Украина — не Россия

Не в лучшем положении

Понятие «культура» было в СССР в значительной мере обесценено и принижено такими учреждениями, как «Дом культуры» (ДК) и «Парк культуры и отдыха» (ПКиО). Ничего не имею против них, но культура в массовом сознании оказалась где-то по соседству с танцами и буфетом. Между тем, для каждого народа его культура — то же самое, что для каждого человека его «я», его душа. У государства, естественно, много задач первостепенной важности, но гарантия духовной и материальной культуры нации, присущего ей образа жизни и образа мыслей, гарантия души народа — задача, как говорится, первая среди равных. До сих пор эта простая мысль понятна далеко не всем.

Для каждого народа его культура — то же самое, что для каждого человека его «я», его душа. У государства, естественно, много задач первостепенной важности, но гарантия духовной и материальной культуры нации, присущего ей образа жизни и образа мыслей, гарантия души народа — задача, как говорится, первая среди равных. До сих пор эта простая мысль понятна далеко не всем.

Готов поверить, что она была искренне непонятна многим украинским партийным деятелям советских времен. Я лично знал некоторых из них, и не могу допустить, что они не любили Украину. Как правило, это были люди, сделавшие карьеру на производстве, промышленном или сельскохозяйственном. Материальное производство как-то перекликалось в их глазах с непонятным, но священным для коммуниста «материализмом», в котором не было места такому понятию, как душа. Конечно, коммунистическая идеология провозглашала важность духовных ценностей — но только для того, чтобы тут же, через запятую, начать разоблачения реакционного идеализма. Практически все партийные руководители советского времени, и не только украинские, вышли из бедной среды и хотели избавить свой народ от бедности. Все остальное им казалось менее важным. Поэтому я не хочу никого осуждать. Задача не в том, чтобы выловить злоумышленников в прошлом, которое нам уже неподвластно, а в том, чтобы восстановить полноценное функционирование украинской культуры в настоящем и будущем. Очень жаль, что эта задача порой сталкивается с непониманием.

Поскольку непонимание часто бывает искренним, я предпочитаю повторять наиболее важные доводы снова и снова. В условиях СССР безопасность украинской культуры не была обеспечена. Более того, украинская культура оказалась в трудном положении, в смертельной опасности. Побудительные мотивы независимого украинского государства, старающегося улучшить положение, должны, мне кажется, восприниматься с уважением людьми других культур. Каждый может примерить себя на наше место и понять тревогу украинцев, не имеющих в мире другой земли, где они могли бы сберечь и развивать свои язык и культуру.

Без колебаний повторю еще раз: украинский язык и сегодня не в лучшем положении. Язык — это не только средство делопроизводства, правительственных изданий, первой программы радио и телевидения. Язык — это еще и повседневная речевая практика, газеты, «массолит», телеканалы, FM-радиостанции, книги, компакт-диски, видео- и аудиорынок. Но это сегодня у нас в основном русскоязычное.

Нас успокаивают, говоря: подождите, все изменят выпускники украинских школ. Каждый год украиноязычная аудитория увеличивается за счет молодежного пополнения, и этот процесс будет идти по нарастающей. Что ж, без сомнения, это верный и надежный путь. Только слишком уж долгий, и не принимать дополнительные меры государство просто не вправе. Но, помогая украинскому языку, мы не ущемляем ни один язык. Каждый может убедиться, подойдя к киоску, что крупные газеты Украины почти всегда выходят в двух версиях — украинской и русской. Даже в киосках Львова (а Львов, как я уже говорил, некоторые российские СМИ сделали пугалом) не меньше половины газет на русском языке. И стыкуется ли с утверждениями о дискриминации русского языка тот факт, что в каждом крупном украинском городе есть государственный русский драматический театр (общее число таких театров 14), не говоря уже о театрах-студиях? По данным, которые мне предоставил Государственный комитет информационной политики, телевидения и радиовещания Украины, в настоящее время в нашей стране работает почти 2,4 тыс. школ с русским языком преподавания, в которых обучается 2,1 млн учеников (31,7 % от общего количества). Кроме того, почти 280 тыс. детей посещают группы с русским языком обучения и воспитания в 17,6 тыс. дошкольных учреждений. Высшее образование на русском языке в Украине получают 35 % студентов. В Украине издается почти 1,2 тыс. русскоязычных газет (49,7 % от общего количества периодических изданий).

Последнее десятилетие облегчило доступ к самым разным каналам информации, искусства, обучения и развлечения, что, с одной стороны, дает национальным культурам больше возможностей сосуществовать, не мешая друг другу, а с другой — уменьшает воздействие на людей какой бы то ни было культурной политики государства. Я имею в виду кабельное и спутниковое телевидение и такое чудо нашего времени, как Интернет. Не будем обманывать себя: на этом поле воздействие русского языка в Украине пока что явно сильнее, чем украинского. Технические средства, в силу своей специфики, пытаются сделать человека космополитом — гражданином мира. Но если все народы станут одинаковыми, они не будут интересны друг другу. Красота мира — в его многообразии.

Современная Украина, как и Россия, в полной мере является наследницей замечательной российско-советской научной и образовательной традиции, которая позволила СССР дважды после истребительных Гражданской и Отечественной войн быстро воспроизвести интеллектуальный потенциал и по многим позициям выйти на ведущие места в мире, и мы гордимся этим наследием. Это «научное єдиноутробне», как и постоянное сотрудничество по множеству тем, связывало многие наши научные школы и направления с российскими. Значительная часть из них является совместными российско-украинскими и украинско-российскими. Эти школы и направления являются русскоязычными, и отношение к ним у нас сегодня по этой причине разное. В советской Украине наука (гуманитарная в меньшей степени) была невольным проводником русификации. Некоторые люди у нас сегодня даже испытывают наивную радость по поводу того, что из-за теперешней бедности эти связи из мощного канала превратились в тонкий ручеек.

