Убийство в ЦРУ

4

Записка висела на телефоне в ее кабинете на втором этаже посольства. Выпив чашечку кофе, Коллетт пересекла холл и оказалась у кабинета Бреслина.

— Входи, — сказал он. — Закрой дверь.

Джо глотнул кофе, содержавший — Коллетт знала — здоровую порцию «живой воды» (знак внимания от какого-то приятеля из посольства США в Копенгагене, который никогда на забывал засунуть бутылку спиртного в мешок с диппочтой).

— Что стряслось?

— Прогуляться хочешь?

— Еще как.

Прогулка предлагалась не потому, что Джо хотелось размять ноги. Значит, то, что он собирается сообщить, важно и не для чужих ушей: известно, что Бреслин делался сущим параноиком, когда приходилось вести подобные разговоры внутри посольства.

Они спустились по широкой лестнице, устланной потертой красной ковровой дорожкой, прошли через дверь, которую с помощью электроники открывала и закрывала дежурная из прихожей, миновали венгерского служащего посольства, который обследовал металлодетектором очередного посетителя, и вышли на яркий солнечный свет, щедро заливший Сабатшагтер, или Площадь Освобождения.

Стайка школьников собралась у основания громадного памятника-обелиска в честь советских солдат, освободивших город. Улицы были заполнены народом: кто торопился на работу, кто спешил на Ваши-утша и параллельный ей бульвар с магазинами, куда любым мотосредствам въезд был запрещен.

— Пошли, — предложил Бреслин, — давай пройдемся до Парламента.

Они двинулись вдоль набережной Дуная, пока не достигли увенчанного куполом неоготического здания Парламента с его восьмьюдесятью восьмью статуями, изображающими венгерских монархов, полководцев и знаменитых воинов. Бреслин взглянул на купол и улыбнулся.

— Хотел бы я оказаться здесь, когда они и впрямь создадут Парламент, — промолвил он.

С тех пор как заправлять всем стали Советы, Парламент продолжал действовать, но всего лишь номинально. Подлинные решения принимались в неказистом угловатом здании, стоявшем дальше по набережной, там, где засела ВСРП — Венгерская социалистическая рабочая партия.

Кэйхилл, не отрывая взгляда от курсирующих по Дунаю судов, спросила:

— О чем ты собираешься мне рассказать?

Бреслин вытащил из пиджака трубку, набил ее табаком и поднес зажженную спичку.

— Не думаю, что тебе придется отпрашиваться с работы, чтобы выведать, что произошло с твоей подругой Барри.

— Ты что имеешь в виду?

— Судя по тому, что сказал мне сегодня утром Стэн, тебя собираются просить об этом официально.

Стэнли Подгорски был главой резидентуры, отделения ЦРУ, действовавшего под крышей посольства. Из двух сотен американцев — служащих посольства — примерно половина являлись людьми ЦРУ и отчитывались перед резидентом.

— Почему меня? — удивилась Кэйхилл. — Меня на следователя не готовили.

— А почему нет? Сколько следователей в Компании ты знаешь, кого к этому готовили бы? — Признание вызвало улыбку у молодой женщины. — Ты же знаешь, как это делается, Коллетт: такой-то знает такого-то, на которого поступил разовый компромат, и получает задание — разовый следователь. Думаю, настал твой черед.

— Потому что я знала Барри?

— Именно.

— И это не сердечный приступ?

— Нет, судя по тому, что я слышал.

Они подошли к строительной бригаде, которая кувалдами крушила старый причал. Когда они приблизились настолько, что в жутком грохоте даже с помощью совершенных «дальнобойных» микрофонов невозможно было бы различить произносимые слова, Бреслин сказал:

— Она везла кое-что, Коллетт, и, очевидно, очень важное кое-что.

— И оно пропало?

— Точно.

— Идеи есть?

— Как не быть. Это либо мы, либо они. Если это они, то у них материал, а мы в панике. Если это мы, то один из наших держит то, что было у нее в портфеле, и, возможно, собирается продать материал другой стороне. — Он вытащил трубку изо рта. — Или…

— Или то, что было у нее, нужно ему для другого, может, личные счеты, обвинения, шантаж — что-то в этом духе.

— Да, что-то в этом духе.

Она прищурилась под яркими лучами выглянувшего из-за облака солнца и сказала:

— Джо, мы здесь не только для того, чтобы ты просто заранее уведомил, что Стэн собирается поручить мне разобраться со смертью Барри. Что еще? Он попросил прощупать меня, так?

— В общих чертах.

— Я сделаю это.

— В самом деле? Никаких колебаний?

— Никаких. Я хотела заняться этим на свой страх и риск в свободное время, если помнишь. А так я даже не теряю отпуск, что мне причитается.

— Вот что значит деловой подход.

— Вот что значит слишком долго работать на «Фабрике Засолки». Мне вернуться и сказать ему или это сделаешь ты?

— Ты. Я к этому не имею никакого отношения. И еще один, последний, совет, Коллетт. Стэн и кабинетные мудрецы в Лэнгли плевать хотели на то, как и от чего умерла Барри. Их вполне устраивает, что у нее был сердечный приступ. То есть им известно, что его у нее не было, только она значения не имеет. Имеет значение портфель.

— Что в нем было? От кого он?

— Может, Стэн тебе расскажет, только я в том сомневаюсь. Ты ж знаешь: кому-надо-знают.

— Если мне предстоит выяснить, кому он достался, мне надо знать.

— Может, надо, а может, нет. Пусть решают Стэн и Лэнгли. Пусть они установят правила, а ты им следуй. — Он взглянул на нее поверх очков, как бы усиливая смысл последних слов.

— Обязательно. И — спасибо тебе, Джо. Я сразу же иду к Стэну.

