Ты - наша

41

— Вась, тут опять корзинка у двери, — Маринка, распахнув дверь, вползает в комнату, словно сомнамбула, тащится к кровати, падает ничком, — ой-й-й… Чтоб я еще хоть раз…

— А чего не захватила?

— Я себя еле таскаю, ты о чем?

Я откладываю телефон, решив взять паузу и не писать ничего Лешке. Слишком совесть гложет, боюсь.

Встаю и выглядываю в коридор общаги.

Там реально стоит корзинка с фруктами, уже ставшая привычной за эти недели. Пару секунд в задумчивости изучаю ее, прикидывая снова и снова, кто это такой щедрый.

Лешка?

Да, фрукты стали приносить как раз после того, как он… Проводил меня домой после боя. И обозначил свои намерения. Но он же сразу уехал… Да и как-то не вяжется эта корзинка с образом молчаливого грубоватого Камня.

Тошка?

Вообще мимо. Он, хоть и заявил о себе раньше, чем Лешка, особой расточительностью никогда не отличался и ухаживать явно не считал нужным, почему-то искренне считая, что я и без того все понимаю и принимаю.

Это не мои домыслы, если что, это его слова. Прямая речь, так сказать… Появлялся, появлялся мой бывший друг детства, после той мерзкой сцены возле лестницы, причем, несколько раз.

Пытался разговаривать, опять скандалил, хватал за руки, но я, наученная горьким опытом, ни разу не позволила нам остаться наедине, везде ходила или с Маринкой, или с ребятами из группы.

И потому Тошка не особо мог активничать и распускать руки.

Да и боялся, наверно, потому что фотка, как меня целует Камень прямо на ринге, облетела весь универ, и ребята обращались со мной крайне осторожно теперь.

Так что вряд ли корзина от Тошки. Я бы очень удивилась этому, вот честно.

Лис?

Это даже не смешно.

Он вообще никак не проявлялся все это время. По крайней мере, ко мне лично не проявлялся, не подходил, не заговаривал, бесконечно таскаясь по всевозможным девкам и регулярно ставя универ на уши очередными релизами будущих вписок. У него, как и у любого мажористого мажора, имелся в личном распоряжении пентхаус на сто пятьдесят квадратов в одной из элитных многоэтажек города. И, говорят, развлекались там во время вписок по-взрослому. Так что ему явно понятие ухаживания за девушкой незнакомо… Ну, в классическом его варианте.

Хотя, последние события заставляют меня пересмотреть эти выводы.

Очень уж Лис настойчив был. И ласковый такой. И смотрел как-то так, что до сих пор одного воспоминания мое дурацкое сердце начинает биться сильнее…

Мама говорила, что если соблазн стучится в душу, надо читать молитвы. И тогда Спаситель поможет…

Может, попробовать?

Потому что неправильно совершенно то, что я чувствую! И вдвойне неправильно, что я это все чувствую не к одному человеку!

Последнее — вообще за гранью.

Моргаю на корзинку, всерьез раздумывая над тем, чтоб вернуться в комнату и помолиться. Может, легче станет? Родителям же помогало…

— Ого! Опять? — в коридоре появляется соседка по общаге, Катька, рассматривает содержимое корзинки, вообще меня не стесняясь, затем наклоняется и принимается копаться в фруктах!

— Какие поклонники у тебя, Васька, это же ошизеть… — бормочет она, шустро перебирая содержимое корзинки, пока я прихожу в себя от наглости и бесцеремонности, — а чего без клубники в этот раз?

— Ее и в прошлый раз не было… — на автомате отвечаю я, а затем пораженно щурюсь на Катьку, — или была?

— Эм-м-м… Ну ладно тебе… Я просто попробовать… Клубника зимой — ошизеть…

— Катя!

— Ну чё ты… Жалко, что ли?

— Катя!

— Ой, ну все! Нечего выставлять за порог! Я думала, ничье!

У меня нет слов от такой наглости, молча подхватываю корзину и переставляю ее за порог комнаты.

Святая простота нравов, царящая здесь, среди студентов, зашкаливает просто! Хотя, я не думала, что до такой степени!

Маринка, конечно, делилась интересными историями, случившимися еще до того, как я въехала в общагу, например, как с плиты в общей кухне таинственным образом исчезли макароны. Причем, кипяток в кастрюле остался, а вот макарон — как не бывало! И, самое главное, отлучилась-то Маринка ровно на пять минут!