Еще более стойким было в течение последних 80 лет русскоязычное пространство нашего научно-технического сотрудничества. После ослабления в 90-х годах оно теперь, надеюсь, снова пойдет в гору, постепенно интернационализируясь, ибо мы выходим на мировые технические и военно-технические рынки. Это сотрудничество, как и принятая в СССР система повышения квалификации, также объективно содействовали экспансии русского языка, но злой умысел за этим не стоял.

Я был далек от партийно-идеологической машины и поэтому о скрытых административных рычагах русификации прочел впервые тогда же, когда и все наше общество, но я бы не стал сбрасывать со счетов и такой фактор, как активный и естественный интерес украинцев, особенно в 70—80-е годы, к новым общественно-политическим веяниям, исходившим из Москвы, к московским и ленинградским газетам, журналам, книгам. В Киеве, да и по всей Украине идеологические гайки были завинчены куда туже, чем в России. Москва выглядела из Киева и Днепропетровска весьма либеральным местом. Сейчас такое даже трудно себе представить, но в советское время отдельные российские артисты и труппы становились «невъездными» в Украину из-за своих слишком смелых — по меркам товарищей из ЦК КПУ — выступлений. Поэтому наши люди стремились не пропустить ни одного номера «Литературной газеты», «Нового мира», «Звезды», «Иностранной литературы». Даже «Известия» и «Неделя» казались тогда смелыми и интересными газетами. Инженеры уважали еженедельник «За рубежом». Цензура цензурой, но в каждом номере было два десятка переводных статей из главных зарубежных газет и журналов, информация о самых разных сторонах жизни, и те, кто читал это издание регулярно (у меня не было на это времени), уверяли, что чувствуют себя полностью в курсе происходящего в мире. С какой-то точки зрения этот постоянный интерес тоже можно назвать русификацией.

В Украине достаточно последовательно развивались машино-строительные комплексы, сложная оборонка, аэрокосмическая промышленность, электроника и микроэлектроника, приборостроение. Необходимые знания и навыки люди, естественно, получали в рамках русских научно-технических и технологических школ. Наверное, и это можно назвать русификацией, но никак нельзя утверждать, что она была целью, а не побочным эффектом. Когда речь заходит о Владимире Васильевиче Щербицком, который сегодня считается проводником русификации, я снова и снова утверждаюсь в той мысли, что в первую очередь его следует поминать за то упорство, с каким он внедрял в Украине передовую промышленность, передовые технологии, передовую науку. Я иногда думаю: может быть, он искренне считал, что язык и культура — дело пятое, главное — развитие современных высокотехнологических производств?

Разумеется, совершенно ненормальным было то, что подключение к мировой культуре для нас шло через Москву и ее фильтры. Пусть не на сто процентов — был тот же «Всесвіт», какие-то переводы выпускали украинские издательства, какие-то крохи доносили телевидение и театр, — но российская, русская доля была львиной. И вот что интересно: для многих интеллигентных украинцев был крайне важен сам факт, что издаются украинские книги, выходят газеты, что-то пишут украинские писатели и поэты, присуждаются премии, слышно о премьерах и концертах. Сами они этих газет и этих поэтов не читали, опер не слушали, им было достаточно знать, что все это есть, это их успокаивало. И, успокоенные, они продолжали читать русскую периодику, смотреть и слушать русские передачи. Виноват в этом во многом быт низкий уровень официальной украинской культуры. Когда появлялось что-то действительно стоящее — в поэзии, в кино и так далее, — тогда все старались к этому приобщиться, чтобы упомянуть при случае: слежу, мол, в курсе. Вроде и совесть чиста.

Считаю, что мысль об абсолютной важности национальной культуры должна быть донесена до каждого еще на школьной скамье, чтобы человек не был вынужден доходить до нее своим умом в сорок или пятьдесят лет. К примеру, эта мысль еще не была, кажется, вполне ясна нашим замечательным, прекрасным студентам, участникам знаменитой студенческой голодовки (как летит время!) в октябре 1990 года. Молодежь требовала тогда немедленно провозгласить независимость Украины. На вопрос, зачем им независимое государство, следовали только два ответа. Первый: независимое государство нам нужно потому, что за него боролись наши деды и родители (неизмеримо больше дедов и родителей боролись за СССР; и вообще, в качестве причины это требует дополнительного обоснования). Второй ответ был таков: потому, что Украина производит 40 % союзного богатства, а получает 17 % бюджетных ассигнований (утверждение не соответствовало действительности). Никто не сказал (то ли потому, что это для них само собою разумелось, то ли потому, все-таки, что не задумывались об этом) простую вещь: независимое государство нужно в первую очередь для того и потому, что только оно в силах гарантировать народу жизнь в среде его собственной духовной и материальной культуры, ибо только в среде своей культуры народ может чувствовать себя комфортно. Независимое государство необходимо народу для того, чтобы никто не мог за него решать, быть ли его родине «всесоюзной житницей», «всесоюзной здравницей», «всесоюзной кочегаркой» или сосредоточиться народи «всесоюзного кадрового резерва». Или, например, не пора ли ему вводить поголовное двуязычие. А может быть, уже готовиться к слиянию в «новую историческую общность людей — советский народ».

В 20-е годы В. И. Вернадский записал в дневнике: «Сила русской культуры так велика, что ей нисколько не страшна одновременная работа украинизации. Здесь должно быть совместное дружеское общение. И оно возможно…» То, что это запись для себя, в личном дневнике, а не выдержка из какой-нибудь торжественной речи (в официальной обстановке желаемое может быть выдано за действительное), делает это свидетельство мудрого ученого особенно ценным. Сегодня оно еще справедливее, чем семь или восемь десятилетий назад.

