировано около десятка конфессий, перерегистрацию же прошли лишь две: мусульмане и православные. Мусульмане потеряли при этом половину мечетей: из 250 зарегистрировано 120. А куда подевались остальные?

После принятия Меджлисом антидемократических поправок, с горечью констатирует московский еженедельник “Русская мысль”, практически все религиозные организации в Туркменистане объявлены нелегальными. Эти поправки увеличивают число членов, необходимых для регистрации религиозного объединения (общины), с 200 до 500 (?). Другими словами, чтобы зарегистрировать какую-либо общину в одном отдельно взятом населенном пункте, надо набрать полтысячи человек. Для республики с населением не более 4,5 миллионов человек, эта цифра не то что велика — она просто фантастична (см. “Русская мысль”, № 4195, 30.10 — 5.11.97).

Подобная практика туркменских властей, исполненная в лучших традициях тоталитарного режима, антиконституционна, она противоречит статье 11-ой Конституции Туркменистана, декларирующей, что “религиозные организации отделены от государства”. Иными словами, их деятельность не связана с обязательной государственной регистрацией, последнее считается серьезным нарушением принципа свободы совести.

В апреле 1994 года был создан Генгеши (Совет) по делам религии при президенте Туркменистана, призванный заниматься контролем за религиозными организациями. Председателем и его заместителями стали муфтий — глава мусульман Туркменистана, заместители муфтия, благочинный — глава православных приходов Туркменистана и один светский чиновник, то есть “око государево”, который в Генгеши представляет президента.

Совет сформирован по весьма “оригинальному” принципу, то есть шиворот-навыворот: председатель — заместитель муфтия Туркменистана; заместители — сам муфтий, благочинный православных приходов и представитель президента.

В областях — велаятах при местных администрациях созданы велаятские Генгеши по делам религии, возглавляемые главными имамами — мусульманскими духовниками областей. Любопытно, что все названные выше религиозные руководители наряду с государственными чиновниками получают из казны зарплату, государство им выделяет обставленные мебелью, телефоном, факсом рабочие кабинеты, а некоторым — персональную автомашину с водителем. К примеру, Оразгулы Аннамурадов, смотритель кипчакской мечети, числящийся как ее управляющий, имеет в штате около десяти работников, получающих зарплату в качестве государственных служащих, а за самим Аннамурадовым закреплена служебная иномарка.

О. Аннамурадов — вчерашний экскаваторщик, не имеющий духовного образования; все его достоинства заключаются в том, что он сверстник президента, друг детства, а ныне шахматный соперник, часто проводящий с “баши” его бессонные ночи и между делом посвящающий своему кумиру весьма посредственные стихи. Ниязов высоко оценил “заслуги” своего земляка, рекомендовав его депутатом парламента.

Может потому в приемной новоявленного туркменского Распутина, где его сторожат секретарь и телохранитель, всегда столпотворение. Здесь можно увидеть министра и академика, иностранца-бизнесмена и художника, хякима и даже заместителя председателя Кабинета министров. Зная его близость к “самому”, к этому смотрителю Кипчакской мечети, Аннамурадову слетаются, как мухи на мед, все, кому не лень: блюдолизы и ловкачи. Но больше всего среди них государственных чиновников, которые не могут попасть к президенту годами.

Аппарат муфтията фактически аналог аппарата Генгеши по делам религии. Таким образом, исламская и православная церковь в Туркменистане огосударствлены. Высшие духовные лица двух конфессий получили почти монопольное право на формирование государственной политики в отношении других конфессий. В истории светского государства подобная практика беспрецедентна. Точнее говоря, она больше напоминает теократию с новоявленным духовным лидером во главе.

Истинным хозяином в Генгеши (кстати, располагается оно почему-то в здании турецкого культурного центра) является представитель президента Мурад Каррыев. На него возложена задача объяснить слишком настойчивым посетителям мотивы, которыми руководствуется государство, определяя свою политику в области бессовестного подчинения и использования, а иногда и подавления религии в государственных целях.

Он и объясняет, как умеет, мешая откровенную ложь со странными откровениями, когда речь идет, скажем, о дискриминации в отношении иных конфессий в стране: “Все эти конфессии — новые, мы их не знаем (как минимум три ныне “незаконные” конфессии были зарегистрированы еще в советское время. — Н. М.). А вдруг мы их зарегистрируем, а они завтра исчезнут. Да и, честно говоря, мы не хотим общаться со всякой мелочью. Нам мусульман и христиан (православных) достаточно”. Что же касается тех, кто не зарегистрирован, то, как говорит Каррыев, “нас это не касается — ими занимаются соответствующие органы”.