Подгорски занимал кабинет, на двери которого висела табличка: «РЕМОНТ ПИШУЩИХ МАШИНОК». Похожими табличками украшались многие кабинеты ЦРУ в посольстве: предполагалось, что они отвратят случайных посетителей. Обычно так и было.

Стэн сидел за обшарпанным столом с длинным рядом выжженных отметин от великого множества сигар, забытых во время разговора на краю столешницы. Он был невысок и плотно сбит, вся голова покрыта шапкой седых волос — предмет его необычайной гордости. Кэйхилл он нравился, причем с первого дня ее прибытия в Будапешт. Был он проницателен и крут, но с проблесками сентиментальности, которую он расточал на всех, кто с ним работал.

— Вы говорили с Джо? — последовал вопрос.

— Да.

— Имеет смысл для вас?

— Полагаю, что так. Мы были дружны. Я должна была встречать ее в этот раз.

Он кивнул, хмыкнул, пробарабанил пальцами по столу.

— Вы встречали ее по нашим делам?

— Нет, сугубо личное. Я не знала, летит она с доставкой или нет.

— Она вам когда-нибудь рассказывала, чем занимается?

— Чуть-чуть.

— И ничего об этой поездке?

— Ничего. Она никогда не вдавалась в детали своих поездок сюда. Все, чем она занималась здесь, сводилось к встречам с клиентами ее агентства вроде Золтана Рети.

— Его здесь нет.

— Знаю. Вчера вечером он позвонил мне из Лондона и оставил сообщение на автоответчике.

— Вам показалось странным, что его здесь нет?

— Между прочим — да.

— Намечалась ее встреча с ним и с одним из партийных шишек по поводу того, как обеспечить Рети доступ к деньгам, которые он зарабатывает на Западе своими книжками.

— Во что это должно было обойтись?

Подгорски рассмеялся.

— Смотря по тому, чем papasha собирался обзавестись: то ли одним из кондо на холме, то ли новой машиной по-быстрому.

— Все лапы одинаковы.

— Так же, как и смазка, и то, как подмазывается. — Лицо Стэна посуровело. — Потеря для нас жуткая, Коллетт.

— То, что она везла, было настолько важным?

— Да-а.

— И что это было?

— Кому-надо-знают.

— Мне надо знать, если я буду копаться в том, что привело к ее смерти.

Стэн покачал головой.

— Не сейчас, Коллетт. Задание четкое, никаких двусмысленностей. Вы отправляетесь домой в отпуск и контачите со всеми, кто что-то значил в ее жизни. Вы горюете, поверить не в силах, что ваша закадычная подруга мертва. Выясняете все, что сможете, и докладываете об этом оперативному сотруднику в Лэнгли.

— Какой цинизм! Мне и в самом деле небезразлично, что произошло с моей подругой.

— Я убежден в этом. Знаете, вы вовсе не обязаны за это браться. Дело за пределами ваших обязанностей, но я предложил бы вам шесть раз подумать, прежде чем отказаться от него. Как я уже говорил, ставки тут крупные.

— «Банановая Шипучка»?

Подгорски кивнул.

— Я на самом деле ухожу в отпуск?

— Оформлено в документах будет именно так, на тот случай, если кто захочет пронюхать. С вами мы сочтемся позже. Это я вам обещаю.

— Когда, по-вашему, мне приступить?

— Отправляйтесь утром.

— Не могу. Вы же знаете, мне надо провести встречу с Хоргаши.

— Верно. Когда?

— Завтра поздно вечером.

Подгорски задумался на минуту, потом спросил:

— Это важно?

— Мы не виделись шесть недель. Через тайник он сообщил, что у него что-то есть. Все подготовлено, отменить нельзя.

— Тогда проводите, а на следующее утро улетайте.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Да-а. Действуйте спокойно. Откровенно говоря, я пытался наложить вето на ваше участие. Слишком близки. Закадычная дружба, как правило, мешает. Постарайтесь забыть, кем она для вас лично была, и сосредоточьтесь на деле. Портфель. Это все, что кого бы то ни было заботит.

Она встала и сказала:

— Мне и в самом деле противно это место, Стэн.

— Веселый старый Будапешт? — Он громко рассмеялся.

— Вы же знаете, что я имела в виду.

— Разумеется, знаю. Все готово для Хоргаши?

— Думаю, да. Используем новую конспиративную квартиру.

— Мне до сих пор не нравится новое место встреч. Надо было из всех пушек палить и похоронить его, когда оно только предлагалось. Чересчур близко от слишком многого другого.

— Мне там удобно.

— Это хорошо. Вы боец, Коллетт.

— Я служащая. Вы сказали, что я буду в отпуске, а значит — никакого официального статуса. Это усугубляет дело.

— Отнюдь. Единственное, что давал бы вам официальный статус, это доступ к нашим людям. Они вам не нужны. У них нет никаких ответов. Они ищут ответы.

— Я хочу пройтись по следу Барри. Сначала полечу в Лондон.

Стэн пожал плечами.

— Хочу поговорить с врачами, делавшими вскрытие.

— Ничего вы там не добьетесь, Коллетт. Там используется проверенный персонал.

— Британская СИС?[6]

— Возможно.

— Как ее убили, Стэн?

— Не осведомлен. Может, синильная кислота, если это дело рук Советов.

— Мы ею тоже пользуемся, так ведь?

Он пропустил вопрос мимо ушей, с головой уйдя в нарочито неторопливый ритуал обрезания, облизывания и прикуривания сигареты.

— Оставьте британских врачей в покое, Коллетт, — проговорил он сквозь клуб синего дыма.

— Все же сначала я намерена побывать в Лондоне.

— Прелестно в это время года. И туристов не так много.

Она открыла дверь, обернулась и спросила:

— А как идут дела с ремонтом пишущих машинок?

— Хило. Нынче эти штуки делают из рук вон хорошо и надежно. Берегите себя и не забывайте о нас.