Как многие представители инженерного корпуса, я довольно долго недооценивал значение языковой проблемы. Но осенью 1989 года в Верховном Совете Украинской ССР началось обсуждение Закона «О языках в Украинской ССР», и в связи с этим по телевидению показывали ответы русскоязычных людей на улицах на вопрос: «Как вы относитесь к тому, что знание украинского языка станет обязательным?» Некоторые ответы резанули меня каким-то безжалостным отсутствием такта. Кто-то сказал: «Выучу украинский, если от этого станет больше колбасы». Я почувствовал себя так, словно мне плюнули в душу. В тот день я понял, что двум языковым общинам Украины будет трудновато понять друг друга. Но у них нет другого выхода.

Теперь мне приходится постоянно читать адресованные мне обращения и воззвания разных общественных и академических групп, резолюции съездов, собраний и научных конференций по поводу языковой ситуации в стране. Они делятся на две прямо противоположные группы, и обе неистово обвиняют друг друга в дискриминации. Культурно-языковая ситуация описывается ими настолько по-разному, что хочется спросить, уж не в разных ли странах живут писавшие. И та, и другая сторона уверена в истинности лишь своего мнения и даже не пытается понять другую, хотя все давно и наизусть знают каждый довод своих оппонентов и на каждый имеют готовый ответ. Один из семинаров на тему диалога украинской и русской культур кто-то из его участников назвал «диалогом глухих». Есть, правда, один вопрос, который «русские» участники дискуссии обычно затрудняются парировать. Он звучит так: «Нормально ли, что много поколений русских практически в любом городе Украины, а подчас даже и в селе, могли прожить жизнь, так и не выучив азов украинского языка?»

Один из самых талантливых украинских писателей нового поколения Юрий Андрухович описал существующее положение дел так: «Хотя русский язык в Галичине звучит ощутимо меньше, нежели украинский, но ни у кого из носителей нет никаких проблем с его использованием. Можно вполне спокойно жить во Львове, изо дня в день разговаривая только по-русски. Трудно представить себе зеркальное отражение подобного явления в Донецке, например, или в Крыму. Смельчак, который отважился бы там говорить принципиально по-украински, вынужден был бы жить в постоянном стрессе. “Галицкие националисты” оказываются куда толерантнее (а скорей всего, просто равнодушнее) “интернационалистов” Востока или Юга». Художники слова порой сгущают краски, но это, по-моему, не тот случай. Если какому-нибудь иностранцу, незнакомому с нашей ситуацией, рассказать, как мы радуемся тому, что «уже сегодня на киевских улицах дети школьного возраста говорят друг с другом по-украински» (это я опять цитирую Андруховича), он наверняка решит, что ослышался или ему неправильно перевели. А что, до этого совсем не говорили? В столице Украины?

По-моему, могут быть лишь два критерия оценок тех предложений, которые вносятся по языковому вопросу. Первый — содействуют ли они межэтническому миру, который в нашей стране еще никому не удалось нарушить, хотя попытки были. Второй — содействуют ли они формированию единой украинской гражданской нации. А политический курс мне и не требуется выбирать, он записан в нашей Конституции, принятой 28 июня 1996 года. Согласно статье 10, «государственным языком в Украине является украинский язык». В соответствии с этим «государство обеспечивает всестороннее развитие и функционирование украинского языка во всех сферах общественной жизни на всей территории Украины».

Проводя конституционный курс, руководство Украины не форсирует события. Есть задачи, которые можно решить лишь за длительный срок, и не считаться с этим было бы глупо. Возьмем армию — один из самых трудных объектов для языкового реформирования. Все 90-е годы языком уставного общения в армии независимой Украины оставался русский. Паренек из гуцульской глубинки попадал в армию независимой Украины и должен был, как в прежней Советской армии, привыкать к русскому языку!

Несколько лет велась достаточно сложная подготовка. Принципиально важным было принятие временных уставов Вооруженных Сил. Теперь наша армия постепенно привыкает к новым условиям и требованиям. Новые уставы позволили перевести на государственный язык документацию и команды, а это основа для создания языковой среды в армии, для будничного общения на украинском. Есть сложности в переходе на украинский язык военных учебных заведений и Военно-морских сил, а также военкоматов, особенно на востоке и юге. Но для решения сложностей наше Министерство обороны разработало целый ряд поощрительных мер. Как говаривал последний генсек, процесс пошел.

Одним из Божьих подарков Украине стала терпимость ее людей. Во многих посткоммунистических странах, насколько мне известно, отношения национальностей в точности отражаются на отношениях между отдельными людьми этих национальностей. Подразумевается, что каждый человек — в первую очередь национальный человек. То есть он должен каждый миг своей жизни быть представителем своей национальной общины и ответчиком за нее. Такое восприятие личности присуще воинствующим националистам, оно входит в понятие «воинствующий национализм». К счастью, в Украине этого практически нет. Отношения между людьми у нас — это отношения человека с человеком. Конечно, и у нас есть свои буйные. Их выходки всякий раз раздуваются — я не исключаю, что раздуваются намеренно, с целью опорочить нашу страну в глазах цивилизованного мира, создать за рубежом образ Украины как националистического государства. А может быть, и вообще с целью расколоть нас.

Многим людям русской культуры еще предстоит изжить в себе имперский комплекс и осознать русский народ равным среди других народов, составляющих человечество. Не думаю, чтобы в этом обращении заключалось что-то обидное, такое осознание лишь приводит вещи к их истинному масштабу. В частности, оно поможет некоторым людям разглядеть, что украинский язык был близок к состоянию катастрофы. Сейчас его можно сравнить с человеком, ослабленным долгой болезнью. Если бы существовала такая практика, ему можно было присвоить статус «потерпевшего». Он заслуживает вашего дружеского участия. Пусть не только государственные, но и языковые отношения у нас будут особые, не шаблонные.

