Убийство в ЦРУ

32

Кто-то постучал к ней в дверь. Коллетт осторожно, на цыпочках подошла к двери и приложила к ней ухо. Мужской голос произнес: «Коллетт?» Голос она не узнала. Но не Хотчкисса: никаких следов британского акцента.

— Коллетт.

Она оставалась безмолвной и недвижимой, в опущенной вдоль тела руке зажат револьверчик, все чувства резко обострены. Прижалась глазом к кружочку на двери: не увидела никого. Тот, кто окликал ее по имени, стоял, прижавшись к стене, вне поля зрения широкоугольных линз дверного глазка. Она никак не могла определить, стоит ли он все еще за дверью. Коридоры застланы коврами, никаких шагов не услышишь.

Кэйхилл подошла к телефону и еще раз позвонила Верну, надеясь, что он вернулся пораньше. Не вернулся.

Меряя шагами гостиную, Кэйхилл пыталась сообразить, что ей делать дальше. Ее подмывало, наплевав на безопасность, броситься вон из запертого номера, но соображения все той же безопасности удерживали от этого, во всяком случае, в данный момент. Тем не менее она понимала, что выходить когда-то придется, хотя бы затем, чтобы отправиться в «Аллен Ли». Надо ли ей ждать, могла ли она ждать, пока Уитли вернется, чтобы попросить его приехать в «Уотергэйт»? Ответ на оба вопроса был один: нет.

Взглянув на телефон, она увидела пояснение, как звонить в другие номера гостиницы. Поколебавшись, сняла трубку, набрала требуемый код и добавила к нему 1010. Гудки раздавались долго. Коллетт уже собиралась вешать трубку, когда в ней раздался голос Эрика Эдвардса. Казалось, он задыхался, словно после долгой пробежки.

— Эрик. Это Коллетт.

— Ушам не верю. Таинственная дама объявилась! Дай дух перевести. Я тут позанимался немного. Ты где?

— Я… я по соседству.

— А я знал, что ты в Вашингтоне. Секретарша мне сказала. Надолго здесь застрянешь?

Ей хотелось ответить: навсегда, — но вместо этого она сказала:

— Правда не знаю. Хочу тебя увидеть.

— Я надеялся, что тебе захочется меня увидеть, — отозвался он. — Меня знаешь как огорчило, что ты смылась от меня с БВО.

— Иначе не могла. Прости.

— Не за что просить прощения, и спасибо тебе за записку. У меня вечером попозже ужин назначен, но…

— Эрик, мне на самом деле нужно увидеться с тобой сегодня.

— Можешь сейчас прийти? Есть время выпить по маленькой, до того как мне надо будет одеваться.

Коллетт помолчала, прежде чем произнести:

— Хорошо, буду у тебя через десять минут.

— Надеюсь, потный хозяин тебя не смутит.

— Никоим образом не смутит. Мы будем одни?

— Совершенно. Ты что предлагаешь?

— Ничего. Через десять минут.

— Отлично. Я в номере 1010.

— Да, я знаю.

Повесив трубку, она надела плащ, сунула в карман револьвер. Затем накинула на плечо ремешок сумочки и подошла к двери. Снова прижалась ухом к холодному металлу. За дверью ни звука. Потом послышалось позвякивание посуды и чье-то посвистывание: мимо проходил служащий гостиницы, таща за собой столик с заказами. Она стояла до тех пор, пока дребезжание не стихло окончательно и пока снова не установилась прежняя тишина. Как можно беззвучнее сняла цепочку, повернула запор на дверной ручке и, приоткрыв дверь, выглянула в коридор. Взгляд направо, взгляд налево. Пусто. Убедившись, что ключ от номера у нее, Кэйхилл вышла из номера и закрыла за собой дверь.

Лифты располагались слева, ярдах в ста. Она быстро направилась туда, как вдруг из-за поворота, позади лифтов, вышел Марк Хотчкисс. Кэйхилл остановилась, обернулась и увидела приближавшегося с другой стороны Джейсона Толкера. Правая рука была у него на перевязи, пиджак с этой стороны наброшен на плечи. Внизу, в вестибюле, она этого не заметила.

— Коллетт, — произнес Толкер. — Пожалуйста, мне нужно с вами поговорить.

— Убирайтесь, — ответила она, отступая к лифтам, рука ее скользнула в карман плаща.

Толкер как ни в чем не бывало шел к ней, говоря:

— Не будьте глупенькой, Коллетт. Вы совершаете большую ошибку. Вы должны выслушать меня.