Остаток дня, большую часть ночи и весь последующий день она провела, готовясь к встрече с человеком по кличке Хоргаши, «Рыбак» по-венгерски. Это был самый большой улов Коллетт Кэйхилл за все время пребывания в Будапеште. Хоргаши, настоящее имя которого было Арпад Хегедуш, являлся высокопоставленным психологом венгерской разведки, этого отростка КГБ.

Кэйхилл увидела Арпада Хегедуша в первую же неделю по прибытии в Будапешт на приеме в честь группы психологов и психиатров, приглашенных выступать с докладами на венгерской научной конференции. Среди приглашенных были три американца, в том числе и доктор Джейсон Толкер. Неприязнь к Толкеру Кэйхилл ощутила мгновенно, с первого взгляда, хотя и не придавала этому значения до тех пор, пока Барри Мэйер по секрету не шепнула ей, что доктор и есть тот самый человек, кто привлек ее к работе курьера ЦРУ по совместительству. «Он мне не нравится», — призналась Кэйхилл подруге, на что Мэйер ответила: «Вовсе не обязательно, чтобы нравился врач, который тискает твое подсознание да на мозги капает». Целый год Мэйер была пациенткой доктора Толкера, прежде чем попасть на цэрэушный крючок.

Арпад Хегедуш, нервный малорослый человек сорока шести лет, носил рубашки, воротнички которых были ему чересчур малы и сдавливали шею, костюмы же оказывались чересчур велики и висели на нем мешком. Он был женат, имел двоих детей. Большую часть знаний и навыков психолога приобрел в неврологической и психиатрической больнице на Баласса-утша, возле моста Петефи, соединявшего Будскую и Пештскую стороны Большого Бульвара. Он обратил на себя внимание советских властей после того, как разработал и провел серию психологических тестов для тех, чья работа носила деликатный или режимный характер, — тесты позволили выявить черты личности, которые могут привести к разочарованию и, вероятно, даже к утрате преданности. Его взяли в Москву, где он провел год в ВАСА — школе советской военной разведки, составившей спецфакультет престижной Военно-дипломатической академии. Там блестящий интеллект венгра не остался незамеченным, и Хегедуш был внедрен в «Советскую колонию», ответвление КГБ, занимавшееся разработкой мер по поддержанию духа преданности в советских колониях за рубежом. Там он и работал, когда Кэйхилл познакомилась с ним на приеме, хотя официально числился среди профессорско-преподавательского состава в своей венгерской альма-матер.

В последующие месяцы Кэйхилл несколько раз сталкивалась с ним. Однажды, когда она ужинала в ресторане «Вигадо», куда ходили в основном деловые люди, он подошел к ее столику и спросил, нельзя ли ему присоединиться к ней. Разговор завязался непринужденный. Он хорошо говорил по-английски, любил оперу и американский джаз, много расспрашивал о жизни в Соединенных Штатах.

Кэйхилл не придала значения случайной встрече. Лишь через две недели стало ясно, чего добивался венгр.

Стояло субботнее утро. Коллетт делала пробежку и завершила ее у бывшего Королевского дворца на Крепостном холме. Во время второй мировой войны дворец был полностью разрушен. Теперь восстановительные работы почти завершились, и дворец, образчик архитектуры барокко, был преобразован в обширный музей и культурный комплекс, включавший Венгерскую национальную галерею.

Кэйхилл часто бродила по музею, ставшему для нее чем-то вроде тихой гавани и мирного убежища.

Она стояла перед огромным средневековым полотном, написанным на евангельский сюжет, когда сзади подошел какой-то мужчина.

— Мисс Кэйхилл, — мягко произнес он.

— О, приветствую вас, мистер Хегедуш. Рада снова вас видеть.

— Вам нравятся эти картины?

— Да, очень.

Он стал рядом с нею и, не отрывая глаз от живописного полотна, произнес:

— Я хотел бы поговорить с вами.

— Да, пожалуйста.

— Не сейчас. — Он окинул галерею внимательным взглядом, а потом сказал, причем так тихо, что она едва расслышала:

— Завтра в одиннадцать вечера у церкви Святой Марии Магдалины на Калиштран-тер.

Кэйхилл удивленно воззрилась на него.

— Позади, за колокольней, — добавил он. — В одиннадцать. Буду ждать всего пять минут. Благодарю. Прощайте.

Кэйхилл смотрела ему вслед, пока он пересекал большой зал. Шел он, крутя головой, как бы впитывая взглядом все лица, проплывавшие мимо, и косолапо раскачиваясь низкорослым, округлым телом.

Она сразу же поехала домой, приняла душ, переоделась и отправилась к Стэну Подгорски домой.

— Лил, привет, — обратилась Кэйхилл к его жене, когда та открыла дверь. — Извини, что врываюсь, но…

— Чего уж там! Самый обычный венгерский субботний вечерок, — откликнулась Лил. — Я пеку пирожки, а Стэн читает нелегальный номер «Плейбоя». Говорю же: прямо — в вашем понимании — рядовой венгерский уик-энд.

— Надо поговорить, — сказала Кэйхилл Стэну, оказавшись в заполненной людьми маленькой гостиной. — Со мной сейчас произошло такое, что может оказаться весьма серьезным.

Они вышли на улицу, и она рассказала ему о встрече в музее.

— Что вы о нем знаете? — спросил Стэн.

— Немного, всего-навсего что он психолог в больнице и…

— И еще он из КГБ, — добавил Подгорски.

— Вы это точно установили?

— Точнее некуда. Он не только в КГБ, но и придан СК — группе, которая следит здесь за каждым шагом каждого русского. Если он ищет подхода к вам, Коллетт, то может и игру затеять — или может оказаться чертовски ценен. Да что я, Господи, «ценен» — мерка слишком малая. Он может оказаться золотом, чистым золотом.