Современные выдающиеся авторы в Украине настаивают на существовании мощного промежуточного русско-украинского культурного пространства. Член-корреспондент НАН Украины Мирослав Попович считает, что оно возникло потому, что «Украина принимала огромное участие в развитии общеимперской культуры» и было следствием «включения украинцев как в процессы колонизации присоединенных территорий, особенно на востоке, так и в процессы имперского культурно-политического строительства». Это пространство должно быть признано промежуточным (есть и другие названия — например, «общеимперская культура», «культурный кондоминиум» и так далее) ввиду «невозможности точно определить национальную принадлежность этой культуры». Мирослав Попович приходит к важному выводу: «Если русский язык станет для Украины одним из иностранных языков, будет потеряна также и огромная часть нашей собственной культуры». Что имеется в виду? В первую очередь то, что множество произведений украинских писателей и трудов украинских ученых было написано на русском языке. Даже в классическом четырехтомном словаре украинского языка Бориса Гринченко толкования слов даны по-русски.

«История русов или Малой России», которая почти 200 лет назад начала расходиться во множестве списков, тормоша дремавшее дотоле украинское сознание, была написана на русском языке, причем, на великолепном и неподражаемом русском языке. Пушкин назвал неведомого автора этой книги «великим живописцем». «История русов» — один из главных памятников украинского свободолюбия, и этот памятник хорош в том виде, в каком он был прочитан в начале позапрошлого века пытливыми потомками казаков. «Историю русов» можно перевести на украинский (и это превосходно сделал в 1991 году Иван Драч), но для владеющих русским изучать и перечитывать ее лучше в оригинале.[80]

И у корифеев нашей исторической науки, начиная с ее основоположников, едва ли не самые выдающиеся труды написаны по-русски. Украина и в мыслях не держит отсекать столь значительную часть своего национального наследия.[81] Особенно это относится к трудам таких глашатаев возрождения Украины, как Пантелеймон Кулиш и Николай Костомаров.

То же справедливо для работ классиков нашей филологии, таких ученых мирового уровня, как Измаил Срезневский (он, кстати, был родом великоросс), Александр Потебня, Владимир Перетц, Агафан-гел Крымский.

Даже наследие наших этнографов и народоведов до 1917 года — в значительной мере на русском языке. Это относится и к творчеству автора нашего государственного гимна Павла Чубинского.[82]

Кто-то удивится, прочтя следующее: том публицистики Симона Петлюры, выпущенный несколько лет назад, наполовину состоял из статей, переведенных с русского. И у Михаила Грушевского есть крупные работы, написанные по-русски.

Если мы перейдем к нашей литературе, то увидим ту же самую картину. «Русское» наследие основоположника новой украинской прозы Григория Квитки-Основьяненко превышает по объему написанное им по-украински. Все ли, в таком случае, написанное Квиткой-Основьяненко (а написал он немало замечательного), принадлежит украинской литературе? На этот вопрос давно уже дан утвердительный ответ.

Сам Тарас Шевченко писал стихи не только по-украински, но и по-русски (поэмы «Слепая» и «Тризна», некоторые стихотворения), у него есть несколько русских повестей, драматургия. По-русски он вел и свой дневник.

Наша литература пестрит именами таких двуязычных писателей, как Пантелеймон Кулиш, Марко Вовчок, Евгений Гребёнка, Даниил Мордовцев, Алексей Стороженко, Михаил Старицкий, — их так много, что просто нет смысла пытаться всех припомнить и перечислить. Даже знаменитый деятель Центральной Рады и Директории, писатель Владимир Винниченко формально может считаться и украинским, и русским автором. Кстати, таковым он признавался всегда (крайние националисты даже обзывали его «писателем-гермафродитом»).

Вечный вопрос о Гоголе — обладает ли Украина правами на его наследие — решен у нас положительно. Считаем, что Гоголь, хоть и русский писатель, но и наш. В тени Гоголя остаются его предшественники Василий Нарежный и Антоний Погорельский, они пока ждут решения своей судьбы.

Мы уже не сможем попросить, чтобы Гоголь написал «Майскую ночь», а Короленко — «Слепого музыканта» еще раз, но по-украински. Да и неизвестно, что бы из этого вышло. Но коль скоро мы включаем в нашу литературу все, что создали Тарас Шевченко, Григорий Квитка-Основьяненко и другие авторы, значит, мы признаем, что относительно небольшая, но очень важная часть нашей литературы существует на русском языке. Не логично ли было бы с нашей стороны распространить этот статус на произведения, написанные по-русски русскими писателями украинского происхождения и на украинскую тематику — то есть на определенные произведения Нарежного, Погорельского, Данилевского, Софьи Закревской, Иеронима Ясинского, Короленко и так далее? Коль скоро относительно Гоголя подразумевается именно это.

Но каков бы ни был ответ на этот вопрос, у нас уже есть неразрушимый мост к русскому языку. Это русское творчество Шевченко. Даже не будь ничего другого — ни близкого к русскому староукраинского литературного языка XVIII века, ни Сковороды, ни Григоровича-Барского, ни Гоголя, ни трудов наших классических историков и этнографов, ни западноукраинского «язычия», ни даже нынешней языковой ситуации в Украине, русское творчество Шевченко одно стало бы залогом наших особых отношений с русским языком, нашим мостом к русскому языку. Воспользоваться таким мостом или нет, каждый украинец решит для себя сам, никакой обязаловки тут быть не может. Но возможность предоставлена всем — русский язык всегда будет у нас одним из важнейших школьных предметов, русский язык никогда не должен чувствовать себя иностранным в Украине. Такая постановка вопроса не имеет ничего общего с «государственным двуязычием».