В Туркменистане, несмотря на относительную малочисленность населения, помимо мусульман и христиан, немало исповедующих другие религии и верования. Один результат, правда, уже достигнут: большинство протестантов решило уехать из Туркмении. Но мусульмане выехать не могут — они остаются, и зажим ранее официально признанных общин приводит к обратному эффекту: усиливается “параллельный ислам” — “ваххабизм”. Итогом подобных действий властей может стать превращение вполне светского государства в плохую копию своего соседа — Ирана.

В выступлении 13 сентября 1996 года перед религиозными деятелями страны президент после неуклюжих реверансов и явно набивая себе цену, заявил: “Меня упрекают, что я опекаю мечеть. Как же иначе? Ведь мечеть — это дом Аллаха...”

“Баши” несколько неточен: он подмял под себя все “дома Аллаха” в стране. А между тем всякий раз клянется в демократичности своей политики, а в себе видит “отца туркменской демократии”. То на словах, а на деле? Он не остановился перед тем, что заключил под стражу, а затем выслал из Ашхабада (совсем как в годы тоталитаризма!) известного религиозного деятеля, просветителя, переводчика Корана семидесятитрехлетнего Ходжа Ахмета-ахуна Оразгылыджева лишь за то, что тот публично критиковал ниязовскую политику и посмел выступить по радио “Свобода”.

Президент пытается убедить людей, что в стране нет политических заключенных, а смертная казнь вовсе отменена. Любопытно суждение в народе об отмене смертной казни.

— Не догадываешься, почему президент решился на такой шаг? — задавал мне вопрос один юрист.— И сам же на него ответил. — Отнюдь не из человеколюбия. С явными своими врагами он покончил, а оставшихся можно не опасаться.

Всякого, кто поднимает голос против антигуманной политики, туркменские власти провоцируют, возводят в криминал любой проступок оступившегося человека, арестовывают, зверски истязают, предлагая отказаться от своих убеждений, и если тот твердо стоит на своих позициях, забивают насмерть. В лучшем случае, превращают его в калеку. Так, как уже говорилось, ниязовские заплечных дел мастера убили Хошалы Караева, превратили в инвалида Мухаммедкули Аймурадова.

Долгое время мало кто знал о жуткой истории, приключившейся с лидером туркменских диссидентов Дурдымурадом Ходжамухаммедовым. Его, попытавшегося создать независимую политическую партию, как пишет американский журналист “Кенет Рот”, туркменские власти водворили в психиатрическую клинику, а после освобождения диссидент, посетивший Британское посольство, по дороге домой был избит до потери сознания, что три месяца находился на грани жизни и смерти. Преследование оппозиционера на том не закончилось. Полиция арестовала его сына по заведомо ложному обвинению, подбросив тому два грамма терьяка, а за Ходжамухаммедовым установила слежку.

В конце 1999 года профессора Пиримкули Тангрыкулиева, о котором уже шла речь в предыдущих главах, перевели в известную мрачной славой своих костоломов Красноводсую тюрьму, где по просочившимся оттуда скупым весточкам его там избивают, применяют к нему такие изощренные формы пыток, что он поседел, полысел, жалуется на боли в области сердца и выглядит гораздо старше своих лет.

Палачи, не без указания свыше, добиваются от него “признания своей вины” перед Туркмен “баши”. А вся “вина” П. Тангрыкулиева в том, что будучи депутатом Меджлиса, он открыто критиковал антинародную политику “баши”, его личное поведение, приведшее страну к экономической катастрофе, а его самого к политическому и моральному банкротству.

Драконовские порядки, установленные в стране, вынудили не одну тысячу граждан Туркменистана покинуть страну или принять гражданство других государств. Среди них немало общественных и политических деятелей, ученых, учителей, писателей, журналистов, артистов... Интеллигентному, здравомыслящему человеку жить и трудиться в стране уже давно стало невозможным. Общественную жизнь охватил психоз “вождизма”, всевластия государственной машины, спекулятивного использования “идей национальной демократии”, на деле — “демократии” ниязовской, прикрываемой крикливой демагогией с целью маскировки ее антигуманного содержания.