— Не понятно, почему он на меня вышел? — заметила она.

— Это не имеет значения. Понравилось, как вы выглядите, почувствовал, что может довериться. Кто знает? Главное сейчас — взяться за это и не наделать ничего, что смогло бы его отпугнуть, дальний прицел — попробовать его обратить, если он уже не обратился. — Стэн взглянул на часы и сказал: — Значит, так, ступайте домой и соберите обычный ночной набор причиндалов. Встретимся через два часа в посольстве, я отыщу еще кой-кого, кто нам в этом деле понадобится. В посольство добирайтесь кружным путем. Убедитесь, что нет никакого хвоста. Кстати, кто-нибудь проявлял интерес к вашей беседе с ним в музее?

— Если честно, я не проверяла, никого не высматривала, но он точно — следил. Нервы у него были натянуты до предела.

— Хорошо. И по хорошему поводу. О’кей, два часа, и будьте готовы к марафону.

Тридцать шесть часов, что последовали за этим, оказались напряженными и изматывающими. К тому времени, когда Коллетт направлялась к площади у церкви Святого Иоанна Каспирано, она уже получила полную справку об Арпаде Хегедуше, собранную контрразведывательным отделением резидентуры, в чью задачу входило составление биографических досье на каждого в Будапеште, кто работал на противника.

Серый русский четырехдверный «зим» с двумя агентами был задействован для ее сопровождения к улице-явке, названной Хегедушем. Инструкции, полученные Кэйхилл, были просты и непререкаемы.

Ни в коем случае ничего от него не принимать: ни клочка бумаги, ни спичечного коробка, ничего — дабы не угодить в стандартную шпионскую ловушку при получении документа из рук в руки от противной стороны и не попасть под немедленный арест по обвинению в шпионаже.

Если что-то покажется не так («Что угодно!» — подчеркнул Подгорски), отказаться от встречи и пройти пешком два квартала до угла, где ее подберет машина. То же правило действует и в случае, если он окажется не один.

Небольшой специальный пистолет 38-го калибра, который она носила в кармане плаща, должен там и оставаться, если только применение оружия не станет абсолютно необходимым для ее личной защиты. В случае возникновения подобной необходимости два агента в «зиме» прикрывают ее, используя автоматы М-3 с глушителями.

Хегедушу не давать никаких обещаний. На встречу напросился он, и ее дело — просто выслушать то, что ему заблагорассудится сказать. Если он даст понять, что желает стать двойным агентом, следует назначить еще одну встречу на конспиративной квартире, от которой уже решили вот-вот отказаться. Нет никакого смысла открывать ему ныне используемое место до тех пор, пока не появится полная уверенность в том, что он чист.

Кэйхилл задержалась перед небольшим кафе ниже по улице от готической церкви. Хорошо еще, что там было это кафе: сердце у Коллетт билось учащенно, пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться. Часы показывали 10.50. Он сказал, что будет ждать пять минут. Она не опоздает.

Мимо проехал серый «зим», агенты смотрели прямо перед собой, однако боковым зрением наблюдали за ней. Кэйхилл отошла от кафе и приблизилась к церкви, стоявшей все еще в руинах, если не считать наспех восстановленной колокольни. Промелькнула глупая мысль: а ведь ей хочется, чтоб все кругом окутывал туман, чтоб над всей сценой сгустилась атмосфера киношной встречи-шпиона-со-шпионом. Не было тумана: стояла ясная будапештская ночь. Почти полная луна ярким потоком света омывала крохотные улочки и высокую церковь.

Кэйхилл зашла за церковь, остановилась, огляделась. Никого не было. Может и не появиться. Подгорски предусматривал и такую возможность. «Чаще всего у них душа в пятки уходит, — объяснил он ей. — А может, его уже взяли. Он и без того слишком высунулся, шею под топор подставил даже тем, что заговорил с вами, Коллетт, может статься, вы тогда видели его в последний раз».

Сама Коллетт испытывала двойственные чувства. Надеялась, что он не появится. Надеялась, что придет. В конце концов в том и состояла ее новая работа на ЦРУ в Будапеште: отыскать как раз такого человека и превратить его в удачливого и результативного контршпиона, работающего против собственного начальства. То, что все произошло так скоропалительно, так легко, было невероятно, было… «Жизнь — это то, что происходит с тобой и вокруг, покуда ты строишь совсем другие планы», — всегда повторял ее отец.

— Мисс Кэйхилл.

Возглас потряс ее. Хоть она и ждала встречи с человеком, но не была готова к его голосу, к любому голосу. У нее перехватило дыхание, страшно было даже обернуться.

Хегедуш вышел из тени церкви и стоял у нее за спиной. Коллетт медленно повернулась к нему лицом.

— Мистер Хегедуш, — произнесла она дрожащим голосом. — Вы здесь.

— Igen, я здесь, и вы тоже здесь.

— Да, я…

— Буду краток. По причинам, которые касаются только меня, я желаю помогать вам и вашей стране. Я желаю помочь Венгрии, моей родине, избавиться от наших самых последних завоевателей.

— Помочь каким образом?

— Информацией. Насколько я понимаю, вам всегда требуется информация.

— Это правда, — сказала она. — Вы осознаете, каков риск?

— Конечно. Я очень долго думал об этом.

— И что вы хотите взамен? Деньги?

— Да, хотя для меня они и не единственное побуждение.

— О деньгах нам еще придется поговорить. Не в моей власти… — сказала она и тут же пожалела об этих словах. Важно, чтобы он полностью доверился ей. Допущение, что ему предстоит договариваться о чем-то с другими, свидетельствовало о ее непрофессионализме.

Похоже, это его не отпугнуло. Он взглянул на купол церкви и улыбнулся.

— Это была прекрасная страна, мисс Кэйхилл. А сейчас она… — Глубокий вздох. — Не важно. Пожалуйста.