Инвентаризация наследия наш пантеон

Для меня очень важно то, какой практический вывод предлагает Мирослав Попович из факта, что общеимперская культура создавалась при огромном участии Украины. Вот этот, на первый взгляд парадоксальный, вывод: «Для Украины возрождение невозможно без ассимиляции общеимперской культуры. Это будет означать, что русская культура и культурная история всегда будут тесно связаны с культурой и историей украинской».

Надо, чтобы мы все очень ясно представляли себе, что такое общеимперская культура. Это разговор не вскользь.

Мы гордимся украинской наукой и украинскими учеными. На нашей земле зародилось немало прорывных направлений науки, сделаны важнейшие открытия. Ученые-украинцы работали не только в Украине. Может быть, правильнее было бы добавить: и не столько в Украине. Если бы мы захотели выделить «чисто украинскую» науку до 1917 года, это было бы очень сложно сделать.

Илья Ильич Мечников — великий биолог, почетный академик Петербургской Академии наук, лауреат Нобелевской премии — он чей? Мечников родился на Харьковщине (его отец происходил из казацко-молдавского рода), окончил Харьковский университет, около 20 лет работал в Одессе, после чего переехал в Париж, к Луи Пастеру. Остался в Париже до конца дней, но считал себя русским ученым. Вправе ли мы считать его украинским ученым?

А что можно сказать о блестящей плеяде Ковалевских?[83] Справедливо ли, что по чисто формальным признакам наша наука может «претендовать» лишь на трех Ковалевских — поскольку они работали в Украине и (или) занимались ее исследованием?

Даже после 1917 года ясности добавилось не много. Очень показательны в этом смысле научные судьбы первых президентов Украинской Академии наук, основанной в 1918 году. Самым первым ее президентом стал основоположник геохимии Владимир Иванович Вернадский. Киевлянин, из украинских дворян, сын выдающегося экономиста и публициста Ивана Васильевича Вернадского, он был, как это теперь признано, одним из крупнейших ученых XX века. (Интересно, что в Петрограде в это же время президентом Российской Академии наук стал другой украинец, Александр Петрович Карпинский; а уже в наше время ее президентом был Гурий Иванович Марчук.) Вернадский принадлежал русской науке, что не помешало ему с огромным энтузиазмом посвятить себя делу, которое он считал исключительно важным для родной Украины. Но в 1921 году он посчитал свою задачу выполненной. Жгучий научный интерес к проблеме радиоактивных минералов заставил его покинуть пост президента ВУАН (с 1921 года наша Академия стала называться Всеукраинской) и уехать в Россию, где он смог основать Радиевый институт. В Украине в то время радиоактивные минералы еще не были даже найдены.

В 1922 году ВУАН возглавил выдающийся ботаник и путешественник Владимир Ипполитович Липский.[84] Уроженец Ровенщины и выпускник Киевского университета, Липский в молодости уехал в Петербург, где и сформировался как ученый. Он автор классических трудов по флоре Кавказа и Средней Азии, объездил Цейлон, Японию, Северную и Южную Америку в поисках растений. Четверть века спустя, в 1917 году, национальная революция в Украине заставила Лип-ского вспомнить, что он украинец. Он оставил пост директора Императорского ботанического сада и вернулся в Киев, где принял горячее участие в создании Академии наук, а в 1922–1928 годах был ее президентом.

Липского сменил Даниил Кириллович Заболотный, опять-таки украинец, родом из-под Крыжополя. Это был воистину великий микробиолог и мужественный человек, не раз ставивший опыты на себе. По окончании Киевского университета (в 1894 году) он также почти на 30 лет покинул родные края. Работая в Петербурге, Заболотный участвовал в экспедициях в Индию, Аравию и другие страны, где изучал чуму, создал новую науку — эпидемиологию. Вернувшись в Украину, он основал Одесский медицинский институт и стал его первым ректором, а в 1928 году был избран президентом ВУАН.

К сожалению, президентство Заболотного оказалось недолгим: в декабре 1929 года он умер. В начале 1930 года на его место был избран великий физиолог Александр Александрович Богомолец. Киевлянин и питомец Одесского университета (выпуска 1906 года), Богомолец, вплоть до своего избрания президентом ВУАН (членом которой он стал раньше), также работал в России, где и сделал себе мировое научное имя.

В 1946–1962 годах президентом Академии был биохимик Александр Владимирович Палладии. В отличие от своих предшественников, он был русский, родом из Москвы, окончил Петербургский университет и приехал в Харьков в 1916 году уже профессором. Но все же его главная научная деятельность протекала с тех пор в Украине, здесь им был основан Институт биохимии УАН, создана украинская биохимическая научная школа.

Даже из этих сухих фактов понятно, что в новых российских энциклопедиях мы вполне можем прочесть: «Липский — русский ботаник», «Заболотный — русский микробиолог», «Богомолец — русский патофизиолог». О Вернадском и говорить нечего. Причем, опираясь на чисто формальные признаки, оспорить все это было бы непросто. До сих пор проблема снималась эвфемизмом «советский». Советский — он и русский, и украинский, и грузинский, и башкирский.

Я привел эти данные в качестве, как говорится, демонстрационного примера. На самом деле, речь идет о тысячах имен. Не только до 1917 года почти вся научная деятельность университетов и исследовательских учреждений на территории современной Украины, исключая Западную, была составной частью общероссийского научного процесса, но и после этого украинизация отечественной науки (это не относится к гуманитарным направлениям) происходила исключительно медленно и с откатами.

Каждая нация обязательно производит инвентаризацию своего наследия. Не знаю, есть ли в мире другая нация, которой это было бы так же сложно сделать, как украинской. Я уже говорил об этом в главе «Народ в поисках имени», когда сравнивал судьбы Украины и Шотландии, а главу «Гордиться собой или стыдиться себя?» закончил обещанием вернуться к данной теме особо. Что я сейчас и делаю, ибо с этим необходимо разобраться.

