Убийство в ЦРУ

5

Коллетт Кэйхилл, прилетев рейсом компании «Малев» в Лондон, сразу направилась к телефонной будке и набрала номер.

Женский голос ответил:

— Кадоган-Гарденз одиннадцать.

— Меня зовут Коллетт Кэйхилл. Я была близкой подругой Барри Мэйер.

— О да, такое несчастье. Я так вам сочувствую.

— Да, все мы были страшно потрясены. Я только что прибыла в Лондон, хочу отдохнуть несколько дней, скажите, нет ли у вас свободных комнат?

— Есть. По правде говоря, номеров хватает. Ой, силы небесные!

— Что?

— Номер двадцать семь свободен. Мисс Мэйер его больше всего любила.

— Да, верно, она вечно про него рассказывала. Меня бы чудесно устроило.

— Вы не будете возражать?..

— Поселиться там, где она жила? Вовсе нет. Я буду у вас примерно через час.

Устроившись, Коллетт целый час провела в викторианской гостиной, представляя себе, чем Барри, находясь в Лондоне, занималась в последний день и последнюю ночь своей жизни. Смотрела телевизор? Выходила прогуляться по частному парку? Читала, дремала, созванивалась с друзьями? Бродила по чудным тихим улочкам Челси и Белгравии? Бегала по магазинам, выискивая что-нибудь для родни в Штатах? В конце концов такое занятие навеяло на Коллетт сильную грусть. Она спустилась в общую гостиную, порылась в кипе журналов и газет, затем окликнула прислужника.

— Слушаю, мэм, — сказал тот.

— Я была закадычной подругой мисс Мэйер, леди, которая останавливалась в двадцать седьмом номере и которая недавно умерла.

— Бедная мисс Мэйер! Когда б ни приезжала, она всегда была в числе тех гостей, что мне больше всего нравились. Настоящая леди. То, что случилось, нас всех ужасно огорчило.

— Мне хотелось бы знать, не было ли чего-то особенного в том, чем она занималась в день приезда, за день до того, как умерла?

— Особенного? Вряд ли, пожалуй, нет. В три я подал ей чай… минуточку, позвольте, да, совершенно точно помню: это было в три часа в день, как она приехала. В тот же вечер мы по ее просьбе заказали столик в «Дорчестере» для ужина.

— На сколько человек?

— На двоих. Да, по-моему, на двоих. Могу уточнить.

— Не стоит. Она взяла такси или за ней заехал кто-нибудь?

— Она отправилась на лимузине.

— Каком лимузине?

— На нашем. Круглые сутки он к услугам наших гостей.

— А из «Дорчестера» ее тоже лимузин забрал?

— Не знаю, мадам. Меня не было здесь вечером, когда она вернулась, но я могу разузнать.

— Если вас не затруднит, а?

— Вовсе нет, мэм.

Он возвратился через несколько минут и сообщил:

— Насколько всем удалось запомнить, в тот вечер мисс Мэйер вернулась чуть раньше десяти. Приехала она на такси.

— Одна?

Прислужник потупил взор:

— Не уверен, мадам, что было бы пристойно отвечать на подобный вопрос.

— Поверьте, я ничего не вынюхиваю, — улыбнулась Кэйхилл. — Просто мы так давно с ней дружили, и ее мать, она в Штатах живет, попросила меня разузнать все, что я смогу, про последние часы жизни дочери.

— Конечно, конечно. Я понимаю. Позвольте, я выясню.

Он вновь возвратился и сказал:

— Она была одна. Предупредила, что сразу ляжет спать, и попросила разбудить пораньше. В то утро она, если не ошибаюсь, улетала в Венгрию.

— Да, верно, в Будапешт. Скажите, а полиция сюда приходила, расспрашивала о ней?

— Сколько помню, нет. Приходили люди, взяли из ее номера вещи и…

— Что за люди?

— Приятели, коллеги по бизнесу, я думаю. Вы спросите об этом управительницу, они с ней разговаривали. Все взяли и ушли — десяти минут не прошло. Их трое было… а один задержался по крайней мере на час. Помнится, говорил, что хочет посидеть там, где мисс Мэйер провела последние часы, и подумать. Бедный малый, мне его было ужасно жалко.