Он вытащил из кармана плаща два листочка бумаги и протянул их ей. Повинуясь безотчетному порыву, она потянулась за ними, но тут же убрала руку. Все лицо его выражало одно сплошное недоумение.

— В данный момент мне ничего от вас не нужно, мистер Хегедуш. Нам предстоит еще раз встретиться. Это вас устраивает?

— Разве у меня есть выбор?

— Вы можете передумать и отказаться от вашего предложения.

В ответ раздался горестный смех:

— Летчики в полете достигают точки, после которой возврат невозможен. Миновав ее, они обречены следовать к конечному пункту назначения — или разбиться. То же самое у меня.

Кэйхилл медленно и отчетливо произнесла адрес выбранной конспиративной квартиры. Сообщила день и время: ровно через неделю после этой ночи, в девять вечера.

— Я приду туда и принесу то, что у меня здесь, на ту встречу.

— Хорошо. И вновь я должна спросить, осознаете ли вы возможные последствия того, что делаете?

— Мисс Кэйхилл, я не безумец и не сумасшедший.

— Что вы, я и думать не могла про такое…

— Я знаю, что не думали. Не такой вы человек. Я это сразу понял, как только вас увидел, потому-то искал контакта именно с вами.

— Мне приятно это слышать, мистер Хегедуш, и я буду ждать нашей новой встречи. Запомнили адрес?

— Запомнил. Viszontlatasra!

Он скрылся в темноте. Почему-то его простое «до свидания» показалось Коллетт недостаточным.

Инструкция гласила: если встреча пройдет гладко, Коллетт надлежит не садиться в «зим», а добраться до дому на общественном транспорте. Полчаса спустя после того, как она приехала, в дверь постучали. Она открыла. На пороге стоял Джо Бреслин.

— Слушай, я тут по соседству был, так подумал: а не пригласить ли мне тебя куда выпить?

Она сообразила, что его появление — это часть все того же действа, главная сцена которого проходила у церкви. Накинув пальто, она отправилась с ним в ближайшее кафе, где Джо вручил ей записку: «Расскажи, как прошло, не упоминая имен и не вдаваясь в детали. Используй иносказание — бейсбол, балет, что угодно».

Пока она рассказывала о встрече с Хегедушем, Бреслин раскурил трубку и воспользовался горящей спичкой для того, чтобы мимоходом поджечь клочок бумаги, который он ей вручил. Оба не отрывали глаз от пепельницы, где таяла, обращаясь в пепел, записка.

Когда Кэйхилл умолкла, Джо взглянул на нее, улыбнулся своей особенной полуулыбкой, притронулся к ее руке.

— Отлично, — сказал он. — Выглядишь усталой. Такие штуки занимают не Бог весть сколько времени, зато выжимают тебя досуха. Так что промочи горлышко стаканчиком «hosszulepes», и я провожу тебя домой. Если за нами хвост, то подумают, что у нас с тобой всего лишь очередной сладострастный капиталистический романчик.

— После того, что я пережила, — тут она захлебнулась смехом, перешедшим в хихиканье, — думаю, надо вдарить по «froccs», Джо.

Две части вина на одну часть содовой — пропорция, обратная той, что предложил он.

И вот теперь, два года спустя, она готовится к очередной встрече с «Рыбаком». Сколько их было: пятнадцать, двадцать, может, больше? Конечно, стало легче. Они с ее «шпионом» сделались добрыми друзьями. Тем дело и должно было кончиться, если верить учебнику по ведению работы с агентами на местах. Кэйхилл, офицеру-оперативнику, ведущему Арпада Хегедуша, платили за то, чтобы она предвидела все, что могло бы навлечь на него подозрения или угрожать ему, чтобы она учитывала любую мыслимую мелочь, способную провалить его и его работу. Приходилось держать в голове множество правил, напоминать их самой себе при каждом удобном случае.

Правило первое. Сам агент гораздо ценнее любого отдельно взятого сообщения, которое он способен доставить. Следует нацеливаться на длительную добычу, а не на одноразовый улов.

Правило второе. Никогда не делай ничего, что затрагивало бы его совесть. Никогда не требуй сверх того, что ему позволяет делать его совесть.

Правило третье. Деньги. Понемногу и постоянно. Перемена в обычном образе жизни становится подсказкой противнику. Устраивайте так, чтобы ваши деньги сделались для него жизненно необходимы. Никаких поощрений за доставку особо ценного сообщения, с каким бы риском ни было связано его получение. Помимо всего прочего — не раскрывайте, насколько ценно то или иное конкретное сообщение.

Правило четвертое. Будьте чутки к его настроениям и личным привычкам. Будьте ему другом. Выслушивайте его до конца. Когда представляется случай, давайте ему советы, выслушивайте его исповеди, помогайте ему избегать неприятностей.

Правило пятое. Не теряйте его.

Сигнал и подготовка нынешней встречи ничем не отличались ото всех предыдущих. Когда у Хегедуша было что передать, он оставлял красную кнопку на служебном щите за углом своего дома. Щит каждый день проверял венгр-почтальон, который уже много лет получал деньги от ЦРУ. Обнаружив кнопку, почтальон в ближайшие десять минут звонил по специальному номеру в американское посольство. Отвечавший по телефону произносил: «Международный комитет заповедной природы» — на что почтальону полагалось ответить: «Я собрался порыбачить на выходные и хотел бы справиться об условиях». И тут же вешал трубку. Отвечавший на звонок сообщал о нем либо Стэну Подгорски, либо Коллетт Кэйхилл, либо заместителю резидента, руководителю технической службы резидентуры Гарольду Сазерлэнду по прозванию «Рыжий», детине с реденькими рыжими прядками волос, ногами, что давно прогнулись под тяжестью его туши, который обожал красные подтяжки и шейные платки, как у паровозных машинистов. «Рыжий» был гением в электронике и отвечал за систему подглядывания (видео) и подслушивания (аудио) в будапештской резидентуре, в том числе и за старательно разработанную схему записи всего происходящего на конспиративной квартире во время встреч Кэйхилл с Хегедушем.

