Укрощение огня

11

Как сменяют друг друга времена года, как солнце и луна от века следуют друг за другом, и буйством зелени зарастает шрам лесного пожара, так гибким побегом вновь распрямляется надломленный дух, пока душа молода, и живое горячее пламя питает ее.

Он словно бы в глаза посмотрел себе в тот вечер, и туман, доселе мешавший разглядеть очевидное наконец рассеялся, а прежняя улыбка торжества и уверенности в собственном превосходстве осветила лицо. Аман жестоко встряхнул себя, напомнив простую истину — кто все время оглядывается назад, не видит пути перед собой и неизбежно споткнется. К чему снова и снова травить собственное сердце ядом бесплодных обид и бессильной горечи? Как будто и без того в мире мало забот! Так не лучше ли вместо того обратиться вперед, найдя достойную цель для своих усилий?

Он молод, здоров, по-прежнему прекрасен, и все так же искусен в танце и любви. Уже немало! Но кто сказал, что нужно останавливаться на достигнутом? И если он не хочет больше быть чьей-то слепой игрушкой, не имеющей права на собственную волю, то должен убедить в том и тех, кто сейчас окружает его и составляет жизнь изо дня в день.

А значит, прежде всего — его господина. Что ж, хоть поступки мужчины порой напоминали юноше сытого кота, с удовольствием наблюдавшего за мышью и иногда поигрывавшего с ней, зная, что добыча никуда не денется из его лап, Амани не мог не признать, что даже в этих играх князю присуще благородство.

То уникальное свойство, которое способно надежнее всего обезопасить юношу от нежеланной участи… Ибо куда труднее переступить через того, в ком видишь человека, а не забаву либо же помеху. К тому же, человек благородный — сам по себе доверием пренебрегать не станет, а там, где не хватит одного благородства на выручку придет извечное желание человека хотя бы в чьих-нибудь глазах смотреться лучше, чем он есть! Аман впервые признал, что будущее его не так уж беспросветно, наоборот способно принести возможности, на которые он раньше и не смел надеяться.

Однако это значило, что юноша тоже не может давать повода для упреков, и в первую очередь следует забыть о детских выходках и истериках. Добиться уважения, а не привычки, замешанной на вожделении — цель не из легких, но в последнем не было ничего нового, чтобы испугать. Тем более всерьез.

Погруженный в мысли о наиболее успешной тактике, должной привести его к успеху, Амани поднялся по тропинке, ведущей на вершину одной из скал, в которых врастала часть громадного замка, и остановился, в задумчивости смотря на грандиозную твердыню: вид сокрушал воображение. И юноша с неудовольствием признал, что прожив в крепости уже несколько месяцев, знает о ней и ее людях лишь жалкие крохи, а между тем уклад и быт, вообще порядки — здесь совсем иные, и прежний опыт вряд ли явится подмогой. Так почему, когда гаремные стражи не дышат ему в спину, он еще не воспользовался предоставленной свободой?

И люди… Помимо Тарика, который кстати княжеский племянник, уже сейчас, не прилагая никаких усилий, Амани мог бы ближе сойтись с тремя не самыми последними из обитателей Мансуры: библиотекарем Сафиром, лекарем Фархадом и ловчим Надебом, нужно было проявить лишь больше интереса! Улыбка юркой змейкой скользнула по губам юноши: пора окончить добровольное затворничество в пределах спальни с библиотекой… Низкий смех за плечом заставил его вздрогнуть от неожиданности.

Мгновенно овладев собой, Аман развернулся навстречу с неторопливой величавой грацией, склонив голову перед господином: он не сомневался в том, кто отыскал его, и не ошибся — никто иной как князь, случайно заметив юношу, отложил дела и нарушил его уединение.

— Ты смотрел вниз, — заметил Амир, и в голосе отчетливо сквозили дразнящие нотки, — как если бы выбирал место для атаки…

Это не прозвучало обвинением либо холодной констатацией неотвратимо грядущего наказания, и помня о своих намерениях, Амани улыбнулся вполне искренне, но сдержано — только дрогнули слегка уголки чувственных ярких губ.

— Господин опять шутит. Какой же из меня воин! — уронил он.

Самый настоящий! — князь оценил реакцию и сам ответ, и горделивое достоинство, с которым тот прозвучал. — Ох, мальчик! Тебе б родиться принцем! Но тогда и в самом деле не иначе джинов бы пришлось призывать на помощь, чтобы забрать тебя… Благослови Аллах ошейник прежнего хозяина на твоем горле за то, что ты сейчас стоишь передо мной! Он не сломил твой пламенный дух, а лишь привел к назначенной — Создателем ли, звездами Его — судьбе, и верно, что то что нас не убивает, наоборот, делает сильнее…

Аман не мог знать, о чем думает в этот миг мужчина, но то же задумчивое восхищение в его глазах, порождало собой странное чувство, которое юноше совершенно не нравилось, ибо самым близким к нему значением было бы смятение. Он отвернулся, сделав вид, что любуется панорамой.

— По-твоему воин это только тот, кто носит на поясе меч? — мужчина подошел и стал рядом так близко, что при желании Амани мог коснуться его плеча своим.

— Отчего же, — медленно проговорил юноша, тщательно взвешивая каждое слово, — любой может взяться за нить, но это не сделает его ткачом, тем более мастером…

Это было сказано, чтобы что-то сказать. Аман уже успел понять, что господин его оценит скорее искренность и откровенность в разговоре, либо же нечто, что хотя бы выглядит таковым. Пожалуй, если бы он не был настолько выбит из колеи, и с первых же дней ударился бы в привычные игры с искушением и провокационной дерзостью — вот тогда бы он проиграл наверняка и сразу! Не говоря о том, чтобы теперь ставить себе цель прямо противоположную господскому ложу.

А господин его не обманул ожиданий.

— Мы говорим об одном и том же, — спокойно заметил мужчина, оправдав расчеты и надежды его необычного невольника.

Аман промолчал: чем-то этот диалог до боли напоминал их шахматные партии, но было одно отличие. Беседа — даже между хозяином и рабом, — не имела таких жестких правил, чтобы их нельзя было изменить… Некоторое время царила тишина, а немыслимая в своей несокрушимой чистоте синь — золотом света сияла над миром.

— Что ты чувствуешь, когда смотришь?…

Вопрос был неожиданным и неоконченным, но не неясным.

— Восторг, — отозвался юноша прежде, чем вообще задумался над его смыслом, а тем более — возможными подтекстами.

— И ты говоришь, что не воин! — Амир от души рассмеялся, а в следующий момент Амани с изумлением увидел протянутую ему руку. — Идем! Я знаю, что еще тебе понравится!

Аман застыл, словно ноги его вросли в скалу под ними от неодолимого заклятия. Сайль в своем неистовстве не мог бы потрясти его больше, чем ладонь свободно и уверенно принявшая в себя его руку. Пальцы чуть сжало и тут же отпустило:

— Если хочешь посмотреть Аль Мансуру — я покажу тебе ее…

Властный взгляд затягивал глубже, в густую взвесь пережженных горьких кофейных зерен.

— …так, как не видел никто!

Юноша с усилием оторвался от взгляда, устремленного в него стрелой на вылет, снова оборачиваясь к наиболее безопасному предмету разговора:

— Кто я такой, чтобы отказаться от предложения насладиться сокровищем, которому нет равных, — поклон.