Убийство в ЦРУ

25

Кэйхилл вышла из самолета в аэропорту Даллеса, взяла напрокат машину и поехала прямо к матери домой, где была встречена градом вопросов, сводившихся к двум: куда это она пропала и почему вновь убегает в такой спешке. Коллетт объяснила:

— Разразилось что-то вроде бюджетного кризиса в посольстве в Будапеште, и я должна немедленно туда возвращаться.

— Безобразие какое! — воскликнула мать. — А я-то надеялась хоть денек с тобою побыть.

Коллетт на минуту перестала метаться, обняла мать, сказала, что любит ее, что да, выпьет чашечку кофе, и тут же умчалась наверх собираться.

Следующий час она провела с матерью на кухне, с трудом преодолевая в себе желание остаться здесь, укрыться в собственном детстве, где мир был полон чудес, а будущее, увиденное из уютной защищенности семьи и родного дома, светло и прекрасно Она заставила себя произнести слова прощания и оставила мать стоящей с выражением горечи на лице у входа в дом.

— Я скоро вернусь! — громко крикнула Коллетт в открытое окно машины. Знала, как вымучена появившаяся на губах матери улыбка, но была благодарна ей за усилие над собой.

Она вернулась в Вашингтон, отыскала телефонную будку и набрала тот особый номер, что дал ей Хэнк Фокс. Услышав в трубке молодой женский голос, Кэйхилл произнесла:

— Говорят из приемной доктора Джейна. Будьте любезны мистера Фокса.

Женщина просила ее подождать, и через минуту телефон донес голос Фокса:

— Я слышал о несчастном случае. Рад, что с вами все в порядке.

— Да, со мной все хорошо. Кое с кем подружилась в «Пуссерз-Лэндинг». Он мне сказал…

— Я знаю, — резко перебил Фокс, — что он вам сказал. «Рыбак» места себе в Будапеште не находит.

— «Рыбак»? — И тут до нее дошло. Кличка Хоргаши — Арпад Хегедуш. Она сказала: — Я думала, он уехал в…

— Не уехал и хочет поговорить со своим милым другом. Очень важно, чтоб он увидел ее как можно скорее.

— Понимаю, — выговорила она.

— Как ваш приятель-ухажер с Виргинских островов?

— Он… он мне не ухажер.

— Так как он?

— Прекрасно. — Ей вспомнился последний ее разговор с Эдвардсом, однако Фокс не дал ей времени вспомнить его до конца.

— Сумеете улететь сегодня вечером?

Кэйхилл вздохнула. Больше всего на свете ей не хотелось садиться в самолет на Будапешт. Чего бы ей действительно хотелось, так это вернуться на БВО и побыть с Эриком Эдвардсом: не только из-за возникшей между ними близости, но и из желания побольше поговорить с ним о деле, которым она занималась, об учреждении, которому она так доверяла. Того доверия больше не было. Теперь она знала: она тоже хочет уйти.

— Мы будем перезваниваться с Джо, — сказал Фокс. — Бреслином.

— Я в этом не сомневалась. Мне пора. Прощайте. — Она с маху шмякнула трубку на рычаг, вцепилась в полочку под телефоном и затрясла ее, приговаривая: — Идите вы к черту, пошло все к чертовой матери!

Она купила билет на рейс из Вашингтона в Нью-Йорк, едва-едва успела забронировать место на рейс «ПанАм» в Германию, во Франкфурт, где можно было сделать прямую пересадку на Будапешт. Позвонила Верну Уитли на квартиру его брата, но там никто не ответил. А поговорить с ним ей было нужно. У нее почему-то возникло такое чувство, будто если не поговорит она с кем-то посторонним, не из этого самого учреждения, с кем-то, кто не погряз в его интригах и не был связан по рукам и ногам обязательствами перед ним, то она просто дышать не сможет и потеряет всякий контроль над собой. А это, она знала, оказалось бы самым худшим из того, что могло случиться.

Сходя по трапу самолета в Будапеште, Кэйхилл хоть и держалась из последних сил, но по крайней мере уже овладела и собою, и обстоятельствами, в каких оказалась. Проходя таможню, она четко осознавала, что вновь вернулась к своему официальному положению сотрудника посольства Соединенных Штатов. Не имело никакого значения, что ее настоящим хозяином было ЦРУ. Зато имела значение привычность окружающего: может, и не так уютно, как у материнской груди, только, конечно же, лучше того, через что ей пришлось пройти за минувшую неделю.

Добравшись на такси до своей квартиры, она позвонила Джо Бреслину в посольство.

— С возвращением, — приветствовал он. — Ты, должно быть, совсем разбита.

— Можешь не сомневаться.

— Сейчас пять часов. Как думаешь, сможешь продержаться без сна и ужина?

— Справлюсь. Где?

— «Легради Тестверек».

Кэйхилл, несмотря на усталость, улыбнулась:

— Удовлетворяем прихоти? Это в честь моего возвращения?