По уговору, встреча происходила ровно через неделю после того, как обнаруживалась кнопка на щите, в заранее условленное время и в оговоренном месте. В прошлый раз Кэйхилл сообщила Хегедушу о смене конспиративной квартиры, что его вполне устроило.

Кэйхилл прибыла за час до прихода Хегедуша. Оборудование для звукозаписи и фотографирования было опробовано, и Кэйхилл снова пробежалась по вопроснику, составленному ею и другими сотрудниками резидентуры. Сотрудник, ведущий Хегедуша в Лэнгли, штат Вирджиния, передал серию «ТРБов», разведывательных требований, которые, по мнению начальства, должны быть приняты к исполнению, начиная с предыдущей встречи. Все «ТРБы» касались операции, известной под кодом «Банановая Шипучка». Прежде всего необходимо знать, насколько Советы осведомлены об операции. Кэйхилл передала эти требования Хегедушу на их последней встрече, и он обещал дать знать, как только что-нибудь раздобудет.

Войдя в комнату, Арпад Хегедуш кашлянул. Стол был уставлен его любимыми кушаньями (их доставили сюда днем): libamaj, гусиная печенка, rantott gombafejek, шляпки шампиньонов, обжаренные на кухне «Рыжего» Сазерлэнда незадолго до прихода Хегедуша; доска с набором сыров — палпуштаи, марванисажт и особый венгерский сливочный сыр с паприкой и зернышками тмина, называвшийся кьорозьотт. На десерт — возвышавшаяся на блюде целая гора somloi galushka, небольших бисквитных пирожных, покрытых шоколадом и взбитыми сливками, их Хегедуш обожал страстно. Все это сопровождалось бурбоном. Поначалу, когда игра только начиналась, агента угощали водкой, но в один прекрасный вечер он заметил, что предпочитает американский бурбон, и «Рыжий» Сазерлэнд организовал доставку из Лэнгли ящика виски «Блантон», марки, которую сам Сазерлэнд, преданный поклонник бурбона, считал лучшей. Целый час за закрытыми дверями посольства шло совещание, решавшее, бурбон какой марки доставлять тайком в Венгрию, и, как это часто случалось, оно вылилось в целую операцию под кодовым названием «Проект Эйб» — по уменьшительной форме имени Авраама Линкольна, который до прихода в политику преуспел, перегоняя бурбон, в карьере винокура.

— Хорошо выглядите, Арпад, — сказала Кэйхилл.

— Ну, — улыбнулся он, — не так прекрасно, как вы, Коллетт. На вас любимое мое платье. — Она и забыла, что на предыдущей встрече он осыпал комплиментами ее голубовато-серое платье, которое она надела и на этот раз. Поблагодарив, она указала на небольшой бар в углу комнаты. Он подошел к нему, потер руки и заметил: — Чудесно. Я жду не дождусь этих вечеров, чтобы испытать удовольствие от встречи с мистером Блантоном, почти так же, как и от встречи с вами.

— Все же, надеюсь, пока я важнее всего, продукт, так сказать, высшей крепости, — заметила она.

Он глянул на нее с недоумением, пришлось объяснять. Он ухмыльнулся и сказал:

— Ну да, крепости, крепкий напиток. Крепость всегда важна.

Он налил себе полный стакан и бросил туда кубик льда из серебряного ведерка, из-за чего янтарная жидкость плеснула через край. Он извинился. Кэйхилл не обратила внимания на его неловкость и налила себе апельсинового сока — почти такая же редкость в Будапеште, как и бурбон.

— Есть хотите? — спросила она.

— Всегда, — ответил он.

В глазах его замелькали огоньки, как будто на столе стояли зажженные свечи. Усевшись, он наложил себе полную тарелку. Кэйхилл, взяв кой-чего по мелочи, села напротив.

Хегедуш оглядел комнату, словно только-только сообразил, что оказался на новом месте.

— Тот дом мне больше нравится, — сказал он.

— Пришло время менять, — сказала Кэйхилл. — Когда слишком долго мелькаешь в одном месте, все начинают нервничать.

— Кроме меня.

— Кроме вас. Как дела?

— Хорошо… плохо. — Он взмахнул коротенькой и пухлой ручкой над тарелкой. — Это наша последняя встреча.

У Кэйхилл сердце екнуло.

— Почему? — спросила она.

— По крайней мере на время. Говорят, меня пошлют в Москву.

— Зачем?

— Кто знает, что у русских на уме и зачем им это? Семья моя уже пакует вещи, они уезжают через три дня.

— Вы с ними не едете?

— Не сразу. Мне пришло в голову, что у их отправки есть и иной смысл. — Он разъяснил, отвечая на ее недоуменный взгляд: — С недавних пор это случается с другими. Семья отправляется в Россию, человек остается здесь и ждет, когда поедет следом, но… словом, вместе им уже не бывать. — Он, смакуя, съел два грибочка, запил их бурбоном, уперся локтями в стол и подался вперед. — С каждым днем советские здесь, в Венгрии, все больше и больше сходят с ума.

— Из-за чего?

— Из-за чего? Из-за безопасности, из-за утечек к вашим людям. Содержание семей в России — это способ держать под контролем определенных… как бы это выразиться… определенных сомнительных индивидуумов.

— Вас теперь относят к «сомнительным»?

— Не думаю, но эта отправка моей семьи и разговоры о моем переводе… Кто знает? Вы позволите? — Он указал на свой пустой стакан.