— Заткнитесь! — прикрикнула она. Рука с револьвером взметнулась из кармана. Коллетт взяла доктора на прицел. Толкер застыл на месте. — На сей раз я не промахнусь.

— Мисс Кэйхилл, вы ведете себя чертовски неразумно, — произнес у нее за спиной Хотчкисс.

Коллетт бросила взгляд через плечо и навела оружие на британца.

— Говорю вам: держитесь от меня подальше, не то я убью вас обоих. Я вполне серьезно.

Оба мужчины остановились и смотрели, как она продвигалась к лифтам, крутя головой туда-сюда, словно зрительница на теннисном матче, и удерживая обоих в поле зрения.

— Хватайте ее! — завопил Толкер.

Хотчкисс, вытянув руки вперед, бросился на Коллетт. Выждав, пока он уже почти схватил ее, Кэйхилл резко ударила англичанина коленом в пах. Казалось, он единым выдохом все легкие опустошил, падая на колени и прикрывая ладонями пораненное место.

Коллетт добежала до лифта и нажала кнопку «вниз». Почти тут же одна из дверей открылась. Кабина оказалась пуста. Она вошла в нее спиною вперед.

— Не смейте бегать за мной! — выкрикнула она. Двери сошлись, заглушая ее слова.

Глянув на панель управления, Кэйхилл нажала кнопку с цифрой семь. Лифт спустился этажом ниже. Она вышла, побежала по коридору, завернула за угол, добежала до следующей площадки с лифтами. Что было сил давила на кнопку, пока не прибыл один из них. В кабине стояли две пары. Войдя, Кэйхилл нажала кнопку с цифрой десять.

Обе пары вышли вместе с нею на десятом этаже. Подождав, пока они пройдут в номер, Кэйхилл направилась прямо к 1010-му. Постучала. Дверь тут же открылась — Эрик Эдвардс стоял на пороге. На нем были спортивные синие шорты и серая гимнастическая безрукавка. Влажные от пота волосы спадали на загорелый лоб.

— Привет, Эрик, — сказала она.

— Привет и тебе, — ответил он, отступая назад, чтобы она могла войти. Затем закрыл дверь и запер ее.

Кэйхилл прошла до середины комнаты и принялась рассматривать на полу пару гостиничных гантелей и брошенных в кучу полотенец. Стояла по прежнему к нему спиной.

— Даже не поцелуешь ради встречи? — раздался у нее за спиной его голос. Она обернулась, вздохнула, потупила глаза, и вдруг все тело ее затряслось. По щекам сразу же побежали крупные слезы.

Эрик обнял ее за плечи и крепко прижал к себе.

— Эй, ну будет, будет! Не так все плохо. Встретились, нечего сказать! Могу и обидеться.

Кэйхилл взяла себя в руки, подняла глаза и выговорила:

— Эрик, я так запуталась, и мне очень страшно. Знаешь, зачем я здесь, в Вашингтоне?

— Нет, ты говорила только, что у тебя какое-то дело срочное.

— А ты знаешь, что это за дело?

Он покачал головой и улыбнулся:

— Нет, и если ты мне не расскажешь, то так никогда и не узнаю.

— Меня послали сюда убить тебя.

Он посмотрел на нее, как на маленькую девочку, пойманную на вранье.

— Это правда, Эрик. Они хотели, чтобы я убила тебя, и я сказала, что сделаю это.

— Велеть тебе убить меня — это одно, — проговорил он, подходя к креслу у окна, — согласиться же на это — совсем другое. Зачем тебе понадобилось меня убивать?

Кэйхилл сбросила плащ на диван.

— Незачем. Ни тогда, ни сейчас. Никогда не собиралась делать этого.

Эдвардс засмеялся:

— Ты невероятный человек, знаешь об этом?

Она покачала головой, подошла к нему и опустилась перед креслом на колени.

— Невероятный? Нет, все что угодно, только не это. На самом деле я ужасно запутавшаяся и разочарованная женщина.

— Разочарованная в чем, в наших добрых друзьях из Лэнгли?

Она кивнула.

— В так называемой Компании, во всех и вся в своей жизни, да, кажется, и в самой жизни своей. — Кэйхилл глубоко вздохнула. — Они хотели, чтоб я убила тебя, потому что они считают тебя двойным агентом, продающим информацию о «Банановой Шипучке» Советам.

Эдвардс хмыкнул и пожал плечами.