О какой демократии, свободе волеизъявления можно говорить, если монопольным учредителем всех издательств, СМИ, даже региональных газет является сам президент. Всем национальным изданиям в коих материалы проходят строгую предварительную цензуру, запрещено публиковать критические и даже проблемные материалы. Поэтому ныне такие главные газеты страны, как “Туркменистан”, “Нейтральный Туркменистан” напоминают огромные буклеты, где нередко на четырехстраничных номерах газет публикуются по 16-17 фотографий президента.

Исключительно редко критические статьи и корреспонденции граждан Туркменистана появляются в зарубежных изданиях. Во-первых, их невозможно или опасно отправлять, так как почтовые отправления из страны и в страну перлюстрируются, изымаются. Во-вторых, авторы, отправившие за пределы республики критические материалы, преследуются. Наложены табу на использование факса, интернета. Туркменские журналисты и писатели об этих новых средствах информации имеют весьма смутное представление, да и использование их им явно не по карману.

На глазах хиреет туркменская литература, музыкальная культура. Впрочем, они сейчас напоминают рахитичного ребенка, который растет, но болезненным и хилым, ибо в Туркменистане право на гражданство имеют лишь произведения, поющие дифирамбы Ниязову.

Ныне СМИ, включая радио, телевидение и документальное кино, свои материалы посвящают больше всего официальной хронике, визитам “баши” в регионы и за рубеж, описанию “исторических достижений” страны в экономическом и социальном плане и не менее “грандиозным” программам на будущее, хотя все последнее сплошной блеф и несбыточные прожекты. Эти сообщения, передаваемые под звуки фанфар, занимают несколько часов и повторяются целыми днями, в полном объеме, взахлеб восхваляя “великого вождя” и его “мудрые предначертания”.

Остальное эфирное время заполняются кадрами с восторженными монологами, выражающими “любовь” народа к “баши”: это организованные интервью с жителями и гостями страны, репортажи из зала заседания Кабинета министров под председательством Ниязова, уличные съемки, где телеобъектив замирает на говорящем, смеющемся, перерезающем ленту, чаще всего неуклюже позирующем “вожде”, бросающем лопатой цементный раствор под основание еще одного стадиона; затем кадры сменяются его портретами, монументами, бюстами в национальном или цивильном костюме, в маршальской форме, на резвом скакуне...

Однажды произошел казус, наделавший во дворце и на национальном телевидении немалый переполох. Президент, вероятно, в благостном настроении или в минуты просветления неожиданно покритиковал деятельность телерадиокомпании, журналистов пожурил, что они в передачах хвалят его “чуточку многовато”. Сказал и тут же забыл.

Руководство же компании на критику среагировало немедля, будто обрадовалось появившейся трезвости в речах президента: дня два по телевидению ему хвалу не воздавали. Во всех передачах, больших и малых, обычно начинаемых со славословия и пожелания здравия и долгия лета “вождю”, эти вступления были сняты. Убрали даже золотистый барельеф Ниязова, постоянную эмблему в правом углу телеэкрана.

Что тут было! Поднялся переполох... И впрямь, заставь дурака молиться — лоб себе расшибет. С ума посходили?! Революция что ли произошла?! Примерно такая реакция последовала из президентского дворца, откуда на телестудию примчалось высокое начальство. Президент наказал заместителя председателя Кабинета министров О. Айдогдыева, курирующего СМИ, пресс-секретаря президента и председателя телерадиокомпании, приказав удержать с зарплаты каждого по половине месячного оклада. Чуть позднее руководители компании поплатились своими постами, но до того, исправляя оплошность, срочно организовали выступления “низов” — представителей рабочих, дайхан, интеллигенции, домохозяек, распинавшихся перед телезрителями примерно следующими речами: телевидение и радио совершили “историческую ошибку”, предав на два дня забвению имя “великого вождя”, упоминание о коем стало своего рода эликсиром бодрости, допингом, источником сил и вдохновения. Как только в “дни беспамятства” солнце не померкло и луна с места не сошла?!

В одном из опусов, посвященных Ниязову придворными писаками, запечатлен диалог, будто происшедший в его далекой юности.

— Бог даст день — даст и пищу! — рассудил студент Сапармурат где-то слышанной фразой.

— Да потом же ты святым не станешь, — возражал ему приятель.

— Кто знает, кем все мы станем? А что, если лет через двадцать-тридцать я стану у себя дома первым секретарем ЦК?

— А, может, еще и шахом?

— Может быть...

Диалог мало убедительный, но он обретает плоть, когда знаешь о выступлении президента от 14 февраля 1997 года перед представителями творческой интеллигенции страны. “С давних пор встретиться с вами было моей мечтой. Вы поверьте в это...” (“ЭС”, № 10, 03.99).