— Если тебя это радует, то считай, что так оно и есть. Вообще-то у меня желудок истосковался по хорошей еде, а этот коротышка-скрипач из меня слезу вышибает.

— Буду считать, что ужин в мою честь. Во сколько?

— По мне, лучше попозже, но, учитывая твое состояние, давай устроим пораньше. В восемь тебя устроит?

— В восемь? Да я к тому времени замертво упаду.

— О’кей, тогда слушай. Приляг и поспи подольше, выспись, и встретимся там в десять часов.

Она знала, что бесполезно пытаться назначить другое время. Джо сообщил, что закажет столик на свое имя. Она открыла дверцу маленького холодильника и вспомнила, что перед отъездом основательно вычистила его. Всего-то и осталось: две бутылки «Самородни», крепкого белого десертного вина, полдюжины бутылок пива «Кебаньяи вилагош», банка кофе и две баночки рыбных консервов (месяц назад мама передала с оказией — тунец в собственном соку). Коллетт вскрыла тунца и, выяснив, что хлеба у нее тоже нет, принялась есть рыбу прямо из банки. Затем стащила с себя одежду, завела будильник, забралась в постель и сразу же уснула.

Они уселись друг против друга в маленьком кабинете ресторана «Легради Тестверек» за овальный столик, покрытый белой кружевной скатертью. Кресла были широкие, с высокими, украшенными затейливой резьбой спинками. В центре стола возвышался серебряный подсвечник с единственной свечой над двумя расходящимися по разные стороны блюдами. На одном блюде лежали свежие сливы и виноград, на другом яблоки и груши. Белоснежные стены смыкались с низким куполом потолка. Маленький толстяк-скрипач играл цыганские мелодии под аккомпанемент высокой цимбалистки, которая мягко ударяла ложечками по струнам своего похожего на миниатюрный рояль инструмента.

— Хорошо выглядишь, — сказал Бреслин, — учитывая, в каком темпе пришлось пожить.

— Спасибо. Ничто так не возвращает к жизни цвет нежных девичьих щечек, как легкий сон и банка родного американского тунца.

Джо улыбнулся и обернулся к подошедшему хозяину ресторана, делая заказ. Они решили взять на двоих блюдо холодных закусок в ассортименте: яйца с икрой, креветками и муссом из лосося, три вида паштетов и маринованные устрицы. Из горячих закусок Бреслин выбрал говядину с паштетом, а Кэйхилл цыпленка под перечным соусом со сметаной. Оба отказались от вина: Бреслин пил виски с содовой, а Кэйхилл минеральную воду.

— Ну? — произнес он.

— Ну? — передразнила она. — Ты ж здесь не ждешь исповедания?

— Почему бы и нет?

— Потому что… — Она слегка развела руками, словно напоминая, что ресторан — заведение многолюдное.

— Избегай имен, детали мне тоже не нужны. Прежде всего, как твой приятель-ухажер поживает в райском местечке?

Она покачала головой и откинулась на спинку стула.

— Джо, чем вы с Хэнком занимаетесь, судачите друг с другом каждые двадцать минут?

— Отнюдь, раза два-три в день, не больше. Так как все-таки с приятелем? Тебе отдых понравился?

— Очень, если не считать маленькой неувязочки во время морской прогулки.

— Слышал. Вы там что, подводным плаванием занимались или чем-то в этом роде?

— Именно. Как раз поэтому я и сижу здесь сегодня. Что до моего так называемого ухажера, то он мужик потрясающий. Сказать тебе кое-что? Множество наших друзей отзывались о нем дурно. — Коллетт выгнула брови и придала лицу выражение, дающее понять, что говорит она про собственное начальство. — Люди ошибаются. Если где-нибудь что-то неладно, то не из-за моего «ухажера».

— Понятно, — сказал Бреслин, почесывая нос и потирая глаза. — Об этом мы еще побеседуем подробно, когда время будет. Виделась со своим старым психотерапевтом, когда вернулась?

— С моим… А, ты имеешь в виду доктора Джейна?

— Кого?

— Да ладно, Джо, мы говорим об одном и том же человеке. Я не видела его после нашей с тобой встречи в Вашингтоне. Нужды не ощущала. Душевное здоровье у меня все время улучшается.

Глаза Бреслина, внимательно смотревшие на нее сквозь трепещущее пламя свечи, сошлись в узенькие щелочки.

— Что-нибудь случилось, Коллетт? С тобою все о’кей?

— Думаю, что со мной все становится больше чем о’кей, Джо. Думаю, что за прошедшую неделю я повзрослела.

— Что сие значит?

— Сие значит… — Она почувствовала, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз, и подумала, что если расплачется, то вовек себе этого не простит. Коллетт обвела взглядом ресторан. Официант принес закуски на фарфоровом блюде. Наполнив бокалы водой, он спросил, не нужно ли гостям еще чего-нибудь.