Какие принципы мы кладем в основу своей «национальной инвентаризации»? Может быть, простой этнический? В этом случае мы сразу же столкнемся с трудностями. Иннокентий Гизель был природным немцем из Кенигсберга, в юности переселившимся в Киев, где он перешел в православие и принял монашество. В 1656 году он достиг поста архимандрита Киево-Печерской лавры и едва не стал митрополитом. Ему мы обязаны концепцией единства Великой и Малой Руси, концепцией единого русского, «православнороссийского» народа.

Известный великодержавник Василий Шульгин, доживший почти до ста лет, половину из них писал злые и бесплодные статьи и книги против, как он выражался, «революционно-украинствующей дури». Но у него был племянник Александр Шульгин, министр иностранных дел Центральной Рады, до последнего вздоха (он умер в эмиграции) верный украинской независимости.

Пример Александра Шульгина лишний раз показывает, что национальное самоотождествление не всегда происходит автоматически — оно может быть, и бывает, делом свободного выбора и личного решения. Украинский выбор сделали Сергей Шелухин (о нем у нас шла речь в главе «Народ в поисках имени»), выдающиеся историки Александр Оглоблин и Наталья Полонская-Василенко (урожденная Меньшова). И Николай Хвылевой происходил из русской семьи, его настоящая фамилия Фитилев. Даже основоположник украинского «интегрального национализма» (который не очень сильно отличается от фашизма) Дмитрий Донцов, и тот был родом великоросс.

Но чаще выбор, как мы знаем, все же был противоположным: украинцы по происхождению становились русскими. Все знают, что самая яркая звезда русского немого кино была Вера Холодная, но кому известно, что она Вера Левченко из Полтавы? Здесь мы имеем дело с типичным случаем. Это особенно хорошо видно в такой общедоступной сфере, как литература. Кто были главные русские предреволюционные юмористы? Аверченко и Тэффи (Надежда Лохвицкая), сразу после революции к ним добавился Зощенко. К лучшим русским историческим романистам относится Данилевский. Станюкович — русский морской писатель номер один. Из миллионов людей, смотревших бесконечный телесериал «Петербургские тайны» по роману Всеволода Крестовского, едва ли многие знали, что автор был родом из наших, из таращанских. Русские авторы-украинцы внесли свой вклад и в детскую литературу. У ее истоков стоит Антоний Погорельский с его сказкой «Черная курица или Подземные жители». Миллионы детей рыдали в двух ушедших веках над «Гуттаперчевым мальчиком» Григоровича, написавшего, помимо этого, и другие выдающиеся произведения. Одним из лучших детских авторов российской литературы (и прекрасным литературоведом) был Корней Чуковский. Поколения юных комсомольцев воспитывались на книге Николая Островского «Как закалялась сталь». Украинцами по происхождению были Мережковский, Максимилиан Волошин (Кириенко), Ахматова (Горенко), Маяковский, братья Немировичи-Данченко, множество авторов советского времени — вплоть до Константина Паустовского и Валентина Катаева.[85] Должны ли мы записать Тэффи в «свои», а Гизеля нет?

Конечно, любое явление можно истолковать по-разному. Теоретически, Гоголь мог бы утверждать, что пишет на языке, синтезированном книжниками Киево-Могилянской академии, а стало быть — на вполне своем. Но, оставаясь на общепринятой точке зрения, мы можем отнести «отпавших», в лучшем случае, к тому «переходному» или «промежуточному» культурному пласту, о котором у нас речь шла выше. Да и то лишь в качестве рабочей гипотезы. Или придумать для них общее определение: украинская диаспора в России. Беда лишь в том, что они сами в подавляющем большинстве едва ли бы согласились с отнесением себя к диаспоре. В каком-то советском рассказе 20-х годов комсомольская ячейка принимает в свои ряды в качестве почетных членов Стеньку Разина, Емельяна Пугачева и Томаса Мюн-цера. Мюнцера подсказал местный грамотей, и ячейка сперва долго в этой кандидатуре сомневалась, но все же утвердила и «товарища Мюнцева» тоже.

Наша история сложилась так, что мало кто из «отпавших» считал, что он от чего-то отпал, и насиловать постфактум их миропонимание (как это было проделано с Разиным и «Мюнцевым») едва ли верно. К подавляющему большинству из них неприложимо и понятие «диаспора». Диаспора — это достаточно специфическое состояние замкнутых общин изгнанников, людей с особой психологией, чего в данном случае не было.

И все-таки как же, с учетом сказанного, очертить круг деятелей украинской истории и культуры? Прежде всего, конечно, мы должны включить в их число всех (их, увы, не так много) известных нам исторических лиц Киевской Руси. Некоторые из них также оставили свой след, порой даже более глубокий, в истории Новгородской, Залесской (Северо-Восточной), Черной и Белой Руси, но это не повод для нас их вычеркивать. От начала владычества литовских князей и до 1917 года наш реестр должен будет включить всех, чья деятельность и (или) творчество полностью либо частично протекали в сфере украинского языка, включая староукраинский книжный (его принимают порой за русско-церковнославянский) — тот самый, который недолюбливал Грушевский. Далее, в согласии с территориальным критерием, принятым в мире для таких случаев, в наш «Большой пантеон» попадают все исторические лица на всех поприщах истории и культуры, чья деятельность полностью или в значительной мере протекала на территории Украины — князья, гетманы, митрополиты, губернаторы, борцы против унии и борцы за унию, полемисты, просветители, книжники, богословы, церковные деятели, казацкие вожди, повстанцы, полководцы, писатели, поэты, художники, зодчие, композиторы и другие деятели искусств, журналисты, революционеры, общественные деятели, видные инженеры, администраторы, изобретатели, ученые — независимо от этнического происхождения. Кого-то мы, может быть, и не захотим допустить в свой пантеон, но это будет уже наше решение.[86]

Но проблема в другом. Она в тысячах и тысячах украинцев, чья деятельность и творчество протекали вне Украины (или в основном вне Украины) и вошли кирпичиками или целыми глыбами в здание русской истории и культуры. Они невычленяемы из России. Дело усугубляется тем, что многие из этих людей подчеркнуто не считали себя украинцами.[87] Как поступать с ними?