Эти слова приведены только в официозах, выходящих на туркменском языке. В “Нейтральном Туркменистане”, издающемся на русском языке, таких откровений вы не прочтете. Как и не найдете многих несуразиц, прозвучавших в эфире из уст словоохотливого “баши”. Если уж точно приводить его слова, сказанные на той встрече, то Ниязов без обиняков заявил: он еще мальчишкой предвидел, что станет президентом и знал о встрече с творческими деятелями. Это была его заявка на “провидческий дар”, на “пророчество”.

Попробуй, после высочайшего заявления усомниться в словах самого “баши”. А дальше эта мысль получила свое буйное развитие. Он подогревал ее сам, постоянно. Разумеется, не без подсказки со стороны. Разве мало в президентском институте истории знающих, что пророк Иса, то есть будущий Иисус Христос в двадцать своих лет поразил всех фарисеев глубиной познаний, провидческим даром. Потом он исчез из глаз людских, ведя жизнь праведника и появился только накануне своего тридцатилетия.

Но Ниязов решиться на такое, чтобы исчезнуть на лет десять, не мог, его тут же забудут; он форсировал события. Вскоре на очередном Совете старейшин, который обычно сам и ведет, он предложил собравшимся голосовать жестом, образующим средним и указательным пальцами правой руки, известной со времен второй мировой войны как символ победы. Об этом я упоминал мимоходом в предыдущих главах, но позволю себе повториться, чтобы добавить новое, еще не сказанное.

“Вождь” придал этому знаку иной, угодный ему смысл: во всем мироздании их только двое, один на небе — это Бог, другой на земле — он, Туркмен “баши”.

С тех пор его повсюду в стране стали открыто называть “доверенный Аллаха”, “посланник Бога на земле”, “великий Сапармурат — пророк”, “любимец Бога” и т.д. и т.п. Эти эпитеты и сравнения, даже еще красочнее, не сходит со страниц СМИ, к ним широко прибегают министры, большое и малое начальство, этот ажиотаж подогревается мечетью и даже главой мусульманской общины.

Тернистым был путь Христа на Голгофу. Восшествие на священный холм в окрестностях Иерусалима обрело символический смысл подвижничества и нравственных страданий. Да и сам образ распятого Христа, стал у христиан Богом, на некоторое время сошедшим на землю в обличье человека.

В истории есть примеры, когда в народе, подвергнутом геноциду, как выход из этого ада, рождалась “новая религия”, объявлялся ее основатель, который, будто как “второе боговоплощение” пришел на смену... Христу, то есть Богу.

Или же, по учению шиизма, многострадальный двенадцатый имам не умер, а тайно скрывается до своего часа. Когда окончится его состояние “скрытого имама”, он явится миру... в роли пророка Махди — мессии (у суннитов, в частности, у туркмен, он известен под именем Мяти) и восстановит в мире справедливость, воздаст людям заслуженное ими.

Подобная фантасмагория — неизбежный плод множащихся бед народа, неустройства быта, недовольства жизнью, тщетности страданий и безнадежности найти выход из тупика, в который загоняют людей неумные и алчные правители.

Я не удивлюсь, если такая “религия” родится в Туркменистане и кто-то объявит себя в качестве “пророка” или “бога”, ибо вконец обнищавший народ, духовно деградирующий изо дня в день, дошел до ручки, не видит выхода из нужды — неимоверных мук голода, недоедания, унижений и массового вымирания, на которые обрек их новоявленный “справедливый шах” по кличке Туркмен “баши”.

Однако опытом истории, не без подсказки “ученых” советников, решил на опережение воспользоваться сам президент, выступая основателем новой религии — “башизма”, суть которой заключается в том, что это единственно верное “учение”, будто воплощенное в еще не созданной книге “Рухнама”, а ее основатель — Сапармурат Ниязов — “посланник Аллаха на земле”, которого еще наделяют званием Тангры — Бог (так называли язычники сверхъестественное существо, обитающее на небе). Словом, он един в двух лицах — “пророк” и “бог”. Главное, “баши” уверен, что именно он пришел на смену пророку Мухаммеду. Сказано же в хадисах, откровениях Мухаммеда, что пророком может объявить себя любой смертный, жертвующий собой ради народа. А ему, как говорится, сам Бог велел.

И вот сегодня толпящиеся у трона лизоблюды эту “жертву” хотят навязать туркменскому народу, видя в его персоне будущего мессию — посланника Аллаха, который, явившись как сама справедливость (а “справедливого шаха” он уже получил от ахальских подхалимов!), поведет их за собой в “золотой” ХХ1 век. Таково желание “сердара”.