— Разумеется, только лед бросьте вначале, — легко откликнулась она. Ее все больше и больше охватывало беспокойство: он стал пить необычно много. В прошлый раз почти всю бутылку выпил и, уходя, был здорово пьян.

Он вернулся к столу и стал потягивать виски из вновь наполненного стакана.

— У меня есть новости, Коллетт. Как вы называли в прошлый раз вашу просьбу — ТРБ?

— Да, требование. Что нового?

— Они знают больше, чем ваши люди, вероятно, представляют себе.

— О «Банановой Шипучке»?

— Да. Тот остров, что они заполучили, свое дело делает. Они оборудовали его своей самой лучшей техникой обнаружения да еще навербовали местных, которые снабжают их информацией о вашей деятельности.

Русские на Британских Виргинах арендовали частный остров у его владельца, англичанина, ставшего мультимиллионером на сделках с недвижимостью, которого уверили, что остров будет превращен в оздоровительно-курортную зону для нуждающихся в отдыхе высокопоставленных советских бюрократов. Государственный департамент США, узнав об этом и спешно посовещавшись с ЦРУ, связался с мультимиллионером и попросил его пересмотреть решение. Тот отказался. Сделка состоялась, и русские поселились на острове.

Тогда госдеп и ЦРУ еще раз оценили ситуацию и пришли к выводу: Советы не сумеют вовремя доставить необходимое оборудование и подготовить персонал, чтобы эффективно следить за «Банановой Шипучкой», как не сумеют они и заполучить достаточно агентов на месте для создания эффективной сети из местных граждан-шпионов.

— У вас есть что-нибудь поконкретнее? — спросила Кэйхилл.

— Разумеется.

Он вытащил из мятого пиджака какие-то бумаги и вручил ей. Она расправила их на столе и принялась читать. Пробежала первую страницу, подняла взгляд на венгра и, не удержавшись, присвистнула сквозь сжатые губы.

— Они много знают, так ведь?

— Да. Эти донесения прибыли с точки на острове. Это все, что, я чувствовал, можно взять, не подвергаясь опасности, и принести с собой. Утром я их возвращаю. Однако видел я гораздо больше и постарался, как мог сохранить это в памяти. Мне начать?

Кэйхилл бросила взгляд на стену, скрывавшую камеры и микрофоны. Хегедуш знал, что они там, и нередко шутил по этому поводу, но все равно вся техника скрывалась от него: вид подобных причиндалов никоим образом не вдохновлял к откровениям. Ей удалось разговорить его прежде, чем улетучилось еще больше бурбона, а вместе с ним — и памяти.

Он говорил, пил, ел и вспоминал три часа. Кэйхилл внимательно слушала все, что он говорил, делая заметки для себя, хотя и знала, что каждое его слово записывается. Расшифровка записанного редко фиксирует нюансы. Она требовала от него деталей, не давая ему умолкнуть, когда он, казалось, выбивался из сил, нахваливала, льстила, обласкивала и подбадривала.

— Еще что-нибудь? — спросила она, когда он откинулся на спинку стула, закурил сигарету и позволил своим толстым губам расслабиться в улыбке удовлетворения.

— Нет, думаю, это все. — Неожиданно он вскинул вытянутый указательный палец и выпрямился. — Нет, виноват, есть еще. Всплыло имя человека, вам известного.

— Какого человека? Я его знаю?

— Да. Тот психиатр, что вовлечен в дела вашей Компании.

— Вы имеете в виду Толкера? — Она тут же яростно прокляла себя за то, что назвала имя. Может, он вовсе не его имел в виду. А если так, то она выдала противнику имя связанного с ЦРУ врача. С облегчением она услышала его слова:

— Да, он и есть. Доктор Джейсон Толкер.

— И что он?

— Я не совсем уверен, Коллетт, но его имя промелькнуло в связи с одним из донесений от нашей слушающей точки на острове, что имели отношение к «Банановой Шипучке».

— Это точно? Я хочу сказать, говорили ли о том, что…

— Ни о чем определенном не говорилось. Скорее, тон их голосов, то, о чем они говорили, натолкнуло меня на мысль, что доктор Толкер, возможно… дружен…

— С вами? С советскими?

— Да.

За время встречи Кэйхилл забыла о Барри. Теперь образ ее заполнил комнату. Она не знала, что сказать в ответ на сообщение Хегедуша, а потому промолчала.

— Боюсь, я становлюсь слишком дорогим другом для вас и ваших людей, Коллетт. Видите, весь бурбон кончился.

Она воздержалась от напоминания, что так случалось постоянно, и вместо этого сказала:

— Это не беда, всегда есть что достать из запаса, Арпад. А вот вас из запаса не заменишь. Скажите, как у вас дела в личном плане?

— По семье буду скучать, только… вероятно, пришло время рассказать, что у меня на уме.

— Я слушаю.

— С недавних пор я только и делаю, что обдумываю и переживаю: а не наступило ли время решиться и стать одним из вас?

— Уже стали. Вы знаете, что…

Она увидела, как он отрицательно закачал головой. Улыбка играла у него на губах.

— Вы хотите сказать — перебежать, уйти на нашу сторону?

— Да.

— Тут мне сказать нечего, Арпад. Я уже говорила вам, когда такой разговор прежде заходил, что этим я не занимаюсь.

— Но вы сказали, что поговорите про такую возможность с теми, кто занимается.

— Да, и я говорила.

Ей не хотелось сообщать ему, что результатом разговора с Подгорски и двумя сотрудниками из Лэнгли стал категорический отказ. Начальство склонно считать, что Арпад Хегедуш представляет ценность до тех пор, пока остается своим в венгерской и советской иерархии, пока способен приносить информацию из святая святых. В качестве перебежчика он бесполезен. Разумеется, если бы речь шла о спасении в случае его разоблачения своими начальниками, разыгрывался бы иной сценарий; однако Кэйхилл получила инструкции, в которых не было околичностей: делать все, что в ее силах, дабы отговорить его от подобного шага, и поощрять к продолжению работы в качестве агента.