Сколь бы общепринятыми ни были языковый и территориальный критерии, если мы будем придерживаться только их, мы страшно обедним украинскую культуру! Триста лет подряд две имперские столицы России, ее новые земли и окраины, подобно магниту, оттягивали на себя значительную часть энергичных и честолюбивых украинских талантов. На провинциальной родине их оставалось не больше, чем она могла вместить, оставаясь провинциальной. Трудясь для империи, сперва Российской, потом советской, эти люди, по всем законам справедливости, трудились и для Украины, во славу Украины. Однако чисто механические (но пока несокрушимые) причины заставляют считать все, или почти все, сделанное ими, достоянием одной лишь России.[88]

Раньше нас учили, что против царизма боролись только большевики, а до них декабристы и народники. Ну, и еще путались у большевиков под ногами — прежде чем окончательно скатиться на путь классовой измены — неразумные эсеры и меньшевики. Теперь выясняется, что о большевиках до 1917 года и слышать никто не слышал (об эсерах, правда, слышали, ибо они были террористами и устраивали взрывы, не услышать было трудно), но оппозиция всему отжившему и реакционному и без них была сильной и авторитетной. Без этой либеральной оппозиции не было бы февральской революции 1917 года. И когда начинаешь вглядываться, кто же они были, эти революционеры, конституционалисты, либералы, западники (и так далее), кто были их предшественники в XIX веке, бросается в глаза обилие людей украинского происхождения.[89]

В условиях запрета политической деятельности сторонники преобразований, мирных и немирных, имели тогда лишь одну законную отдушину: публицистику. Среди основателей новой российской публицистики мы видим гадячского дворянина Тимофея Грановского (это имя хорошо знала высшая советская номенклатура, потому что любила селиться в Москве на улице его имени). Большую роль в укоренении освободительных идей в 1830-е годы сыграл философский кружок Николая Станкевича, дворянина острогожского (он также удостоился улицы в самом центре Москвы).[90]

Журнал «Вестник Европы» более полувека был символом (начиная со своего названия) либеральных европейских влияний на Российскую империю, проводником идей эволюционного развития. Этот журнал — детище, главным образом, Стасюлевича, его издателя и редактора на протяжении четырех с лишним десятилетий, и Максима Ковалевского, принявшего его эстафету на следующие семь лет. Последним издателем-редактором (при нем журнал был закрыт в 1918 году большевиками) стал Овсянико-Куликовский. Интересно, что это был «второй» «Вестник Европы». Первый был основан Карамзиным и выходил в течение почти 30 лет с начала XIX века, но 23 из них журнал возглавлял украинец М. Т. Каченовский.

Но вот что интересно: почти никого из перечисленных лиц российские историки литературы и общественной мысли обычно никак не связывают с Украиной. Для них это русские писатели, русские публицисты, общественные деятели, политики. Эти определения переводятся на другие языки, закрепляются в мировом научном обороте. Хотя, к примеру, Туган-Барановский, услышав весть о национальной революции в Украине, сразу же устремился на историческую родину и вскоре стал министром финансов в правительстве Центральной Рады, одним из основателей Украинской Академии наук и ее академиком. Он умер по пути в Париж в составе делегации украинской Директории.

Насколько сильным было украинское присутствие в российском политическом пространстве, видно на примере двух крупнейших либеральных партий России — кадетской и октябристской («Союз 17 октября»). Прообраз кадетской партии, «Союз освобождения», созданный в 1903 году в Харькове(!), возглавил украинец Иван Ильич Петрункевич.[91] Едва ли не самым видным октябристом был Михаил Владимирович Родзянко, политик общеимперского масштаба. Монархисты считали его главным виновником падения дома Романовых, поскольку именно он уговорил Михаила, брата царя, отказаться от престола.

Но украинцы всегда были и среди радикальных революционеров. Сразу приходят на память Степняк-Кравчинский, убивший в 1878 году шефа жандармов Мезенцева, «бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская, казненные как террористы Николай Кибальчич, Софья Перовская, Иван Ковальский, Александр Квятковский, Осип Давиденко, Дмитрий Лизогуб, Иван Логовенко, Осип Бильчанский, Екатерина Измайлович. Перечислить всех народовольцев и эсеров-бомбистов украинского происхождения здесь нет возможности, их очень много.[92]

Я не буду заниматься целенаправленным перечислением украинцев — российских художников, архитекторов, деятелей театра, музыки и других искусств, гуманитарных наук, естественных наук, точных наук, медицины, техники, политики, военного дела как дореволюционного, так и советского времени. Для этого пришлось бы писать отдельную книгу. Достаточно раскрыть энциклопедии, изданные или издающиеся в России. Вы постоянно будете натыкаться на украинцев, которые считаются (и являются! — с этим не поспоришь) деятелями российской, русской истории и культуры.[93]

Любому москвичу знакомы имена Склифосовского, Семашко, Гамалеи, Кащенко, Бурденко, поскольку они присвоены известным медицинским центрам Москвы. Естественно, простой человек не воспринимает эти имена как украинские. «Гамалея» — это Центральный институт эпидемиологии, и все. А почему так назван? Значит, был такой русский ученый, у нас в честь иностранцев институты не называют. И, что самое интересное, этот простой человек прав.