— Когда я приходила к тебе и просила дать совет по поводу отдыха на БВО, то была ложь. Это они мне велели так сделать. Им нужно было, чтоб я сблизилась с тобой и сумела выведать про все, чем ты там занимаешься.

Эдвардс подался вперед и, коснувшись ее щеки, сказал:

— Я знал об этом, Коллетт.

— Ты знал?

— Ну, не наверняка, но чувствовал нутром довольно сильно. Была парочка причин, почему это не особенно тревожило меня. Первая: я в тебя влюбился. Вторая: я подумал, что, после того как ты едва не взлетела на воздух вместе со мной и яхтой, ты утратила вкус к их грязным делишкам. Я был прав?

— Да.

— Когда случается нечто подобное, начинаешь все видеть в перспективе, верно? Видишь, какая же ты козявка, то есть какой ты им представляешься. Мы можем рваться на передовую, голов своих не жалеть из-за их бредового чувства долга и патриотизма, но едва дело становится туго, нас всех как разменную монету в расход пускают. И никаких вопросов — просто «ликвидировать» таких-то людей и принять притворство как должное.

Слова Эрика сильно подействовали на Коллетт: так всегда случается со словами, когда они выражают то, о чем сам человек долго размышлял. Она вспомнила о Толкере с Хотчкиссом, о схватке с ними.

— Тут в гостинице двое мужчин оказались, они пытались в коридоре меня остановить.

Он тут же выпрямился в кресле.

— Кто такие? Ты их знаешь?

— Да. Один — Джейсон Толкер, психиатр, он опекал Барри. Другой — англичанин по имени Марк Хотчкисс, тот, кто заграбастал агентство Барри.

Спокойное лицо Эдвардса вдруг сделалось зловещим, когда он, отвернувшись, уставился в окно.

— Ты его знаешь? — спросила Коллетт.

— О нем знаю. Он из британской разведки, матерый волк, говорят, чудеса для МИ-6 творил, кажется, на Ближнем Востоке.

— Думаю, — сказала Кэйхилл, — Толкер убил и Барри, и Дэйвида Хаблера, может, не сам лично, только я убеждена, что он за всем этим стоял.

Эдвардс молча продолжал что-то высматривать в окне, наконец повернулся к ней и сказал:

— Хочу сделать тебе предложение, Коллетт.

— Предложение?

Ему удалось изобразить подобие улыбки.

— Не то, не то предложение, хотя, не исключено, если все получится, и до того дойдем. Как с Барри было бы, если бы… — Она ждала, пока он до конца выскажется. Вместо этого он произнес: — При всем своем уме Барри и десятой доли твоих талантов не имела, Коллетт.

— Если нынче и есть что, чего я в себе никак найти не могу, так это хоть какой-нибудь талант.

Эрик, положив руки ей на плечи, ласково поцеловал в лоб.

— Ты в своей жизни повидала такого, чего большинство людей даже представить себе не могли бы. Ты не только убедилась в том, что потроха у ЦРУ — то, что они называют Разведкой, — насквозь прогнили, ты еще ко всему стала ее жертвой, как и я. Барри этого не понимала. Она так и не осознала, как они ее использовали.

Кэйхилл, оторопев, осела на пол.

— Я не понимаю, — вымолвила она.

— Полагаю, проку нет про Барри теперь говорить. Она мертва. А вот ты — это другое дело. Ты могла… ты могла бы встать туда, откуда она выпала, в память о ней, что ли. — Лицо его прояснилось, как будто только что сказанное им представляло собой выдающееся откровение. — Точно, ты прямо так и смотри на это, Коллетт: как на нечто, совершаемое в память о Барри.

— Смотреть так — на что?

— На совершение того, что выправляет кривду, чем ты можешь отплатить им за все, что по их милости тебе пришлось пережить, в том числе и за утрату закадычной подруги, и за смерть того парня, который работал с ней. Ты могла бы сделать кое-что очень стоящее для всего мира, Коллетт.

— Что ты имеешь в виду?

— Вставай со мной рядом.

Она понятия не имела, о чем это он, и непонимание это выражалось у нее на лице.

Он нагнулся к ней и заговорил низким голосом, в котором зазвучали покровительственные нотки:

— Коллетт, я хочу, чтобы ты тщательно обдумала все, что с тобою произошло за последние недели, начиная со смерти Барри Мэйер. — Он внимательно смотрел ей прямо в глаза. — Ты знаешь, отчего Барри умерла, да?