И лифчик сперли, в первую же неделю проживания. Маринка в туалет вышла, дверь не закрыла в комнату… Лифчик утащили прямо со стула, на котором тот висел, и Маринка до сих пор его оплакивает, а еще периодически пытается заходить без стука в другие комнаты, к девчонкам, и как бы невзначай лазить у них по шкафам. В их присутствии, естественно. Ну, и на уроках физкультуры посматривает на соседок: вдруг, кто-то обнаглеет до такой степени, что придет в ворованном?

Так что думать, что фруктами не заинтересуются вечно голодные студенты, было в высшей степени наивно, да…

Но все равно, такая наглость!

Я не успеваю закрыть дверь перед носом Катьки, обиженно, будто я ей чего-то должна, поджимающей губы, как в коридоре появляется курьер с букетом цветов, огромных метровых роз нежнейшего бежевато-розового отттенка, и направляется прямиком ко мне.

— Василиса?

Киваю ошарашенно.

— Вам.

— Эм-м-м… А от кого?

— Там карточка.

Курьер отдает мне цветы, растерянно перехватываю их, понимая, что шипов нет, удалили, чтоб розы было комфортно держать, и уходит.

А я стою, с изумлением рассматривая неожиданный подарок.

Красивые какие! И пахнут! Так пахнут!

— Блин! Такой букетище! — с завистью комментирует Катька, — а она еще клубничку жмет, овца!

— Пошла нахер! — кричит со своего места неожиданно ожившая Маринка, — корова завистливая!

— Сама такая! Сама пошла!

— Попробуй только еще что-то взять из корзинки, все нарощенные патлы вырву!

— Ах, ты су-у-учка!

Я делаю шаг назад и торопливо захлопываю дверь перед носом Катьки.

Поворачиваюсь и вижу, что Маринка, хоть и по-прежнему сине-зеленая от интоксикации, встает и тянет к себе за ручку корзинку с фруктами.

— Не обращай внимания, — бормочет она, перебирая яблоки и груши, — она просто тварь завистливая. О, киви! Жуть, как кисленького хочется! Можно?

Киваю, прохожу в комнату, все еще не решаясь выпустить из рук огромный букетище.

Куда его пристроить-то? У нас и вазы такой нет…

— Это кто такой мажорчик? — Маринка, добравшись до киви, принимается чистить его прямо ногтями, сок льется по пальцам, указывая на то, что киви — спелое, и Маринка жмурится от удовольствия.

— Не знаю… — пожимаю плечами и все же решаюсь, складываю букет на стол. Ищу карточку, про которую говорил курьер.

Нахожу. Читаю. Перечитываю удивленно, потому что не с первого раза въезжаю в смысл написанного.

“Я теперь не ничей… А ты?”

— Без подписи? — спрашивает Маринка, и я киваю. — Как думаешь, от кого?

— Не знаю…

Маринка прекращает чистить киви и сует его целиком в рот, блаженно щурясь.

— А я думаю, знаешь. Кто-то новый? Лис?

— С чего ты взяла? — краснею я невольно. И прячу карточку в карман.

— Ну… Букет такой стоит штук пятьдесят, не меньше. У кого из наших есть такое бабло? И кто нас вчера из задницы вытащил?

— Это… Не доказательство… Домыслы… И вообще… Я не давала повода. Я вообще…

— А Лису повод не нужен, — хихикает Маринка, добираясь до второго киви, — хотя… Знаешь, он обычно девкам своим цветов не шлет… Ты — первая.

— Это не он! — вру я, все больше краснея.

— Ага-ага… — понятливо кивает Маринка, — не он, да. А Камешку чего говорить будешь?

— Причем тут Лешка?

— Он явно по-другому будет думать, спорим? Явно решит, что очень даже причем… — Маринка уже стебется надо мной, злая зараза такая, добра не помнящая! Не надо было ее спасать этой ночью, вот! Хорошие дела всегда наказуемы!

— Все, я не собираюсь про это…

— Это ты Лису скажи, когда появится.

— С чего ты взяла, что появится?

— Спорим?

— Да иди ты…

— Вот-вот… А вообще, — Маринка вздыхает, становясь грустной, — счастливая ты, вот что.

— Почему это?

— Потому, Вась… Не любишь никого из них. Вон, кто-то фрукты шлет, кто-то цветы, кто-то за руки хватает, никак не отстанет. И парни из группы так смотрят, когда поешь… Я видела-видела, не спорь даже! А ты — кремень, молодец! Никого не любишь! Так и надо с ними! Чтоб больно не было потом. А я — дура, такая дура…

Она кладет обратно в корзину облюбованное яблочко и заливается слезами.

Оставляю в покое розы и иду утешать.

Обнимаю, глажу по голове, слушаю уже в стопятисотый раз историю про урода Тигра. И думаю, что Маринка не права.

Я — дура.

Еще большая, чем она.

Она хоть одного только Тигра любит, а я…