Ведь назвал же себя иранский шах Исмаил Первый не иначе, как посланником имама Махди, а шииты, возвеличив своего правителя, именовали его имамом мира. Но шах Исмаил, в отличие от “баши”, не возгордился, писал стихи на фарси и тюрки, сочиненные им красивые газели распевали его воины — кызылбаши, а сам скромно подписывался Хатаи — “Ошибающийся”. Но последнее не очень устраивало кипчакского сироту. Он не ошибается, другие — да, а он — никогда! Как он может возвести на себя какой-либо поклеп, когда на родной земле его открыто называют “пророком” и вот-вот возвеличат “Аллахом”. Кто не верит, пусть почитает туркменских поэтов. Не каких-то там ширалиевых и аннакурбановых, которые честят его на чем свет стоит, а джутдиевых, сапаровых, агабаевых...

“Баши” знал, на кого ссылаться. Первым холуйскую готовность исполнить желание “вождя” выразил придворный поэт Байрам Джутдиев:

Подстрочный перевод:

По-разному истолковывают строки стихотворца. Одним в четверостишии хочется видеть фантастическое “боговоплощение”, то есть явление народу Аллаха, то ли сошедшего с небес, то ли лихо спрыгнувшего с подножки движущегося поезда. В этом образе “баши”, конечно, узрел себя и замороченных его болезненной фантазией гарамаяков: “Поздравляю тебя, мой прекрасный народ!” Сколько же пустых слов, за которыми ничего не стоит, бросается сегодня на ветер!

Из двух последних строк явствует (это, вероятно, разочаровало “баши”), что рядом с Аллахом шествует он, “сердар”, то бишь, “мой султан”, которого придворный рифмоплет на всякий случай наделяет двойным эпитетом, явно схожим с обращением к Аллаху — милостивым и милосердным!” Ай да, Байрам! Ай да, сын Джутди! Ловок и, как всегда, двойственный. Но в одном дал маху. На небо совершил восхождение пророк — об этом сказано давно. А спускался ли с неба на землю Аллах? Да еще прямо на туркменскую, на виду у людей, на вновь построенную ветвь железной дороги? Иль это все-таки “баши”, воплощенный в образе Аллаха? Но тогда почему “султан... с ним рядом”? Почему он — не Сам, а только “султан”? Ведь ему пристало быть Самим Богом!..

Президент, вникнув в суть двух последних приведенных мною строк, имеет все основания остаться недовольным своим придворным поэтом. Выходит, напрасно удостоил его почетным званием “народного”, наградил не одним орденом и не одной медалью, на высокую должность посадил... Джутдиев извечно с причудами, видно, проистекающими от его двуличной натуры или излишнего рабского подобострастия, когда в порыве своего холуйства теряет чувство меры и заговаривается.

Случился же с ним однажды казус на совещании аксакалов, где он, вольно или невольно, уподобил президента седоку, восседающему на белом... осле, вероятно, имея ввиду недавно приобретенный им новенький “боинг”. Не знаю, насколько это оскорбило “баши”, но между ним и поэтом в одно время сложились весьма прохладные отношения. Уж как после оправдывался Джутдиев? Дескать, он намеревался сравнить президента с лихим наездником, скачущем на белом коне — символе отваги и благородства.

И в этот раз придворный льстец, перестаравшись, соригинальничал: “баши” в его стихах то вровень с Богом, то сам — Аллах! Откровенно говоря, мне страшно за “поэта”. Неужто его не настораживает история с незадачливым Салманом Рущди, автором “Сатанинских стихов”, которого аятолла Хомейни за кощунство приговорил к смерти. Хотя Хомейни умер, но его последователи и верные ученики живы. Они — рядом, в Иране.

Или эйфория угодничества затмила разум некогда талантливого человека? Неужели чувства лакея убили в нем мастера слова, а льстец одержал победу над некогда гордым текинцем? Иль гены подвели? Говорят, дед Байрама, не говоря уж о прадедах, долгое время ходил в рабах, пока в Туркменистан не пришли русские войска и не отменили рабства. Вообще-то, пожалуй, ничего удивительного: после властелина должен быть раб. Байран и сам признает его своим султаном. Нет, Аллахом! Никто пока еще на Земле не видел Бога, а Байрам Джутдиев увидел Его в образе “баши”. Может, мир перевернулся?..