— Порой я думаю, что знаю, но уверенности не было никогда. А ты знаешь… наверняка.

У него лицо скривилось, будто от горечи во рту. И тем же размеренным голосом он сказал:

— Барри умерла, потому что не хотела меня слушаться. Вначале слушалась, и это ей только на пользу шло, а потом стала слушаться других.

— Толкера?

— Да. Он ее здорово в оборот взял. Я ее предупреждал. Пытался убедить, но всякий раз, когда она с ним встречалась, он отвоевывал очередной кусочек ее мозга.

— Я знаю, что так оно и было, только…

— Что только?

— Зачем он стал бы убивать ее, если бы она была такой послушной?

— Да потому, что тут-то и кроется ошибка всей их бредовой программы мозгового контроля, Коллетт. Они тратили миллионы, губили одну жизнь за другой, но все же не могли — и никогда не смогут — создать существо, каким могли бы управлять полностью. Такое невозможно, и они об этом знают.

— Но они же…

— Ага, и деньги продолжают тратить, и усилий не ослабляют. Почему? Чудики, вроде Толкера, занятые в этих программах, тем и живут. Они преувеличивают результаты и знай себе обещают очередное выдающееся свершение, в то время как те, кто осуществляет финансирование, оправдывают миллионные траты уверениями, будто другая сторона занимается тем же, только в еще больших масштабах. Толкер стал способен манипулировать Барри, но сделать ее своей собственностью он не сумел. Может, было б лучше, если бы ему удалось. Или он считал бы, что удалось.

Коллетт ничего не говорила, вдумываясь в то, о чем он рассказал.

— Толкер накачал Барри множеством вранья, которое настроило ее против меня, — продолжал Эдвардс. — Трагическая ошибка с ее стороны. Она не знала, кому верить, и кончила тем, что все свои карты вручила не тому игроку.

Кэйхилл подошла к столу. Уперлась в столешницу руками и уставилась на ее поверхность. Как она ни старалась, сколько усилий ни прилагала, все же никак не могла полностью разобраться в том, о чем он говорил. Все звучало так уклончиво, так окольно, что вызывало больше вопросов, чем давало ответов.

— Эрик, почему убили Барри? Что такого она узнала, из-за чего оказалось необходимым убить ее? Кому стало бы настолько не по себе, останься она в живых, что они решились на подобный акт?

Эдвардс подошел к ней поближе.

— Тебе стоило бы понять, Коллетт, что Барри хорошо представляла себе, на какой риск идет, занимаясь тем, чем она занималась.

— Работая курьером? Время от времени доставить что-то там такое в Будапешт — в этом не так уж много риска, Эрик.

— Немного, если только то, что она доставляла, не истолковывалось как наносящее ущерб Компании.

— Почему это должно было наносить ущерб? Она же работала на эту Компанию, ведь так?

— Поначалу, потом же… Послушай, позволь, я выскажу тебе все, что, собственно, уже и делаю. Не буду стараться ничего смягчать, не стану и словесную жвачку жевать. Барри в конце концов поняла мудрость сотрудничества с… другой стороной.

Коллетт затрясла головой:

— Нет! Прости, но это для меня неприемлемо.

— Придется принять, Коллетт. Освободи свое сознание от пут. Не спеши автоматически лепить ярлык: плохо. В своем роде то, чем она занималась, было благородно.

— Благородно? Да ведь, по-твоему, выходит, что она была предателем!

— Понятийные выкрутасы. Разве попытка добиться равновесного здравомыслия в этом мире есть акт предательства? Я так не думаю. Разве спасение жизни тысячам ни в чем не повинных людей, в данном случае венграм, это предательство? Конечно же нет. «Банановая Шипучка» с самого начала была отвратительно задумана, обречена на провал, как и то, что случилось в заливе Свиней, и как попытка спасения заложников в Иране, и как все другие непродуманные действия, что предпринимались нами во имя свободы. Если «Банановая Шипучка» осуществится, она приведет лишь к смерти невинных людей в Венгрии. Барри поначалу этого не понимала, но в конце концов я убедил ее в этом.

— Ты убедил ее?

— Да, и хочу тебя убедить в том же. Убедить тебя мне захотелось, как только я тебя увидел, хотя у меня никогда не было уверенности, что ты к этому правильно отнесешься. Теперь, думаю, ты поймешь все правильно, так же, как и Барри, коль скоро она поняла.

— Продолжай.