— Насколько я понимаю, просьба энтузиазма не вызвала, — сказал он.

— Не в этом дело, Арпад, просто…

— Просто я более ценен там, где нахожусь сейчас.

Она перевела дыхание и откинулась на спинку стула. С ее стороны было наивно полагать, что он не поймет, какова истинная причина, без всяких разъяснений. Он работает в организации КГБ, которая играет по тем же правилам, действует, исходя из тех же потребностей и той же разведывательной философии.

— Не делайте печальное лицо, Коллетт. Я все понимаю. И намерен продолжать действовать, как прежде. Но в случае нужды мне и моей семье приятно было бы знать, что такая возможность есть.

— Я благодарна вам за понимание, Арпад, и обещаю, что еще раз поговорю с нашими об этом.

— Весьма признателен. Что ж, как говорится: «На посошок»? Я выпью стаканчик, и в дорогу — пойду домой.

— Я с вами.

Они молча сидели за столом, потягивая выпивку. Улыбка пропала с его губ, ее сменила состарившая лицо грусть.

— Отъезд вашей семьи в Москву печалит вас больше, чем вы хотите признать, — прервала молчание Коллетт.

Он кивнул, не поднимая глаз от стакана. Потом хмыкнул, посмотрел на нее и сказал:

— Я никогда не рассказывал вам о своей семье, о моих дорогих детях.

— Да, — улыбнулась Коллетт, — не рассказывали. Только то, что дочь у вас красавица, а сын мировой парень.

Промелькнула тень улыбки — и снова грусть.

— Мой сын гений, очень способный мальчик. Он чувствует красоту и любит творения искусства. — Хегедуш подался вперед, голос его вновь зазвучал оживленно. — Вы бы посмотрели, Коллетт, как мальчик рисует, как он пишет красками. Красота, во всем такая красота! Стихи, которые он сочиняет… их поэзия глубоко трогает меня.

— Вы, верно, очень гордитесь им?

— Горжусь? Да. И беспокоюсь за его будущее.

— Потому что…

— Потому что в России ему вряд ли суждено развить свои таланты. Для девочки, моей дочери, все не так плохо. Выйдет замуж — она ведь хорошенькая. Для сына же… — Он покачал головой и залпом выпил остатки виски.

Кэйхилл почувствовала желание встать из-за стола, подойти к нему, обнять. Все его высказывания, поначалу отдававшие мужским шовинизмом, она стерпела, понимая, в каком обществе живет он и его семья. Подумав, сказала:

— Для вас было бы лучше, если бы сын остался здесь, в Венгрии, так?

— Да, здесь побольше свободы, но кто знает, когда это кончится? В Америке было бы лучше всего. Я человек не религиозный, Коллетт, но порой молюсь, не зная кому, чтобы сыну моему было позволено вырасти в Америке.

— Я уже сказала, Арпад, я постараюсь…

Но он прервал ее, не желая терять нить того, о чем говорил:

— Когда я впервые пришел к вам и предложил свои услуги, я говорил о том, как Советы уничтожили мою любимую Венгрию. Я говорил об отвращении к их системе, к тому, как эту чудесную страну они изуродовали навеки. — Арпад глубоко вздохнул, распрямил спину и кивнул головой, соглашаясь с чем-то затаенным в своих мыслях. — Я не был до конца откровенен, Коллетт. Я пришел к вам, потому что надеялся с вашей помощью отыскать путь, что привел бы мою семью — моего сына — в Америку. Вместо этого он едет в Москву.

Кэйхилл встала.

— Арпад, я сделаю все, чтобы помочь вам. Никаких обещаний, но — все, что смогу.

Он тоже поднялся, протянул ей руку. Она пожала ее.

— Благодарю вас, Коллетт. Я знаю, что вы сделаете то, о чем говорите. Я тут сильно подзадержался. Надо уходить.

Он получил деньги, и она, проводив его до двери, сказала на прощание:

— Арпад, будьте осторожны. Не рискуйте. Пожалуйста.

— Разумеется, не буду. — Он снова глянул в глубину комнаты. — Пленка и камера выключены?

— Полагаю, что да. Основное представление окончено.

Он увлек Коллетт в холл и выговорил шепотом, прямо ей в ухо, едва не касаясь его губами:

— Я влюблен.

— Влюблен?

— Недавно я встретил чудесную женщину и…

— Вот не назвала бы эту затею хорошей, — сказала Кэйхилл.

— Хорошая затея, плохая затея — это случилось. Она прекрасна, и мы стали… у нас роман.

Растерявшись, Коллетт не нашла ничего лучшего, как воскликнуть:

— А как же ваша семья, Арпад? Вы говорили, что так их любите, и…

Он ухмыльнулся глуповато, будто попавшийся на проказе ребенок, не знающий, как выпутаться. Глаза его избегали ее взгляда, сам он переступал с ноги на ногу. Потом, подняв на нее глаза, сказал:

— Любят по-разному, Коллетт. Право слово, это жизнь, а не социалистическое отклонение от нее. — Смешно, по-петушиному склонив голову набок, он ждал ответа.

— Нам следует поскорее снова встретиться и все это обсудить. А пока действуйте с еще большей осторожностью. Ни с кем не обсуждайте то, чем вы занимаетесь. Ни с одной живой душой, Арпад.

— С ней? — Он засмеялся горловым смехом. — Нам удается быть вместе так мало времени, что до обсуждения чего бы то ни было просто дело не доходит. Koszonom, Коллетт.

— Спасибо вам, Арпад.

— До следующего раза, до следующей кнопки на щите. Viszontlatasra!

Правило шестое. Всеми силами удерживайте своего агента от вступления в любовную связь — во всяком случае, с кем бы то ни было другим.