Во время работы на «Южмаше» мне приходилось иметь дело с самыми разными московскими институтами. Как-то я обратил внимание, что большинство из них не имели мемориальных имен, но зато тем, что все же носили таковые, они были присвоены, как на подбор, в память ученых украинского происхождения. Институт стройконст-рукций имени Кучеренко, Институт неорганических материалов имени Бочвара, Институт органической химии имени Зелинского (кстати, Николай Дмитриевич Зелинский, среди прочего, изобрел в 1915 году противогаз), Институт геохимии и аналитической химии имени Вернадского, Институт физических проблем имени Капицы, Термоцентр Академии наук имени Глушко, Институт горного дела имени Скочинского, Институт минерального сырья имени Федоровского, институт «Гидропроект» имени Жука.

Разумеется, так получилось случайно. Однако это та самая «случайная выборка», которую нужно признать в высшей степени пред-ставительной. Она просто идеально отражает единство и нерасчле-нимость науки и техники на пространстве Российской империи и СССР. В самом упрощенном виде этот феномен можно описать так: в Москве — Глушко, в Киеве — Глушков. И до сего дня научный «развод» можно считать полностью состоявшимся лишь в сфере гуманитарных наук. В сферах точных и технических наук он будет длиться еще долго.

Из этого напрашивается вывод, до которого наша общественная мысль все никак не дойдет. Это вывод о том, что в Российской империи и СССР было общее интеллектуальное хозяйство, и Украина (а не только Россия) вправе считать своей не какую-то часть этого хозяйства, а все его целиком. Сказанное не влечет за собой правовых последствий, скажем, в патентной или какой-то еще юридически значимой области, это лишь признание того, что тотальное взаимопроникновение научно-технических и образовательных школ никогда не позволит нам разделить по полочкам: это — украинское, а это — российское. Сегодня, по сути, все принадлежит России, ибо зафиксировано, в основном, на русском языке и в границах страны, которая до 1991 года для внешнего мира всегда была просто Россией, на какие бы республики ни подразделялся СССР внутри себя. Как во времена майоратов, «старшему брату» достается все.

Если бы — допустим на мгновение — мы обратились в международный суд с требованием обязать энциклопедии всех стран отныне обозначать (к примеру) Гоголя, Пржевальского, Мережковского, Немировича-Данченко, Малевича, Сикорского, Лифаря, Ахматову, Маяковского, Королева и Шостаковича не русскими, а украинцами на основании прилагаемых справок об их происхождении, мы бы вчистую проиграли. Окажется достаточно того, что все перечисленные лица называли и считали себя русскими. Этот вопрос надо решать по-другому.

Как? В середине 90-х в печати появлялись предложения следующего рода: коль скоро общеимперская культура разделению не поддается, исторически справедливым, разумным и просто спасающим положение стал бы заключенный прилюдно и торжественно культурный пакт, в соответствии с которым Украина и Россия (и Белоруссия!) признали бы все духовные ценности, созданное во все века под одной государственной крышей, общим и не подлежащим дележу наследием. Звучит достаточно убедительно. По-хозяйски ли Украине полностью отказываться от русского литературного языка, в формировании которого так велико украинское участие? По-хозяйски ли отстраняться от Пушкина, Тургенева, Достоевского, Лескова, Толстого, Чехова, Чайковского, Мусоргского, Римского-Корсакова, Лобачевского, Менделеева, Павлова, Станиславского, Шаляпина? Раздельный счет пусть идет с 1917 года — года, когда начался процесс политического обособления трех народов, завершившийся в 1991 году.

Неясно, правда, какое определение должно применяться вместо слов «русский», «украинский» и «белорусский». Поскольку много веков самоназваниями наших народов служили слова «русьский», «руський», «руский», «русский» и «русин», быть может, это должно звучать так: «Достоевский — общерусский писатель»? Но тогда и Шевченко — «общерусский»? Боюсь, однако, что сторонники возрождения общерусского государства, «исторической России» будут просто в восторге. Или «отечественный»? Каков бы ни был термин, привыкание к нему произойдет быстро, но он должен в конце концов устроить всех. Помню, некоторые уверяли, что не могут себя заставить произнести «в Украине» вместо привычного «на Украине», а сейчас им уже трудно было бы вернуться к прежней версии.

Я не готов дать «экспертную» оценку предложения в целом, но его бесспорным плюсом является то, что ни одна сторона в результате не становится беднее, но все три становятся богаче. Такой культурный пакт, никак не связывая нас политически, мог бы стать важнейшей психологической вехой, не исключено даже, что поворотным пунктом в отношениях трех народов. Все равно нам не поделить Илью Муромца и Садко, Ярослава Мудрого и Юрия Долгорукого, игумена Даниила и Афанасия Никитина, Франциска Скорину и Ивана Федорова, Феофана Прокоповича и Ломоносова, Пушкина и Шевченко, Рылеева и Кибальчича, Костомарова и Ключевского, Мечникова и Вернадского, Софийский собор и храм Покрова на Нерли. Они наши общие. Как и наша победа в Великой Отечественной войне. Как и весь исполинский культурный массив, один из ценнейших в мире.

Я вполне согласен с высказываниями Мирослава Поповича о роли для Украины русского языка и русской культуры. «Разрыв культурных связей с Россией, — пишет он — был бы таким же варварством и трагедией, как разрыв личных связей и привязанностей, соединяющих украинских и российских интеллигентов». Но, разделяя мнение ученого о том, что «наше возрождение невозможно без ассимиляции общеимперской культуры», я хотел бы сделать одну оговорку. Сегодня освоение и усвоение «общеимперского» культурного наследия тормозится в Украине медленным преодолением имперского политического наследия, поскольку одно продолжает ассоциироваться с другим. Может быть, поэтому лучше вообще не употреблять слово «общеимперский». Оно не только отталкивает своим корнем, но и не является стопроцентно точным по сути. К тому же, для преодоления политического наследия империи свою часть пути должны пройти Россия и российское общество.