— Я хочу, чтобы ты работала со мной и помогала мне обуздать это безумие. Я хочу, чтобы ты подхватила то, что не довершила Барри. Я хочу, чтобы ты… помогала мне передавать информацию туда, где от нее будет больше всего пользы, тем, кого ты зовешь «другой стороной» или «противником».

У Кэйхилл будто желудок перевернулся, и голова, ставши легкой-легкой, поплыла куда-то. То, что они говорили, было правдой. Он на самом деле двойной агент, и это он завербовал Барри. Она не знала, что сказать, что ответить: то ли исхлестать его, причинить физическую боль, то ли бежать вон из его номера. Коллетт смирила в себе оба порыва.

— Я же защищала тебя во всем. Я говорила им, что они ошибаются на твой счет. А ошибалась, выходит, как раз я. — Это она произнесла спокойным голосом. И тут же взорвалась: — Черт, черт тебя побери! Я думала, что Толкер двойной агент, через которого идет утечка по «Банановой Шипучке». Я на самом деле этому верила, а теперь ты признаешься мне в том, что все это — ты. Ты сволочь, негодяй! Ты довел Барри до того, что ее убили, а теперь хочешь, чтобы я заняла ее место.

Эдвардс медленно покачал головой:

— Коллетт, ты способна на гораздо большее, чем Барри. Она была наивной. Это и навлекло на нее беду, стало причиной ее смерти. Когда я доверился Барри, я понятия не имел, насколько она податлива на контроль со стороны того же Толкера, скажем. Она узнала слишком много. Мне вовсе не следовало бы до такой степени ей доверяться, но я влюбился. Со мной это слишком легко случается, и часто отнюдь не на пользу мне.

— Влюбился? По-твоему, это называется полюбить женщину — завербовать ее и заставить торговать собственной страной?

— Любовь всякая бывает. Наша была приятным партнерством, личным и профессиональным, пока Толкер все не испоганил. На нашем партнерстве Барри делала большие деньги, Коллетт, получала куда больше, чем от ЦРУ.

— Деньги? Для тебя они что-то значат?

— Еще как! И для нее тоже значили. В деньгах нет ничего изначально злого, разве не так? Позволь внести одно предложение. Слезай-ка ты со своей высокой лошадки и выслушай меня. Я отменю свое свидание на вечер, давай поужинаем вместе, здесь, в номере. Получше узнаем друг друга. — Он засмеялся. — И можем продолжить начатое на БВО. Никаких обязательств, Коллетт. Ты вовсе не обязана меня слушаться. Только от тебя ведь не убудет, если ты поговоришь об этом со мной.

— Я не хочу говорить об этом, — сказала она.

— Так тебе особо деваться некуда.

— Что это значит?

— Ты уже влипла, потому как слишком много знаешь. Есть смысл, а?

— Никакого.

Он пожал плечами, перегнулся и подобрал гантель, поднял ее несколько раз над головой.

— Предлагаю тебе сделку. Все, что от тебя требуется, это вернуться в Будапешт и рассказать им, что я чист. Я дам тебе материалы, которые подтвердят, что Толкер стакнулся с Советами. И это все, что тебе надо будет сделать, Коллетт: уверить их, что ты добыла эти материалы и передаешь их по назначению, как и положено добросовестному сотруднику Компании. Они займутся Толкером и…

— И что, ликвидируют его?

— Это уже не наша забота. Тебе известно, не так ли, что Барри везла с собой почти двести тысяч долларов, чтобы подкупить какого-то венгерского чиновника?

Кэйхилл не ответила.

— Они у меня.

— Ты взял их после того, как убил ее. — Она поразилась, каким безразличным тоном ей удалось такое выговорить.

— Не имеет значения, как я их достал. Важно то, что половина денег твоя, если поможешь мне очиститься. После, если согласишься помогать мне на долговременной основе, денег будет куда больше. Подумай: кучу денег припрячешь к пенсии. — Снова смех и снова гантель описывает восьмерки над головой. — Я так думаю, что еще от силы годик — и мне пора будет сваливать. Мне нужно порядочно денег, чтоб начать собственное дело с яхтами внаем, а не просто сидеть под «крышей», которая мне не принадлежит. Что ты хочешь через год, Коллетт? Дом в Швейцарии, самолет, столько денег в иностранном банке, чтоб больше никогда не работать? Все — твое. — Эрик бросил гантель на пол и сказал: — Ну так как? Ужин? Шампанское? Поднимем тост за что ни пожелаешь, а потом и…

— В постель?