— Кто-нибудь из этих людей называл себя?

— У меня такое чувство, будто я на настоящем допросе, — сказал прислужник не сердито, но на том пределе сдержанности, что заставил Кэйхилл отступить.

Она улыбнулась:

— Кажется, так много людей знали ее и любили, что мы никак не можем оправиться, вот и ведем себя странно. Простите, я вовсе не намеревалась задавать вам все эти вопросы. Я потом спрошу управительницу.

Прислужник ответил улыбкой на улыбку:

— Никаких беспокойств, мадам. Я понимаю. Спрашивайте меня, о чем вам угодно.

— Я, кажется, задала вам уже достаточно много вопросов. И все-таки мужчины, что приходили сюда и вещи ее забрали, они себя называли?

— Не припоминаю. Может, так, скороговоркой… Хотя, впрочем… Да, один из них сказал, что связан с мисс Мэйер бизнесом. Насколько помню, он представился мистером Хаблером.

— Дэйвид Хаблер?

— Не думаю, что он называл свое имя, мадам.

— А как он выглядел? Невысокий, темноволосый, весь в кудрях, симпатичный такой?

— Это не похоже на то, каким он запомнился мне, мадам. Скорее, я назвал бы его высоким и блондином.

Кэйхилл вздохнула и сказала:

— Что ж, огромное вам спасибо. Думаю, мне лучше подняться обратно в номер и прилечь.

— Желаете чего-нибудь? Чай в три часа?

Как Барри, подумала Кэйхилл, и ответила:

— Нет, лучше в четыре.

— Слушаюсь, мадам.

Она позвонила Дэйвиду Хаблеру за несколько минут до того, как должны были подать чай. В Вашингтоне было почти одиннадцать утра.

— Дэйвид, Коллетт Кэйхилл.

— Привет, Коллетт.

— Дэйвид, я звоню из Лондона. Остановилась в той самой гостинице, где всегда жила Барри.

— Кадоган одиннадцать? Что ты там делаешь?

— Пытаюсь привести мысли в порядок, понять, что же произошло. Отпросилась с работы, хочу отдохнуть, направляюсь домой, но решила здесь по пути задержаться.

В трубке повисло молчание.

— Дэйвид?

— А, да, извини. Барри вспомнил. Поверить никак не могу.

— Ты не был в Лондоне после ее смерти?

— Я? Нет. А что?

— Тут в гостинице кто-то сказал, что, может, это ты забрал ее вещи из номера.

— Только не я, Коллетт.

— Что-нибудь из ее вещей тебе в контору прислали?

— Только ее портфель.

— Ее портфель. Тот, с которым она обычно ездила?

— Точно. А что?

— Так, ничего. Что в нем было?

— Бумаги, пара рукописей. Ты к чему спрашиваешь?

— Не знаю, Дэйвид. С того момента, как ты позвонил тогда, у меня вроде мозги отключились. Что там у вас творится? В агентстве, должно быть, кавардак?

— Похоже, хотя все не так плохо, как тебе может показаться. Барри была потрясающим человеком, Коллетт, да ты про это и сама знаешь. Она все оставила в совершенном порядке, до самой последней мелочи. Знаешь, что она сделала для меня?

— Что?

— Включила в свое завещание. Оставила мне страховочные деньги, это ж то, чем только самые главные занимаются. По сути, она мне агентство оставила.

Кэйхилл изумилась настолько, что не знала, что сказать. Он быстро заполнил паузу признанием:

— Не подумай, что она все оставила мне, Коллетт. Доходы достанутся ее матери, но Барри так все устроила, что минимум пять лет все будет на мне, да еще и долю прибыли имею. Я был поражен.

— Тем она и была замечательна.

— Скорее, такое для нее типично. Ты когда вернешься в Вашингтон?

— Через денек-другой. Я забегу.

— Сделай одолжение, Коллетт. Давай пообедаем или поужинаем вместе. Нам надо о многом поговорить.