— Нет, koszonom szepen, — вежливо ответил Бреслин. Официант ушел, и Джо обратился к Кэйхилл: — Что-то тебя не радует, угадал?

Кэйхилл удивленно тряхнула головой и рассмеялась. Она подалась вперед, так что лицо ее оказалось в нескольких дюймах от пламени свечи, и выговорила:

— А чему, черт побери, я должна радоваться, а, Джо?

Он протянул к ней руку и сказал:

— О’кей, больше не буду. Ты попала в крутой переплет. Я это понимаю. Давай порадуйся хорошей закуске. Я на нее месячную зарплату ухнул.

Пока они ели, Кэйхилл неоднократно порывалась рассказать ему, что́ она чувствует, и все же устояла перед таким искушением и довольствовалась легким, необременительным разговором.

Швейцар пригнал Бреслину машину. Когда они с Коллетт уселись в ней, Джо спросил:

— Хочешь вкусить от ночных увеселений?

— Джо, я… в «Миниатюр»?

— Нет, я тут, пока тебя не было, другое местечко отыскал. Перемены потребны душе, правильно?

— Как скажешь, Джо. Заодно узнаю, что новенького в Будапеште, только не очень поздно, ладно? Выпьем по одной — и вези меня домой.

— Доверься мне.

Всегда доверялась, только теперь вот уверенности нету.

Джо медленно вел машину по узким, петляющим улочкам Пешта, пока они не выехали на Ферешмарти-тер, где стоял памятник известному венгерскому поэту, именем которого была названа площадь. Миновав череду представительств авиакомпаний и правительственных учреждений, они добрались до площади Энгельса и расположенного на ней большого автовокзала. Прямо перед ними оказалась базилика храма Святого Стефана. Бреслин резко свернул к северу и спустя пять минут въехал на улочку и без того узкую, а тут еще больше сужавшуюся из-за налипших к стоянкам у тротуаров машин. Он отыскал среди них зазор и втиснул свой маленький «рено» меж двух других автомобилей. Они вышли из машины. Взгляд Кэйхилл скользнул вдоль улицы и уперся в огромную красную звезду над зданием Парламента. Она вернулась. Венгрия. Будапешт. Красные звезды и советские танки. Она была довольна. Странно, но, выбравшись из-под материнского крова в Вирджинии, нигде не чувствовала она себя настолько «как дома». Только здесь.

Бар не был ничем обозначен: ни вывески, ни окон. Только едва слышное бренчание на рояле выдавало его местонахождение, да и то не сразу разберешь, в какую из десятка темных дверей, украшавших бетонный фасад здания, нужно толкнуться.

Бреслин стукнул медной колотушкой на одной из них. Дверь отворилась, и крупный мужчина в черном костюме, с длинными сальными черными волосами принялся изучающе их разглядывать. Бреслин кивнул в сторону Кэйхилл. Мужчина отступил и позволил им войти.

Теперь музыка звучала громче. Пианист наигрывал «Ночь и день». Витавший в воздухе женский смех смешивался с его аккордами.

Кэйхилл огляделась. Клуб устроен почти так же, как и «Миниатюр»: бар у входа, сразу за ним маленький зал, в котором клиенты могут послушать фортепиано.

— Jo napot? (Как поживаете?) — обратился Бреслин к привлекательной женщине, волосы которой были крашены перекисью добела, а тело втиснуто в облегающее платье из алого атласа.

— Jo estet (Добрый вечер), — откликнулась она.

— Fel tudya est valtani? (Не могли бы вы разменять?) — спросил Бреслин, протягивая ей крупную венгерскую купюру.

Блондинка глянула на купюру, на Бреслина, потом отступила в сторону, пропуская гостей к двери, скрытой в темноте за баром. Джо кивнул Коллетт, и она пошла за ним. Он поколебался, рука его шарила по ручке, потом нажала на нее — и дверь распахнулась. Бреслин знаком показал, чтобы Кэйхилл проходила первой. Она переступила порог маленькой комнатушки, освещенной всего лишь двумя слабыми лампами на обшарпанном столе посередине. Окон в комнатушке не было, все стены были укрыты тяжелыми пурпурными портьерами.

Глаза Коллетт стали привыкать к полумраку. Прежде всего внимание ее привлек мужчина, лицо которого показалось смутно знакомым. Мясистое, квадратное лицо. Кости под густыми бровями образовывали поросший волосами навес над щеками. Черную густую вьющуюся шевелюру мужчины только-только тронула седина. Коллетт вспомнила: Золтан Рети, писатель, клиент Барри Мэйер.

Рядом с Рети сидел Арпад Хегедуш. Его рука, лежавшая на столе, накрывала женскую руку. Невидная, широколицая женщина с честными глазами и тонкими, пушистыми волосами.

— Арпад! — воскликнула Кэйхилл, и голос выразил все ее удивление.

— Мисс Кэйхилл, — сказал венгр, вставая, — я так счастлив видеть вас.