— Абсолютно точно. Я для себя много лет назад установил правило: никогда не допускать, чтоб что бы то ни было мешало утехам любви, особенно с такой красивой и толковой женщиной, как ты, которая… — он медленно повел головой из стороны в сторону, — которой я обязан тем, что влюбился снова.

Кэйхилл пошла к своему плащу на диване. Эдвардс прыжком встал перед нею, обхватил рукой ей шею сзади, крепко вцепился кончиками пальцев в артерии. Она видела, как буграми заходили мускулы на голых руках, как потемнело от злобы его лицо.

— Терпение мое лопнуло, раз добром не хочешь, — рычал он, толчками прогоняя ее через всю комнату в спальню. Повалил ее на кровать, ухватил за ворот свитера и разорвал его донизу.

Кэйхилл скатилась с кровати и на четвереньках по полу добралась до двери, вскочила на ноги и бегом рванула в гостиную. Бросилась к плащу и попыталась укрыться за диваном, чтобы хватило времени вытащить револьвер. Эдвардс оказался слишком прытким: она еще, считай, револьвер не успела из кармана вытащить, а он уже ухватил ее кисть и вывернул ее — белый пластиковый пистолет упал на пол.

— Ну, сучка! — воскликнул он. — А ведь убила бы меня, да?

Он был настолько уязвлен, что на какой-то момент ослабил хватку. Кэйхилл высвободила руку и бросилась к углу, где на большом телевизоре оставила свою сумочку, схватила ее и лихорадочно принялась искать, где можно было бы спрятаться хоть на секунду, чтобы перевести дух и вооружиться распылителем. Места не находилось, единственный путь спасения — в хозяйскую спальню. Она вбежала туда и попыталась захлопнуть за собою дверь, но он легко распахнул ее, да с такой силой, что Кэйхилл кубарем полетела к кровати, ударилась об нее сзади коленями — и неожиданно пластом растянулась на спине. Руки при этом продолжали лихорадочно отыскивать в сумочке устройство.

Он грозно навис над нею, обшаривая глазами ее тело.

— Ты, деточка, не понимаешь, в какие игры играешь, да? Ты чего ждала, когда решила поискать острых ощущений в жизни и пришла в ЦРУ? Ты что думала: поиграешь в шпионов, а чуть что, коль бо-бо станет, домой к мамочке побежишь?

— Я… пожалуйста, не бей меня, — взмолилась она. Сумочка свалилась на пол, но Кэйхилл успела схватить распылитель и зажать его в правой руке; обе руки ее свешивались через край кровати.

— И не собирался, — сказал он. — Я не бью людей ради забавы. Иногда, впрочем… иногда так надо, вот и все. Не делай так, чтоб мне понадобилось тебя бить.

— Не буду.

Эдвардс не отрывал взгляда от ее обнаженных грудей. Улыбнулся.

— Ты красивая женщина. Увидишь, Коллетт, кончится тем, что мы будем вместе. Это будет отлично. Деньжат прикопим, потом махнем куда-нибудь насладиться всем на чертовом этом свете — и друг другом.

Он склонился вперед, сжал ее голову с боков обеими руками. Какие-нибудь сантиметры отделяли его лицо от ее. Эдвардс поцеловал Кэйхилл в губы, и ей удалось ответить на поцелуй, словно вспомнила она о той их ночи вместе. Наконец он слегка отстранил голову и произнес:

— Ты прекрасна.

Тогда она подняла руку и с размаху прижала распылитель к его губам. Большим пальцем надавила кнопку, ампула лопнула — и кислота с тысячью крошечных осколков полетела ему в лицо. Он задохнулся, упал на колени, руки принялись рвать безрукавку, лицо его свела судорога.

Кэйхилл тоже ощутила действие кислоты. Слишком близко ее лицо было к его. Она свесилась вниз, запустила руку в раскрытую сумочку, отыскала стеклянную ампулу с нейтрализатором, разбила ее у себя под носом и глубоко задышала, моля всех святых, чтобы противоядие сработало.

— Мне… — простонал Эдвардс. Он уже корчился на полу, протянув к ней одну руку, последним жизнь оставила у него на лице выражение мольбы. Кэйхилл лежала на животе, головой в ногах кровати, и широко раскрытыми глазами смотрела, как он дышал, как потом, дернувшись в последний раз, голова его завалилась вбок, — и он умер, уставившись на нее остановившимися глазами.