— С удовольствием. Между прочим, не знаешь, с кем она могла встретиться здесь, в Лондоне, перед… до того, как это произошло?

— Как не знать! С Марком Хотчкиссом. Они договаривались поужинать вечером, как она прилетит.

— Кто он такой?

— Британский литагент, который нравился Барри. Почему нравился, понятия не имею. Я считаю, что он свинья, так и сказал ей, только по каким-то причинам она продолжала вести с ним переговоры о слиянии. При всех блестящих способностях Барри находились жулики, которые и ее вокруг пальца обводили. Хотчкисс один из них.

— Не знаешь, как с ним связаться, пока я здесь?

— Как не знать! — Он дал ей адрес и телефон. — Только будь с ним поосторожнее, Коллетт. Помни: я сказал, что он свинья, слизняк липучий.

— Спасибо, Дэйвид. До скорого.

Она повесила трубку, и в этот момент постучал посыльный. Она открыла дверь. Поставив поднос с чаем на кофейный столик, посыльный задом вышел из номера, оставив ее сидящей в золотом ажурном кресле. На ней был легкий голубой халатик, лучи заходящего солнца, пробившись сквозь зазоры между белых гардин, укладывались на потертый восточный ковер, покрывавший середину комнаты.

Один лучик улегся на ее босой ноге, и Коллетт вспомнила, как Барри всегда гордилась своими изящно выгнутыми стопами с длинными тонкими пальцами, до совершенства соразмерными друг с другом. Коллетт глянула на собственную коротенькую и разлапистую ступню, улыбнулась, а после и вовсе рассмеялась.

— Боже, до чего же мы были разные, — сказала она вслух, наливая себе чаю и намазывая крем с вишневым вареньем на кусочек лепешки.

До Марка Хотчкисса она дозвонилась, как раз когда тот уже уходил с работы, и, представившись, спросила, не согласится ли он поужинать с ней.

— Боюсь, что нет, мисс Кэйхилл.

— А позавтракать?

— Говорите, вы были подругой Барри?

— Да, мы были закадычными друзьями.

— Она никогда о вас не говорила.

— А вы что, были с ней настолько дружны, что она должна была вам про меня рассказывать?

Он выдавил из себя смешок и произнес:

— Полагаю, мы могли бы встретиться где-нибудь утром. Рядом с вами, на Слоан-стрит, там, сразу за углом, за «Дженерал трейдинг компани», есть кафе. В девять?

— Чудесно. Тогда до встречи.

— Мисс Кэйхилл…

— Да?

— Вам известно, что Барри и я заключили партнерское соглашение прямо накануне ее смерти?

— Нет, я этого не знала, но мне было известно, что это обсуждается. Почему вы упомянули об этом сейчас?

— А почему бы не упомянуть об этом сейчас?

— Не вижу причин. Могли бы и утром обо всем мне рассказать. С удовольствием вас выслушаю.

— Вы правы. Что ж, чао. Приятного вечера. Наслаждайтесь Лондоном. В этом году довольно приличный театральный сезон.

Она повесила трубку, в душе соглашаясь с Дэйвидом Хаблером. Хотчкисс ей не понравился, и она только недоумевала, какой из его талантов соблазнил Барри пойти с ним на «партнерское соглашение», если то, что сказал слизняк липучий, правда.

Кэйхилл позвонила и справилась, нельзя ли достать ей билет в театр. В какой? «Не имеет значения, — сказала она, — на что-нибудь веселенькое, со счастливым концом».

В семь тридцать поднялся занавес, и к тому времени, когда британский фарс «Хватит шуметь» подошел к концу, у нее бока ломило от смеха, а неприятная причина ее путешествия была забыта — во всяком случае, пока длилось представление. Хотелось есть, и она перекусила в ресторанчике на Неал-стрит, а потом вернулась в гостиницу. В номер ей принесли коньяк со льдом, и она сидела по-тихому, потягивая его, пока глаза не стали слипаться. Коллетт улеглась в постель и, засыпая, ощутила, как охватывает ее абсолютная тишина этой улицы и этой гостиницы — мертвая тишина.